И тут тайна странных ночных звуков объяснилась до смешного просто. Я не увидел никаких загадочных машин, а всего лишь животных. Не тех, что обычно показывают в зоопарке или в виде чучел в музеях. Передо мной были обычные домашние животные, те, что некогда встречались на проселочных дорогах и городских мостовых, впряженными в тяжелые повозки. Дело в том, что, как оказалось, я забрел на скотный двор. Какое-то мгновенье я опасался, что не удержу в своем желудке тот глоток Моки, что так нелегко мне достался.
Когда я наконец нашел своего полковника, опоздав не менее чем на двадцать минут, я уже достаточно хорошо познакомился с отрезвляющими реалиями моей новой жизни.
Животные, издававшие столь напугавшие меня звуки, оказались всего-навсего ослами, были здесь и овцы, куры, даже лошади и быки. И все это тесно сбилось на дурнопахнущем грязном пространстве загона, двигалось, шумело, издавало звуки и вообще жило своей обособленной от всего жизнью.
Добравшись наконец до штабного корпуса, я уже понимал, что суровой кары за первое нарушение дисциплины не избежать. Но меня это уже не пугало. Я с удовольствием вдыхал чистый прохладный воздух, ибо здесь кондиционеры исправно работали, и ждал своей участи. Когда штаб-сержант, недовольно хмурясь, предупредил меня о гневе начальства, я готов был его расцеловать. Будь что будет, думал я. Здесь свежий воздух, не слышно рева ослов, а в углу я приметил автомат Моки-Кока.
Сержант оказался прав.
— Вы опоздали, Тарб, — услышал я недружелюбный голос, едва перешагнул порог. — Плохо начинаете, очень плохо. Но ничего другого от вас, рекламных деятелей, ждать не приходится. Все вы одинаковы.
В другом месте и в другое время я бы нашелся, что ответить. Но не здесь и не сейчас. Мне достаточно было одного взгляда, чтобы я прочел свое начальство, как открытую книгу: ветеран, грудь в орденских планках за Судан, Папуа — Новую Гвинею и Патагонию. Честно пройден весь путь от низшего чина до полковника, но за это время ничуть не утрачена привычная неприязнь рядового потребителя ко всем привилегированным сословиям.
Я проглотил готовые сорваться с языка слова и лишь промолвил:
— Виноват, м’эм.
В ее взгляде было столько же неприязни и отвращения, сколько было в моем, когда я глядел на ослов в загоне.
— Что прикажете делать с вами, Тарб? — она покачала головой, — На что вы годитесь, кроме того, что записано в вашем личном деле? Можете ли вы стать кашеваром, слесарем-водопроводчиком, на худой конец комендантом офицерского клуба?
— М’эм! — воскликнул я возмущенно. — Я специалист по рекламе. Специалист высшего класса!
— Были, — поправила она меня. — Сейчас вы просто офицер резерва, которому я должна найти какое-то применение.
— Но мой опыт!.. Работа по подготовке президентской кампании!
— Тарб, — устало промолвила моя начальница. — Это может и пригодилось бы где-нибудь в Пентагоне, но не у нас. Я должна выполнить то, что предписывается Уставом.
Она небрежно включила экран компьютера, нажала одну, другую клавишу, задержалась, глядя на экран, наконец облегченно вздохнула.
— Капеллан, — сказала она.
Я недоуменно глядел на нее.
— Я — капеллан? Да я никогда… я хочу сказать, что никогда не учился этому…
— А чему вы вообще учились, Тарб, — прервала она меня. — Работа нетрудная, вы ее быстро освоите при вашем-то опыте. Дадим вам помощника, и вам все объяснят. Здесь вы, по крайней мере, нанесете минимальный вред. А о предвыборной кампании забудьте. Иначе вами займется кое-кто другой.
Вот так началась моя служба в Резервных войсках. Я стал капелланом Третьего штабного батальона. Не так уж шикарно, но все же лучше, чем служба в пехотных частях. Мне был обещан помощник, и я его получил.
На необъятной груди штаб-сержанта Герти Мартельс красовались наградные ленточки за Кампучию. На мое приветствие по всей форме она ответила непозволительно небрежно, но зато широко улыбнулась.
— Доброе утро, лейтенант, — певуче произнесла она. — Добро пожаловать в наш Третий батальон.
Я тут же сообразил, что могу считать штаб-сержанта Герти Мартельс своим лучшим приобретением на новом поприще деятельности. Что касается выделенного мне помещения, то оно было грязным и запущенным. Как оказалось, здесь когда-то была прачечная мотеля. На опутанных трубами стенах остались следы потеков в тех местах, где стояли стиральные машины. Но здесь работал кондиционер, само здание мотеля было красивым, с фонтаном и тенистым двориком. Фонтаны тоже работали. Отсюда были выселены все резервисты, чтобы освободить здание для начальства.
Кондиционер был для меня все же не главным. Взор мой был прикован к автомату Моки-Кока, мрачно гудевшему в углу. Это означало, что Моки будет отныне холодным, как лед.
— Как вы догадались? — растроганно спросил я, и красивое в боевых шрамах лицо Герти снова осветилось подкупающей улыбкой.
— В обязанности помощника капеллана входит и это тоже, — ответила она, — Если лейтенанту угодно будет сесть, я отвечу на все его вопросы…
Но мне даже не пришлось их задавать. Штаб-сержант Мартельс лучше лейтенанта знала, что лейтенанту следует знать. Вот программа офицерского клуба, а это бланки увольнительных, которые следует заполнять и подписывать. На стене — интерком, по которому знакомый сержант, адъютант полковника, может вовремя предупредить о неожиданном визите начальства. Если лейтенанту не понравится еда в общей столовой, он может, сославшись на неотложные дела, не ходить туда в положенные часы, а перекусить в офицерской закусочной. В таких случаях лейтенант вправе, если захочет, пригласить туда и своего помощника.
Может ли этот рай земной сравниться с той бешеной гонкой, в состоянии которой я постоянно находился на Медисон-Авеню, подумал я про себя.
Нет, как оказалось, это не был рай. По ночам я продолжал мучиться от жары и духоты в казарме. Спасением должны были служить портативные вентиляторы, работающие на солнечных батарейках. Но пористые глинобитные стены, казалось, собирали в себя весь дневной жар пустыни, чтобы сполна отдать его нам ночью. К тому же нас жрали клопы и будил крик ослов. Иногда сон прогоняли мысли о Митци, так коварно отнявшей у меня любимую работу в агентстве «Таунтон, Гэтчуайлер и Шокен». В довершение ко всему солнце пустыни безжалостно иссушало мое тело, превращая в пар каждую каплю выпитого Моки со скоростью, намного превышающей ту, с которой я его поглощал. Я худел и слабел. Уже на второй день моего пребывания здесь Герти, взглянув на меня, с тревогой сказала:
— Лейтенант, вы слишком много работаете.
Это была, разумеется, ложь. За эти два дня лишь впервые, возможно, ко мне мог бы заглянуть сегодня за советом и утешением мой первый посетитель.
— Советую лейтенанту выдать себе увольнительную и отдохнуть денек.
— Увольнительную? Куда? — взъярился я. Не такие ли советы давала мне Митци на Венере? — Что ж, — сказал я, вслух размышляя над ее словами. — Может, лет через десять я и вправду пожалею, что не увидел здешних примечательностей. А вы не составите мне компанию?
Минут через двадцать мы с Герти тряслись по белой пыльной дороге на древнем четырехколесном педикебе с парусиновым верхом, направляясь в столицу края Урумчи. Нас с ревом и грохотом обгоняли военные грузовики, обдавая тучами пыли. Приятного было мало, ничего не скажешь. Мы почти не разговаривали не только потому, что она сидела впереди, а я сзади. Мешал кашель от лезущей в нос и горло горячей пыли. Наконец Герти догадалась вынуть марлевые повязки.
К счастью, ехать было недалеко. Городок ничего из себя не представлял. Вдоль главной улицы в два ряда были высажены деревья, но сейчас они стояли голыми. На земле кое-где лежали кучки опавших листьев. А так — ни травинки, ни цветочка. Десяток аборигенов в марлевых масках сметали сухие листья с голой земли. Казалось бы, пыли в городе и без того достаточно, но дворники энергично скребли метлами землю и поднимали такие тучи пыли, будто хотели заставить нас тут же повернуть обратно.
— Я не прочь выпить Моки, — хрипло простонал я.
— Терпенье, лейтенант.
— Меня зовут Тенни.
— Терпи, Тенни, мы почти у цели. Видишь это здание? Штаб радиоразведки. Там вдоволь Моки-Кока.
Но там были не только автоматы с Моки-Кока, а еще настоящий бар, неплохое кафе, офицерская гостиная с телевизором и… настоящие туалеты. После двух суток жизни в полевых условиях было от чего потерять голову. И, разумеется, здесь везде были кондиционеры.
— Что я могу себе позволить? — спросил я у Герти.
— Все, что хочешь, — великодушно разрешила она, и мы направились в кафе. Когда я сказал, что за все плачу сам, она несколько удивилась, но не стала возражать. Мы заказали бутерброды с индюшатиной и настоящим хлебом и дюжину банок Моки. Удобно устроившись за столиком у окна, мы поглядывали на изредка проходивших аборигенов.
— Служба в армии не всегда так легка и приятна, — вдруг печально заметила Герти, заказав себе еще чашечку Кофиеста.
Я легонько коснулся рукой нашивок на ее груди. Она не отстранилась.
— Тебе порядком досталось, Герти.
Лицо ее омрачилось.
— Хуже всего было в Папуа — Новой Гвинее, — промолвила она. Видимо, воспоминания все еще были свежи.
Я сочувственно кивнул. Кто не знает, сколько аборигенов погибло во время подавления голодных бунтов.
— Ты была молодцом, Герти, — успокоил я ее. — На Земле осталось не так много резерваций. Кто, как не мы, должны делать эту работу.
Она помолчала, не поднимая головы.
— Я понимаю, моя работа ни в какое сравнение с твоей не вдет, но я тоже провел три года на Венере, — закончил я.
— Вице-консул и офицер-воспитатель.
Она знала обо мне все.
— Значит, ты понимаешь, что между венерянами и здешними аборигенами разница не так уж велика. Отсутствие всякого рынка и понятий о коммерции, предрассудки, отрицание любого прогресса… Если отнять у них начатки технологии, то они вполне вписались бы в этот ландшафт.