Спускаясь с сорок четвертого этажа на первый, — Дембойс не счел нужным дать мне пропуск на пользование лифтом, — я невольно думал, что, пожалуй, совет Дембойса может в конце концов оказаться единственным для меня выходом.
И тут же получил косвенное подтверждение, как я близок к этому. Ставя последнюю визу в личном деле, врач медчасти, заглянув в него, сокрушенно покачала головой.
— Похоже, вы довели себя до серьезного физического и нервного истощения. Еще полгода и вам грозит полный коллапс.
И вверху на первой странице жирно написала красным: «Невоеннообязанный». Теперь даже Министерству ветеранов нет дела до Теннисона Тарба. А Митци? И ей тоже нет дела до меня? Гордость не позволила мне в течение целых пяти дней проверить это. Но затем я все же послал ей бодрую записку: как, мол, насчет того, чтобы встретиться и за стаканчиком мартини поболтать. Она не ответила. Не ответила она и на мои последующие отнюдь не такие бодрые уже послания, которые я направил ей спустя десять, а затем двенадцать дней.
Похоже у Теннисона Тарба не было теперь друзей.
Не было у него и денег. Позорное увольнение из армии не предполагает ни выплаты жалования, ни каких-то других денежных пособий. Более того, все сведения о моих долгах за все выпитое и съеденное в кредит в офицерском баре в Урумчи были переданы в долговую инспекцию. Таким образом, вычеркнутый всеми из жизни, я был нужен только этим костоломам из долговой инспекции. Им ничего не стоит найти и меня, и мой счет в банке, если на нем еще что-то есть. А к тому времени, как они истребуют свое плюс проценты плюс налог да еще чаевые! — а они от этого не откажутся, такова, мол, традиция, а в случае непонятливости еще припугнут, — от моего счета, как и от меня самого, мало что останется.
Но у меня оставался мой острый и изобретательный ум, утешал я себя. Или он тоже пришел в негодность и иссяк, как иссякли силы в бренном теле? Неужели все мои гениальные идеи лишь кажутся мне таковыми, а на самом деле они нелепы и бесплодны?
Я тщательно следил за объявлениями в программе «Век рекламы», когда мне удавалось оказаться около экрана ТВ в многочисленных приемных, где я безрезультатно высиживал в очередях. Как правило далее приемной меня не пускали. Помню, как я сокрушался, глядя на бездарную рекламу, и каждый раз думал, какой бы я мог сделать ее, если бы мне дали шанс.
Увы, никто мне его давать или не давать не собирался. Злое дело было сделано, мое имя теперь в черном списке.
Даже самая дешевая каморка на паях с кем-нибудь была мне теперь не по карману. Я снял по объявлению угол в семье рядовых потребителей в Бенсонхерсте. Цена мне подошла. Я долго ехал на подземке, наконец нашел дом, поднялся по лестнице на третий этаж и постучал в дверь.
— Здравствуйте, — сказал я открывшей мне усталой озабоченной женщине. — Я Теннисон Тарб, по вашему объявлению… — и тут же умолк. Господи! Я совсем забыл, как живет простой потребитель, что он ест, каков его рацион. Это верно, что растительный белок может заменить мясо. Но если можно обмануть вкусовые органы человека, то не обманешь его желудок. Он знает, что ему гоже, а что нет, что дает калории, а что — всего лишь газы, от которых он норовит поскорее освободиться. Лучше не объяснять, что я почувствовал, переступив порог своего нового жилища. Здесь отныне мне предстояло жить.
Кажется, мои хозяева тоже не были в восторге от своего жильца. Когда хозяйка увидела мою сумку, набитую банками с Моки-Коком, выражение тревоги и озабоченности на ее лице еще усилилось. Но им нужны были деньги, а мне место для ночлега.
— Вы можете столоваться у нас, если хотите, — любезно предложила она. — Это недорого вам обойдется.
— Возможно, потом, — неопределенно ответил я.
Она уже уложила детишек спать на подвесных полатях. Я помог ей передвинуть кое-что из мебели, чтобы освободить место на полу для моего матраса. Мой активный, изобретательный мозг, даже погружаясь в сон, несмотря на превратности судьбы, уже искал новые вдохновения. А что, если создать дезодорант, который можно добавлять в пищу. Химикам не составит труда создать его — пусть даже будет малоэффективен, зато какую можно развернуть кампанию рекламы вокруг него и его названия…
Утром, проснувшись, я держал в памяти все основные наметки кампании. Но что-то меня не удовлетворяло. Что же? Я вспомнил, как легко ко многому привыкаешь и перестаешь даже замечать. Так будет и с запахами. В сущности, человек не слышит собственных запахов. Следовательно, кто-то должен сказать ему об этом. Это вполне может сделать рекламу.
По пути в очередное бюро по найму я в то утро сделал еще одно важное для себя открытие. Прекрасная идея гроша ломаного не стоит, если за нее берется не тот, кто способен тут же ее материализовать. Работая в агентстве «Т., Г и Ш», я имел возможность любую свою идею тут же вынести на суд или Старика, или же Комиссии планирования.
Тогда талантливая задумка оборачивалась миллиардной прибылью. А теперь? Трясясь в вагоне подземки на очередную встречу с работодателем, безработный, без гроша в кармане, без друзей и связей, кому я был теперь нужен вместе со своими блестящими идеями? Чем скорее я избавлюсь от дурацких фантазий и примирюсь со своим нынешним положением, тем разумней и лучше это будет для меня.
Но гордость! Как она, уязвленная, продолжала терзать меня! Мне чертовски не хватало моей «бронзовой» леди, моей Митци Ку.
В тот вечер я принял важное решение. Я не отправился в Бенсонхерст, чтобы разделить скромную вечернюю трапезу с моим новыми хозяевами. Я просто остался без ужина, ибо отправился к Нельсону Рокуэллу. Я сидел на улице и ждал, когда он проснется. А пока пил Моки, закусывая хрустящим хлебцем, который тут же купил у усталого пожилого лоточника. Недружелюбный молодой полицейский из агентства Брикса дважды пытался прогнать меня, спешащие прохожие не замечали меня, даже когда спотыкались о мои вытянутые нога. Пока я ждал, у меня было достаточно времени, чтобы размышлять. А размышления эти были нерадостными. Я думал о Митци Ку. Как далеки мы теперь друг от друга.
Когда Рокуэлл, наконец проснувшись, вышел и увидел меня, сидящего на тротуаре у мусорного бака, он так удивился, что мог бы потерять челюсть, если бы она не была крепко прибинтована к его голове. Впрочем вся его голова была в бинтах тоже. Он выглядел ужасно.
— Тенни! — воскликнул он. — Вот здорово. Рад видеть тебя. Ты выглядишь препогано, во что ты себя превратил?
Когда же я ответил ему таким же комплиментом, он смущенно пояснил:
— А, ерунда. Я снова задолжал, вот и потрепали меня маленько. А что ты делаешь здесь? Почему не вошел и не разбудил меня?
Сказать по правде, я просто не решился, ибо не хотел видеть, кто занял теперь мое место в знакомой каморке. Я промолчал.
— Нэльс, — наконец отважился я. — Мне надо попросить тебя об одном одолжении. Ты уже однажды оказал его мне. Отведи меня туда, где мы были в тот первый раз.
Он дважды открывал рот и дважды безмолвно закрывал его. Что мог он мне сказать? Что я сам могу туда пойти, как сказал тогда, в первый раз. Но это было тогда. А теперь совсем другое дело, все существенно изменилось. Я и сам не очень-то верил, что общество «Помоги себе сам» в чем-то мне поможет. Может, лучше лечь в больницу?
Наконец с третьей попытки Нельсон высказался.
— Понимаешь, Тенни, я, право, не знаю. Там, кажется, все распалось. Эта новая система помощи, когда вместо клятвы о воздержании одну привычку заменяют другой, как-то все там изменила…
Я молчал, лицо мое окаменело.
— И все же, Тенни, — уже веселее продолжил он, — не падай духом. А друзья на что? Конечно, я отведу тебя туда.
На этот раз он настоял на двухместном педикебе и сам заплатил за него.
Меньше всего я хотел, чтобы за свою любезность Нельсон нес еще и материальные затраты. Мне нужно было от него самое пустячное одолжение, такое, чтобы он даже не заметил бы, что оказал мне его. Сочувствие, тактичность, великодушие — это было больше того, что я мог принять от него. Долги надо платить, а мне платить было нечем. Поэтому его сочувствие и тактичность натолкнулись на мою сдержанность. Улыбаясь, я любезно, но решительно отклонил все. Нет, спасибо, мне не нужны деньги. Я вполне справлюсь сам со своими трудностями. Нет, я не голоден, обойдусь и без соевого гамбургера, не стоит из-за этого останавливаться. Я вежливо, но твердо отклонял все, что он предлагал, пытаясь отвлечь его внимание от моей особы, и то и дело громко удивлялся, как пришел в упадок квартал, через который мы проезжали, как сильно стала припадать на больную ногу старая уличная торговка, с трудом поднимающаяся вверх по не очень крутой улице. Скоро ей придется бросить свою торговлю здесь. Интересно, к кому следует обратиться, чтобы занять ее место?
Церковь осталась так же неуютной и неухоженной, а вот прихожан действительно сильно поубавилось. Видимо, мой план «Помоги себе сам» здорово помог сократить их число. Однако мне повезло. Тот, из-за кого я пришел, был здесь. Прослушав десятиминутную проповедь и ряд ответных признаний и клятв, я, извинившись перед Нельсоном, выскользнул из церкви на минутку. Когда же я вернулся, у меня было то, ради чего я сюда пришел.
Теперь мне хотелось как можно скорее смыться отсюда. Но я знал, что это невозможно. Я обязан был хотя бы вежливостью отплатить Нельсону за все. Иначе это было бы нечестно.
Я дотерпел до конца, даже позволил Нельсону угостить меня соевым гамбургером, когда мы вышли из церкви. Это вдохновило его на дальнейшую благотворительность.
— Нет, Нельс, — отбивался я, — я не хочу брать у тебя деньги, — а потом вдруг зачем-то добавил, словно кто-то дернул меня за язык: — тем более что не знаю, когда смогу отдать долг.
— Да, понимаю, — сочувственно сказал он, слизывая соус с пальцев, — Хорошую работу теперь найти трудно.
Я неопределенно пожал плечами, словно у меня был выбор, но я еще не решил. А выбора не было, если на то пошло. Санитаром в больнице для те