Когда мы заняли «Метелицу», Кедр первым делом устроил в зале святой уголок, где стояло несколько икон, Евангелие, крест и молитвослов.
Ещё до первого серьёзного боя в Семёновке к нам приехал батюшка — отец Виктор. Сам он раньше служил по контракту в армии, но с годами отучился в семинарии и принял сан священника. Когда началась война, он уехал из тихой Макеевки в пылающий Славянск, чтобы окормлять бойцов на передовых позициях. Так он и попал к нам в Семёновку. Жил и спал там же, где и мы. Отличался только тем, что ходил в чёрном подряснике, а не в камуфляже и постоянно молился.
Слева направо: я, Гена Дубовой, отец Виктор, водитель Кедра, Моторола
Отец Виктор стал нашим армейским священником и даже выпросил «Ксюшу» (АКСу). Иногда его можно было увидеть с ней наперевес. Он жил в «Метелице», периодически выезжая на передовые позиции, чтобы подбодрить и пообщаться с находившимися там бойцами. Проводить богослужение он не мог в окопно-полевых условиях, но кто хотел, исповедовался у него.
Атеистов на войне не бывает. А если встречались, то быстро становились верующими. В нашем крымском подразделении был харьковский парень с позывным Питер, так вот он считал себя убеждённым атеистом. Его безбожные замашки я замечал и в Славянске. Но, как только он попал в Семёновку и принял участие в первой диверсионной операции, где получил лёгкое ранение в руку, отстал от своей группы и целую ночь провёл в тылу у укров, убеждения его изменились. Через несколько дней после его возвращения я увидел у него на шее крестик. Это был великий прогресс, но, чтобы не спугнуть его только уверовавшую душу, я не стал с ним заводить разговор на эту тему.
Каждый православный человек понимает, что такую армию, какую создал Стрелков, Бог никогда не оставил бы и не допустил её бессмысленного и позорного разгрома. Каждый боец, носивший 90-й псалом или хотя бы крестик, имел намного больше шансов выжить, чем какой-нибудь укроп-баптист или бандеровец-язычник.
«Развандаленная» камера
12 июня в России отметили государственный праздник, а нас впервые обстреляли фосфорными снарядами. Первыми попали под обстрел зажигательными боеприпасами ополченцы под командованием Малого, который базировался на месте бывшей психбольницы в Семёновке.
Семёновская психбольница
Вечером того дня мы сидели возле «Метелицы» и наблюдали издали, как в нескольких сотнях метров от нас горит здание психиатрической лечебницы. Подразделение Малого сидело в подвалах и пережидало обстрелы, горела в основном крыша, поэтому им ничего не угрожало.
Такой большой пожар я видел впервые. От понимания того, что он рукотворный, многометровые языки пламени казались ещё более зловещими. Я представил, что сегодня или завтра такими же штуками будут бомбить нас, и оказался прав.
К утру пожар погас, так как всё, что могло сгореть, — сгорело. Моторола вернулся с экстренного совещания из Славянска вместе с двумя миномётами и «копейкой» (БМД-1). То ли он сам был инициатором, то ли его в штабе озадачили — уничтожить миномётный расчёт противника на краснолиманском блокпосту. Он приказал миномётам и «копейке» выбрать удобную позицию, а сам со мной и Вохой пошёл в психбольницу на последний этаж, из которого укровские позиции были видны, как на ладони. То-то они вчера хотели выкурить наших оттуда.
Мотор выбрал подходящее окно для корректировки и по рации отдал приказ. Миномёты к тому времени навелись и выпустили несколько пристрелочных. Рыжий командир смотрел в бинокль и указывал артиллеристам, на сколько метров правее, левее, ближе или дальше нужно скорректировать орудие. Через несколько минут он заорал истошным голосом: «Есть попадание! Есть попадание в миномётный расчёт!» Первым у Мотора бинокль выхватил Воха и заорал то же самое, а потом передал мне. Сначала я увидел бегающих человечков в чёрной форме, а потом нашёл и миномёт, который лежал на земле, а вокруг него несколько тел без движения. У меня от долгожданной жажды отмщения захватило дух, и я заорал вместе с ними.
Через несколько минут криков и радостного смеха, в том числе в рацию, Моторола продолжил корректировать «копейку». Теперь был её выход, так как нашему миномётному расчёту пришлось быстро сваливать на другую позицию, чтобы укры его не «накрыли». Я предложил Мотору сходить за видеокамерой, которая была у Кедра, чтобы снять это поистине историческое событие. Он одобрил, я побежал.
Дорога от психбольницы до позиций Кедра была где-то полкилометра. Я быстро к нему прибежал и забрал камеру. Но по возвращении меня застала «ответка». Укропы, видимо, сильно разозлились и стали вновь закидывать своими фосфорными снарядами. Причём точно по тому корпусу психбольницы, откуда корректировал Моторола. Скорее всего, они тоже в оптику вычислили, откуда за ними наблюдают.
Первые мины стали падать, когда я уже находился на территории больницы. Спастись от любых мин, будь то осколочные или фосфорные, в тот момент я мог только в здании. Я забежал в ближайший корпус и сел на первом этаже на ступеньках начинающегося второго пролёта. Выше подниматься не рискнул, потому что там зияли огромные окна, из которых легко могло посечь осколками.
После нашего успеха у укров «бомбило» так, что они бомбили территорию больницы и фосфорными зажигательными боеприпасами, и обычными осколочно-фугасными. Я оказался в эпицентре, поэтому снаряды падали прямо напротив выхода из подъезда, в котором я находился, а осколки залетали внутрь и отбивали штукатурку в нескольких метрах от меня.
Оценив обстановку, я вспомнил, что у меня имеется камера Кедра и решил снять крутой ролик обстрела. В перерыве между залпами я включил камеру и поставил прямо перед выходом. Первые несколько минут она мигала красным диодом — значит снимала. А потом от очередного разрыва мины в доме посыпались оставшиеся стёкла и экран на камере погас. Оказалось, что взрывная волна способна отключить электронику.
Меня это не остановило, я поклацал кнопкой питания и смог опять её включить. Следующее попадание снаряда для камеры оказалось фатальным. Мина аккурат приземлилась на крыльцо подъезда. Все осколки полетели в дом, я только переживал, чтобы они не отрикошетили от стены и не попали в меня, но Бог миловал.
Когда обстрел стал отдаляться от моего местоположения, я решил перебежать несколько опасных участков и вернуться к Мотору и Вохе. Но выходя из подъезда, я обнаружил от камеры Кедра одни ошмётки. Даже поиски возможно уцелевшей флешки результата не принесли.
На прежнем месте ребят я уже не нашёл. Они в перерывах между обстрелами ушли оттуда. А когда я вернулся к Кедру, то известие об уничтожении целого укровского миномётного расчёта не смогли умалить его злобу и огорчение по поводу «развандаленной» камеры. Но я списал уничтожение камеры на «боевые потери». То есть на то, что она была героически подорвана «природным» путём, а обстрелы для нас уже вошли в привычку и ничем не отличались от какого-нибудь дождя.
Благодарность Бати
13 июня укропы продолжили обстреливать психушку не только из артиллерии, но и из танка. Не знаю только, чем она им не угодила?
В этот день меня вызвали по рации и сказали, что в группе Малого тяжёлый трёхсотый, которого срочно нужно эвакуировать в город. Я, как обычно, связался с Вохой и попросил вместе съездить за раненым.
Когда мы приехали на место, то увидели, что у ребят небольшой переполох. В стене корпуса психушки, в котором они дислоцировались, зияла огромная дыра, из которой клубилась бетонная пыль. По рассказам мы поняли, что в стену попал танковый снаряд, а их командир Батя стоял рядом, и его взрывом откинуло аж на улицу.
Командиром с таким позывным оказался крепкий мужчина старше 50-ти лет. Он лежал на земле, с обмотанной жгутом левой ногой. До моего приезда ребята уже остановили кровотечение, и мне осталось только вколоть ему «антишок», «Этамзилат» и «Дексаметазон». Всё это время он спокойно смотрел на меня, не моргнув даже глазом, как будто не чувствовал боли.
После уколов я с несколькими ополченцами попытался поднять Батю на носилки, но первые два раза мы потерпели неудачу. Их командир был тяжёлым во всех смыслах и весил, как африканский слон, поэтому пришлось его буквально перекатывать на носилки. Потом мы с трудом его погрузили в машину и повезли в Славянск.
История о Бате на этом бы и закончилась, если бы не один случай. Забегая вперёд, расскажу, что когда я уехал из Донбасса в Россию, то первое время работал в Ростове-на-Дону в реабилитационном центре для раненых, который там создала главный медик Славянска — Лёля. И вот в этом центре я продолжал заниматься тем же, чем и в Славянске — оказывал медицинскую помощь раненым бойцам Донбасса. Естественно, за это мне никто не платил, но такой вариант меня устраивал, так как было, где жить и что поесть. Ну и, конечно же, я занимался добрым делом — перевязывал раненых ополченцев.
Как-то Лёля привезла из ростовского госпиталя к нам на дальнейший уход и реабилитацию мужчину на коляске. Я его не узнал, а вот он, как только меня увидел, сразу вспомнил во мне того мальчика, который приехал к нему на помощь в Семёновке. Он долго меня благодарил и говорил, что я спас ему жизнь.
Ранение тогда оказалось очень тяжёлым, и в больнице ему сказали, что если бы его не привезли вовремя, то он мог бы скончаться от сильной кровопотери.
Непреднамеренная диверсия
Как-то приехали к нам в Семёновку из Славянска бравые ребята из комендантской роты. Они направлялись в Николаевку и решили по дороге у нас заправиться, так как знали, что на семёновской автомойке всегда найдётся несколько канистр с дизелем или бензином.
Транспорт у комендачей был нетипичным для их статуса — они ехали в каком-то старом разбитом кабриолете советских времён. Интересно, где они его отрыли?
Ребята попросили залить им канистрочку дизеля в бак. И так как кроме меня в автомойке никого не оказалось, я решил, что сам разберусь, в какой канистре бензин, а в какой дизель. Открыл крышку одной канистры — понюхал, потом вторую. Бандеровец его знает, где тут бензин, а где дизель. И фишка в том, что они не подписаны. Я понюхал ещё несколько раз, пока не притупил обоняние, после чего мне показалось, что в обоих канистрах дизель. Я всё же решил перестраховаться и отнёс канистру комендачам. Один из них понюхал, видимо, такой же эксперт, как я, и на мой вопрос: «точно дизель?» — утвердительно кивнул.