— А ты тоже эвакуируешься? — спросил я Деда Мороза.
— Чего-о-о? Я? Я с сыном на передовой в Семёновке уже месяц сижу. А в город я за лекарствами еду, — обиженно сказала она.
Отважная гуманитарщица даже представить себе не могла, что в Семёновку она больше не вернётся и будет вынуждена из города выходить впопыхах со всеми.
На пути в Славянск мы сначала услышали, а потом увидели в районе заводов танк! Это был первый наш танк, который появился в Славянске. У нас даже появилась надежда, что к нам придёт подкрепление и мы будем дальше сражаться в Семёновке и защищать Славянск. Мы постоянно об этом между собой говорили. Думали о том, что находимся в плотном вражеском кольце, и если на нас попрут, то будет очень «жарко». Обсуждали любой расклад. Даже если укропы приблизятся на расстояние 10 метров и полезут в штыковую. Зная их «заячью» натуру, в это верилось, конечно, слабо, но всё же. Мы все отдавали себе отчёт в том, что можем погибнуть в любой момент. Особенно остро это чувствовал я и те, кто со мной периодически участвовал в эвакуации груза 300 и 200. Но парадокс заключался в том, что страх смерти уходил на задний план, когда ты ежедневно видел эту смерть, чувствовал её всем своим нутром — в обстрелах, свистящих пулях и осколках.
На войне я чувствовал близость с Богом, как никогда. Нет. Не так, как святые и великие молитвенники, а как человек, который чувствует, что сегодня-завтра умрёт. Я старался постоянно молиться. В уме, своими словами, но так искренне, как в мирной жизни не всегда удаётся. Молились почти все. Артист молился вместе со мной перед каждой поездкой на машине.
Но самое полезное, чему я научился на войне — не бросать слова на ветер. Следить за языком, значит: не болтать лишнего, не материться (хотя я и до войны не привык маты гнуть), не говорить всякие глупости, а больше по делу.
Оттого что каждый день я находился под обстрелами и ощущал запах смерти, у меня изменились ценности. Например, если бы до войны мне дали, или я заработал какую-то сумму денег, порадовался бы, потому что за деньги можно купить много полезного. А в Семёновке деньги ничем не отличались от туалетной бумаги. Их негде тратить. И копить смысла не было, так как, возможно, завтра тебя не станет, и деньги не понадобятся. Это касалось всего материального — того, чем так дорожат штатские.
Зато в цене были патроны от ПМ, которых всегда не хватало, лично для меня — редкие медикаменты, типа сильнодействующих «антишоков» или «Целокса»[198].
Мы довезли с Артистом ещё ничего не подозревающую Деда Мороза и высадили у медчасти возле СБУ.
На обратном пути увидели, что повара кухни на территории АИЗа, в которой готовили еду для всего командования в здании бывшей СБУ, грузят вещи в машины. Это означало, что весь состав тылового обеспечения покидал Славянск.
У нас с Артистом уверенность была одна — Славянск может эвакуироваться хоть весь, но Семёновку мы будем оборонять до конца. И не только потому, что мы сами готовы на это, но и потому, что командование её не будет оставлять. Слишком хорошие фортификационные сооружения там возведены.
Сборы проходили, когда на улице совсем стемнело. Таким образом уменьшались шансы быть замеченными украинскими беспилотниками и стукачами в городе.
Возле АИЗа мы перекинулись несколькими словами со своим общим знакомым, а потом я включил камеру и записал небольшой видеоролик[199]:
— Ребят, привет от Семёновки всем, — на прощание, садясь в машину, сказал я ребятам. — Вот больница возле СБУ. Эвакуация ополчения и остальных сотрудников, которые готовили кушать, санчасти и всех остальных. Мы не знаем, что дальше будет. Мы остаёмся в Семёновке — держать дальше дорогу, по которой они будут все эвакуироваться. Нам сказали держаться до конца. Мы будем там пока. Как Бог даст. Видите, какая война — бомбят Славянск, силы неравные. Эвакуация ополчения Славянска. Кто-то остаётся, кто-то уезжает.
— Там Лёлик, — говорит Артист.
— Интересно, Лёлик остаётся или уезжает? Наверное, уезжает.
— Да почему уезжают? — возражает Артист. — Может их перебрасывают на Семёновку?
— Кого перебрасывают? Колонны машин? — удивляюсь я
— Военные почему будут эвакуироваться?
— На Семёновку разве что бэтээр подъедет какой-то. Танк, может, какой-то, и то вряд ли.
Вдруг мы увидели рядом со въездом в вертолётное училище, которое находилось неподалёку от СБУ, сначала «джихад-мобиль», а потом Моторолу. Но попадаться ему сейчас на глаза мы не очень хотели. Так как он будет задавать вопросы: «А почему вы здесь? Чем занимались? Почему не в Семёновке?» Поэтому мы решили незаметно проехать.
— Моторола там стоит, поехали быстрее, — тихо говорю водителю.
— Мы подвозили очень смелую женщину с гуманитарной помощью. Она остаётся в Славянске… — переключаюсь я.
— Да врубай свет, здесь можно со светом ехать, — прошу Артиста включить фары. Пока мы ехали по городу, их включать не воспрещалось.
— Да я не знаю, где кнопка, — признается бывший камазист.
— А это не свет был? Это так типа… — огорчился я, так как думал, что габариты, которые он раньше включал, были фарами.
Последний час, но хочется, чтоб крайний…
Когда мы в очередной раз возвращались из Славянска на мясокомбинат, чтобы наконец-то поесть, мне позвонил Крот:
— Быстро ко мне приезжайте. Где вас носит так долго? — негодовал он.
А мы в этих разъездах с Артистом и забыли, что катаемся на его «Ниве». Пришлось опять миновать колбасный цех с Ташкентом и поехать к Кроту. Когда мы были у него на позициях, часы показывали 23:20.
У Крота мы застали такой же нездоровый движняк, как и в городе. И когда мы его еле нашли в темноте, он нам объяснил:
— Два с половиной часа назад всем бойцам Семёновки поступил приказ собрать все свои вещи, взять вооружение, какое есть в наличии, и до полуночи покинуть позиции. Приказ отдан самим Стрелковым.
В это время мы с Артистом как раз возвращались из города и даже не подозревали о такой участи своего гарнизона. У нас, получается, оставалось всего 40 минут.
Далее привожу воспоминания Крота примерно того же момента:
«О нашем отходе я узнал примерно за 12 часов. То есть, где-то в 12 часов дня. Кэп приехал на наши позиции и сообщил, что мы сегодня оставляем Славянск. Доложить личному составу я мог только за три часа — такой приказ.
Каждому подразделению предписано покидать свои позиции в определённое время. Мне было приказано уводить свой взвод ровно в полночь. Место сбора определили на Черевковке, именно туда стекались все подразделения Семёновского гарнизона. Всё было хорошо спланировано, и казалось, что стоит только командирам групп чётко следовать инструкциям из штаба Стрелкова, и наш выход пройдёт отлично.
Подразделениям, которые занимали оборону на передовых рубежах, пришлось оставить на местах по несколько человек со стрелковым вооружением для имитации нашего присутствия. Они должны были всю ночь вяло постреливать в сторону позиций ВСУ и утром самостоятельно выбираться оттуда. Нужно сказать, что когда на следующий день украинские подразделения занимали пустой Славянск, эти оставленные люди находились в городе и пригородах. Им, наверное, было уже поздно отходить, и, по слухам, они ещё некоторое время наносили точечные удары по противнику.
Ровно в полночь я со своими бойцами приготовился начать движение в сторону Черевковки. Мою служебную “Ниву” нагрузили тяжёлым вооружением, остальное несли в руках. Тут вспомнили, что трассу, по которой мы должны были немного пройти до поворота на Черевковку, минировал наш сапёр, который впоследствии погиб. И схема расположения мин известна только ему. Решили идти в обход по полю через посёлок Сулимовка».
После того, как Крот нам довёл информацию, мы быстро сели в уазик и попытались его завести. Он завёлся. Надежда на то, что он в этот раз не подведёт, теплилась в наших душах. Чтобы вернуться на мясокомбинат, собрать вещи и выйти у нас уже оставалось не более получаса.
Артист выехал на мясокомбинат, но по дороге на месте поворота на спуск к посёлку мы попали под обстрел осветительными минами. Прямо над нашим УАЗом вспыхнул яркий свет, и ночная тьма превратилась в безоблачный день. Мы на «таблетке» среди ночи оказались видны украм и поэтому уязвимы. Они в оптику могли чётко увидеть, что едет военный транспорт, да и транспорт наш они давно выучили. Но опытный водитель понял, что надо менять траекторию и резко свернул в ближайшие чигири. Ветки и листья посыпались в кабину через открытое окно. За пару секунд мы оказались полностью скрыты за деревьями и кустами.
Но вражеские артиллеристы уже успели навестись и шмальнуть средним калибром по тому месту, где нас застала «люстра» (осветительный снаряд). Попали довольно точно — несколько осколков застучали по задней двери машины скорой помощи. Минут семь они продолжали кидать осветительные и осколочно-фугасные мины по нам, стараясь уничтожить, но Бог миловал. Косая натура укропов никуда не делась. Стрелять они научились лучше, а попадать не научились.
Когда всё поутихло, Артист со скрипом выехал из зелёнки и продолжил движение. Через пару минут он домчал до нашего колбасного цеха. Выбежав, мы наткнулись на удивлённого Ташкента.
— Ничего не спрашивай. Быстро собирай свои вещи, через 20 минут уходим, — крикнул на бегу Артист
— Куда? — только успел спросить Ташкент.
— Не куда, а откуда. Куда — мы ещё не знаем, — пытался объяснить Артист.
— Всё, Семёновку оставляем, — добавил я.
Ташкент замешкался:
— А как же мясо? А на кого оставим всё это?
— Не о том ты думаешь, Марфа, — вспомнил я в очередной раз цитату из Евангелия, — тут о живых надо думать, а не о мёртвых, — говорю ему, имея в виду мясо.
Ташкент был хозяйственным мужиком, поэтому мог спокойно остаться в окружении вооружённых до зубов укров, только бы мясо не пропало. Но времена требовали перемен…