ее принял в свое собственное божественное «я». Ей предстояло родиться заново. По крайней мере заново расти душой, а руководить этим ростом станет дочь. Ее нежность будет утолять нужды «новорожденной», а если речь когда-нибудь вернется к ней, дочь ответит на первые запинающиеся слова. Пока же она пребывала как раз в том состоянии, до которого маг хотел довести их дитя.
Подобное замещение тоже входило в законы Города. Ее духовное знание покоилось в полном неведении, ее тело лежало под обычным солнцем. Начиналось воскресение, и отныне Бетти предстояло делать для матери все, что способна сделать любовь.
Пока же они ничем не могли помочь ей. Бетти постояла над матерью, поцеловала Джонатана и, повернувшись, заметила Ричарда. Некоторое время они смотрели друг на друга, потом она улыбнулась и протянула руки.
Он подошел к ней и немного смущенно произнес:
— Спасибо за картину.
Бетти кивнула, поцеловала и его тоже, а потом подошла к ближайшему из тех страждущих созданий, которые, как раздавленные черви, шевелились на полу. Она шла к ним и с каждым шагом наполнялась силой бессмертия. Первым на ее пути оказался Планкин. Она взяла его за руки; радость Города переполняла ее, и она поцеловала его в губы, заглянула в глаза и тихонько сказала:
— Ты поправишься.
Некоторое время он смотрел на нее совершенно ошалевшим взглядом. Потом лицо его постепенно прояснилось и внезапно по нему разлилось ликование. До этого он сидел, уронив голову на колени, а тут, беспорядочно размахивая руками, поднялся на ноги и издал какой-то утробный вопль.
— Все будет хорошо, — звонко пообещала Бетти и пошла дальше. Так она обошла весь круг — касаясь, гладя, исцеляя — просто и естественно, весело и звонко.
Но хотя голос ее ни разу не запнулся и руки ни на миг не потеряли силы, сама она менялась на ходу. Она становилась все бледнее; возле каждого следующего больного ей приходилось задерживаться все дольше. Джонатан все это время неотступно следовал за ней. И не напрасно. К концу обхода она уже тяжело опиралась на его руку, прежде чем сделать два шага к новому страдальцу. Высокая небесная сила вливалась через нее в эти измученные создания, и одновременно убывала ее собственная сила и радость обладания ей. Она, поднявшаяся из мудрых вод, оставалась самой собой и могла бы погибнуть, только предав саму себя, но эти целительные силы предназначались для других, их следовало истратить на них без остатка. Брать и отдавать, отдавать и брать — иногда первым становится одно, иногда — другое. Но и получая, и отдавая, и она, и Лестер, и все остальные идут к Городу. Как непросто научиться единству того и другого, но ради этого стоит стараться, а достичь этого можно лишь отказавшись от любого достижения. Ее волшебная жизнь переходила в других, но сама она оставалась прежней Бетти, ничего не оставившей для себя. Под конец она зашаталась и чуть не упала. Джонатан подхватил ее и подвел к Ричарду. Они вдвоем придерживали ее за плечи, а она, бледная и изможденная, стояла между любимым и другом и с последней проступившей на губах улыбкой едва смогла прошептать:
— Ну вот и готово!
Все те, кого она исцелила, были уже на ногах — двигались, болтали, охорашивались. Похоже, они так и не поняли, что произошло. Может быть, даже не заметили присутствия Бетти и уж во всяком случае не обращали на нее внимания. Кто-то сказал:
— Я знал, что отец нам поможет.
Другой добавил:
— Наверное, это был кошмар.
И еще кто-то:
— Вот ужас-то!
А потом смолкли голоса и негромкий смех. Бетти жалобно поглядела на Джонатана, и они втроем начали медленно пробираться к выходу. Праздничный утренний свет заливал зал. Уже у самой двери, когда белой хрупкости Бетти едва хватало на то, чтобы держаться на ногах, к ним подбежал Планкин.
— Простите меня, мисс, и вы, джентльмены, — заговорил он, — да только наверху еще одна есть — Элси Букин, которая у нас печатала. У нее вроде как паралич, и если она вдруг решила, что он вернулся, так, наверно, не смогла вместе со всеми вниз спуститься. Но ей, может быть, и правда плохо, так что если бы вам наверх подняться, она бы вам спасибо сказала.
Бетти поглядела на Планкина, и слабая улыбка едва шевельнула ее губы. Последним усилием она заставила себя выпрямиться.
— Ясно… — выговорила она. — Хорошо. Джон, ты не возражаешь?..
Стихотворения
Призвание Артура
Артур был юн, Мерлин встретил его на дороге.
Волком волшебник смотрел, шёл, где лес непролазен,
волосом чёрен, мрачен от голода, грязен
от ложа навозного, с нечеловеческим глазом.
Храбро стоял Артур; снег сёк; Мерлин рек:
- Ныне я Камелот; ныне мне воздвигнутой быть палатой.
Король Колыбель у Темзы сидит; личина из злата
скрывает лицо в морщинах, всё, кроме одного глаза.
Хладен и мал – зад погрузил в подушки.
Сквозь изумруд Нерона зрак близорук
вглядывается в купцов льстивых, стоящих вокруг.
Мрачная маска позолочена неподвижной девичьей усмешкой.
Тонким старческим гласом визжит в бессердечном довольстве.
Подле Темзы сидит, гада морского раковина,
хрупкая, резная, выброшенная со дна
в грязь; дух его умирает, но мешкает.
Он увядает, вглядываясь в прилив, визжит.
Он греется у огня и вкушает
ртом неподвижным девичьим; в печали
он полирует изумруд туманный от слёз о нищих.
Сорный снег ложится на сорный тёрн;
с угрюмого неба падает снег на сорные клети,
молот и серп молчат; умирают дети.
Король Колыбель страшится: зима тяжела для нищих.
Расточи прилив, подними луну, раскачай пучину;
под снегом летящим над кирпичом и шипом
люди слабеют; сочетай же молот с серпом.
Знамя Борса реет; где наш король?
Борс поднимается, жена его Элейна за ним
строит фермы, получает провизию с континента;
юг восстал под молотом и серпом, захвачена Темзы дельта.
Ланселот спешит с войсками на телегах и кораблях.
Гад морской у Темзы лежит; о волна Пендрагона,
кати его, поглоти его; сорви маску из злата
с одноглазого лика, моргающего в покойных палатах
средь руин Лондона; я Камелот; Артур, мя воздвигни.
Артур спешил; народ тек; в снегу
король Колыбель умер в грязи; его свиты воины
бежали; Мерлин явился; Камелот построен.
В Логре королевский друг высадился, Ланселот Галльский.
Талиесин чрез Логр. Прелюдия
Непокорные племена внимали;
православная мудрость расцвела от Кавказа до Туле;
Императора слава распростерлась до края мира.
В пору срединной Софии
Императора слово установило царство в Британии;
в Софии пели непорочное зачатие Мудрости.
Карбонек, Камелот, Кавказ,
врата и сосуды, посредники света;
география, дышащая геометрией, обоюдопернатый Логос.
Слепые властители Логра
вскормили страну обманом рассудочных добродетелей,
печати святых разбиты; троны у Стола пошатнулись.
Галахад ожил по Милосердию;
но началась история; агаряне взяли Византий;
потеряна слава; потеряны царство и сила.
«Воззовите к холмам дабы сокрыли нас, -
молвили мужи во Граде, - от господина милосердия,
скачущего в звездном свете, единственного отблеска славы царской.»
Зло и добро были братья
некогда в аллеях испаганских; магометане,
крича Алла иль Алла, порушили двоицу персидскую.
Кавказ захвачен исламом;
мамелюки овладели древней житницей империи.
Союз расторжен; имамы стоят в Софии.
«Бог есть Бог», - муэдзин
кричит, но угас свет на горах Кавказских,
погасла слава царская, сущего слава.
Талиесин возвращается в Логр
Оставлены моря;
я в гавани логрийской
легко сошёл на брег
под ветром штормовым.
Подняты якоря
и мачты заскрипели,
плывут назад в Босфор,
а мне - к холмам родным.
На злате колесниц
небесный Император.
Он над моим конём
семь звёзд смахнул с небес.
Дубы клонились ниц,
скрипя и выгибаясь.
Семижды серп златой
Рассёк волшебный лес.
Сокрыта за спиной
нетронутая арфа;
но вскрикнула она,
лишь вышел на тропу,
дорогу, что долой
вела через чащобу,
где пел Цирцеи сын
у соловьёв в лесу.
В лесу бегущий лев
людской утратил разум;
на мертвенном пути
стояли лешаки
среди густых дерев;
смотрели на движенья
мои, как я бегу
от огненной реки.
Друидов ученик,
свое отбросив сердце,
я к милости взывал,
взыскуя языка.
Блистательный ночник
во тьме Броселианда:
сверкнула будто серп
манящая рука.
У южных берегов
тогда скрипели мачты;
у римских мостовых
скрипели дерева.
Средь пашен и стогов
серп в золотой деснице
святыни пожинал,
и скошена судьба.
С падением одних
за мной сгустился хаос,
с падением вторых
за мной сгустился лес;
с падением иных
я прибыл в стан владыки;
от арфы за спиной
разнёсся зов окрест.
Я видел древний свет
вокруг холмов волшебных,
артуровых коней
сверкание подков.
Меня быстрее нет,
и не было в ту пору,
как через Логр я шёл
под царственный покров.
Видение Империи
Тело единое оргáном пело;
наречия мира расцвели в Византии;
звенело и пело просторечие Византии;
улицы вторят гласу Престола.
Деяния нисходят от Престола.
Под ним, переводя греческий минускул
для всех племен, тождества творения
удивительно снисходящие в род и род,
слуги пишут деяния царские;
логофеты сбегают по порфирным ступеням,
разнося послания по всей империи.