Талиесин прошёл сквозь ближайших ангелов,
от явления благодати до места образов.
Утро воссияло на Золотом Роге;
он слышал за спиною стук колесниц:
несли обновление всем языкам;
он видел нунциев, отправленных по течениям
морским, в постоянном движении,
гребцов руки, прикованные к имперским веслáм,
колесницы и галеры, дарованные послам,
отправленным за море до берега иного.
Царский поэт смотрелся в зеркало Золотого Рога.
Заря поднялась над Золотым Рогом.
Я видел тождества, отраженные в сапфирном море:
за Синаем Арарат, за Араратом Эльбрус –
светом брызжущий, снегом искрящийся,
целомудрие стройных вершин Кавказа;
снега отблеск на бровях мира
сменился глубоким зелёным долом.
Из Визáнтия присланы тождества письмена,
когда племена собрались праздновать
тезоименитство своего отца-императора.
Империи солнце сияло на каждом кургане,
с валом двойным, охраной долин плодородных.
Сияли клинки благородного древнего танца;
девы нагие смеялись от счастья земного,
телом своим повторяя провинции форму,
форму основы пространства,
полукруглой основы славы имперской.
Спины напряжены, любови устроены;
брошено через воздушные реки империи
имя забытое, шута бремя,
слава и рама любовников низин Кавказских
звенела вокруг снегов Эльбруса.
Тело единое оргáном пело.
Эльбрус поднялся над Золотым Рогом.
К югу от кости морской, Туле, каменный череп,
пастбище на одинокой скале,
схема Логра, тема и образ империи,
поднялся в равновесии, вес правления со славою.
Мерлин, времени мера, взбирается сквозь призмы и линии;
по-над Камелотом и дальним Карбонеком,
над Опасным Сиденьем и Престолом союза,
фосфор философской звезды Персифаля хлынет.
Лев Ланселота, смущенный запахом поклонения,
рыкает подле тела госпожи Гвиневеры.
Мерлин определяет в умных эмблемах
щит над щитом, положение над положением;
на дорогах слышен топот господских коней.
Мечи сверкают; разбойники убегают;
Стол установлен твёрдо в королевском холле,
а над сиденьями начертаны знаки души и доли,
деяния, подвиги и вся история Логра.
По имперской дороге спешит белый нунций
возвеличить сердца Латерана, Галлии, Логра.
Млеко точат сосцы Галлии,
тригонометрическое млеко учения.
Муж припал к сосцам; его суставы застыли,
он поглощает логику, учение, закон,
пьёт из грудей intelligo и credo.
Я, Талиесин, рожденный от друидов у моря,
также пил в школах галльских,
я пил за столом учительским;
я пел созвучно водам логрийским,
течению Темзы, волнам прилива.
Сквозь гром колесниц железных на галльских дорогах,
меня унесли корабли на морские просторы;
Логра наречие было лишь отражением Византии;
великому искусству учили в сердце артуровых гаваней.
Туман клубился у края старого солнца;
мамонты и медведи бродили по широкому краю уступа.
Сила себя проявляла в нравах
рук, суставов, запястий, кистей;
плоскости дланей, средоточия конусов скрытых,
раскрывались в Ломбардии, - навершие конуса в Риме,
полное знания, понтифик арвальской коллегии
восходящих инстинктов, дороги (живые и мёртвые) в Риме, -
чтобы в Галлии строить мосты, в Византии приёмы вести.
Ногти, слабые времени сева, почву скребли,
и гвоздями железными труд был окончен в пору нашей нужды,
сфера высокая основания конуса, поражение взошедших семян:
руки заклинания стали руками поклоняния,
пятикратный псалом, указание Латерана:
действия и страдания единое таинство,
единая и внезапная молния тождества,
горестные деяния рук Папы.
Почему Папа движется в имперских походах?
почему золотые дворцы тускнеют пред папской
одеждой, плотью и костью искупления?
что нарушило волю Императора?
Адамы во глубине иеросалимской вздыхали, –
тонко их мысли свивался венец, -
взывая: «О разветвлённый отец,
не слишком ли долго я ждал в беспечальном
лишённом иных измерений пространстве?
Не видит ли Бог начал воюющих?
Подобает нам расти до высот, Бога и Царя взыскующи:
Подобает нам смотреть на сраженье деяний в непостоянстве».
Адамы взбирались по древу, кора,
шуршала и крошилась за ними;
битву в законе наблюдали они,
ужасаясь среди царского двора.
Дерево умерло, не умирая,
супротив добра вожделело добро,
деянья в сраженьи отравили кровь,
на плетёном древе – их тел кривая.
Суставы сводило; двойное созданье
блевало, боролось, добро против добра;
по силам своим они провидели разум Императора,
его видения войн мирозданья.
Он медленно шёл сквозь строения
в ночи своей своего отсутствия; Византий спал;
белёсый сумрак крался за ним и мерцал,
изгнание в тварь тварного отверженья спасения.
Зачатие без границ Адамов греховных коснулось;
задушено над их головой, дерево ярких лучей
потеряло в глубинах ямы свой воздушный ручей;
они восхотели; они увидели; они ужаснулись.
Эльбрус тонет в Золотом Роге:
стопы творения вспять ступают сквозь воды.
Тяжко одинокой галеры движение,
механика рук и вёсел немеет;
белеет холст заплатой на пурпурных парусах
в слабеющих руках мужей,
морской простор шумит в сердцах.
Рождённое в море сокровище Азии,
с гор Кавказа, сработано в Визáнтии,
злато земли рассыпали над морем,
мостили вокруг водоёма видений,
оно не мерцает, не светится боле.
На медную палубу горсти горячей золы
падают из незримых вулканов; грубые птицы
рыбу клюя, испуская любовные крики,
покрывают корабль, влекомый когда-то их крыльев порывом.
Светящееся в стоячей воде
безглавое тело бредёт в алых ризах,
вулканический пепел падает в лунном свете.
Безглавый образ как будто Царя
бредёт, непристойно скрыв руки под ризой,
алостью оскверняя отблеск хребтов Кавказских.
Его свита колышется рядом; щупальца небо метут,
тянутся, осьминожьи тела над водой воздымая;
двое из них поднимают ризу над телом,
спешащим по тонущей плоскости антиподовой Византии.
Воззрим, о сын человеческий, на сраженье деяний.
Фосфорерсцентно сияет отточенный пенис:
зачатки или остатки, исчезая и появляясь,
живут в покинутом средоточии разума,
уши, глаза, суматоха чувствительной мысли.
Он невнятный всегда по невнятному морю
за По-лу продвигается Император без головы,
осьминоги вокруг; и потеряны римские руки,
бытия инструменты потеряны по существу.
Тело единое оргáном пело;
деяния тождества поклонялись Господу;
цвело и звенело пение Византии.
О рамена, локти, запястья,
благословите Его, хвалите Его, величайте Его вó веки;
сочленения пальцев,
благословите Господа;
суставы колен и лодыжек,
благословите Господа;
бёдра и спины во множестве,
благословите Его, хвалите Его, величайте Его вó веки;
благословите Его на Кавказе, благословите Его в Латеране,
благословите Его в эмблемах Лондона-в-Логре;
если будут иные языки за Логром,
благословите Его, хвалите Его, величайте Его вó веки;
если будет сознание в толще подвижной воды,
или власть хоть какая-то на болотах за дальним По-лу,
хоть какая-то мера среди областей безголовых,
благословите Его, хвалите Его, величайте Его вó веки.
Талиесин в школе поэтов
В Камелот, подобный логрийскому Лондону,
Бард Талиесин вошел,
Оказались в школе поэтов распахнуты
Дверь Павла Святого и двери Артуровы,
И тень его пала на позолоченный,
На мозаичный пол.
Змея Пифона там, топью рожденного,
Сияющий Феб попирал,
И Лондон, и Рим, и дно океанское,
Весь мир он окутал дымкою солнечной.
И, движась, тень Талиесина тронула
Фебова лика овал.
От кожаных фолиантов и требников,
От виршей и сумрачных строк,
От рунами испещренных пергаментов,
Подняли взгляд рожденные песнями,
Надеясь, что стоящий над смертными
Им явит божественный слог.
Сердца их томились, мысли их путались
Средь юношеских скорбей.
И стихотворцам стихи опротивели...
Тогда Талиесин проследовал к кафедре,
И слышалось за оконной решеткою
Воркование голубей.
Под стать мотылькам, воспарила фантазия,
Феба объяв силуэт.
Бард молвил: "Нам счастье подчас улыбается
Заметить иль золото крылышек бабочки,
Иль танец клонимого ветром орешника,
Иль солнца на темени свет.
В кипенно-алую сферу всё вписано,
Расчет предугадан простой:
Вписано всё меж главою и стопами,
Между руками, разъятыми в линию,
И позвоночником уравновешено,
Чей совершенен устой.
Пусть опускаются ветви орешника,
Пусть будет торс оголен,
Поле окрасится благостной червленью,
Сердце же черствое станет тинктурою,
Но, лишь паря над пурпуровой лестницей,
Глубже проникнешь в бутон.
Лестница мощной короной увенчана,
Необорим Абсолют,
Всё движется по перемычкам сапфировым
К Сокровищу, ко Совмещенью, к Судилищу,
Где чтящие Господа и Императора
Ступень за ступенью пройдут.
От византийских полов инкрустованных,
Меж парою внешних опор,
Лестница вверх поднимается щедрая...
И, где, теснясь, воздаяния смешаны,
Центр - повсюду, и нет драгоценнее
Чем тех средоточий узор.
Узел любой предстает сердцевиною,