Они и сами не верят, а мы просто помогаем им разобраться в их собственных головах.
— Но… — начал было министр.
— Знаю, знаю, — остановил его Браун. — Вы им пользовались. Вы и Тамалти. Вы уверены в этом? Вот сейчас, здесь, оглядываясь назад, вы можете присягнуть, что вам не показалось, что это не иллюзия, не гипноз? Ну допустим, вы уверены, уверены потому, что у вас в руках был камень. А остальным-то, которые и в глаза его не видели, откуда взять такую уверенность?
Зазвонил телефон. Браун снял трубку, послушал и коротко бросил:
— Да, ведите его. Ну вот, — повернулся он к собеседнику, — прибыл мэр. Сейчас вы все увидите сами.
Мэр Рича вошел в кабинет министра, тяжело сутулясь.
Встреча с Мерридью потрясла его сильнее, чем показалось поначалу. Наверное, он просто не признавался самому себе, насколько сильную надежду на выздоровление сына пробудил в нем камень. Она затмила и чувство долга перед согражданами, и христианское стремление к абстрактному добру для ближних и дальних. Столкнувшись с позицией Мерридью и признав, насколько она весома, Клершоу растерялся. Он твердо верил, что добро есть добро, и злом оно, во всяком случае, быть не может. Теперь само понятие добра стало каким-то неопределенным, приобрело многозначность и словно попятилось назад, к своему антиподу. Огонь общественного служения, пылавший в сердце мэра, поугас, это можно было заметить по его глазам, как только он предстал перед министром.
— Я зашел узнать, нет ли каких новостей по нашему делу, — глухо сказал он.
Гатер Браун сокрушенно покачал головой.
— Новости есть, — озабоченно ответил он, — но, боюсь, они хуже тех, которых вы опасались. Наша проблема решилась сама собой, — он помедлил, дожидаясь, пока Клершоу приготовится слушать. — Посмотрите, — он поднял со стола кусок кварца. — Вы и сами видите, что камень изменился. К сожалению, изменения коснулись не только внешнего вида, но и внутренних свойств. Мы с господином министром иностранных дел были просто потрясены, — он слегка кивнул в сторону лорда Белсмера, приглашая его разделить потрясение, — когда обнаружили, что камень больше не проявляет способностей ни к транспортировке людей, ни к их исцелению.
Похоже, теперь это просто… просто минерал. Мы подвергли его всесторонним исследованиям, но ученые дали отрицательное заключение, и мы не смогли с ними не согласиться.
Может быть, на него подействовал контакт с воздухом, может быть, какое-то присущее ему излучение исчерпало свой заряд.
Это как с радием, впрочем, с радием этого как раз не происходит… Вы следите за моей мыслью? Вероятно, изменения произошли на уровне атомной структуры, точнее я, к сожалению, не могу сказать, но в результате — вот, — он постучал камнем о стол, — ничего не получается. — Министр замолчал. — Я пробовал, — неожиданно продолжил он, решив доковать железо, пока не остыло. — Меня с утра мучила невралгия, и я попытался избавиться от нее. Ничего не произошло, моя невралгия осталась при мне. Мне неприятно вам это говорить, я понимаю и разделяю ваши чувства, но факт остается фактом. С истиной не поспоришь.
С этим неожиданным заключением Браун бросил камень на стол и выжидательно посмотрел на мэра. Клершоу, не дождавшись приглашения, резко сел, словно ноги вдруг отказались ему служить. Он расширенными глазами смотрел на камень, который видел впервые в жизни.
— Это — он? — хрипло выговорил мэр.
— Он, он, — с сожалением ответил Гатер Браун.
Лорд Белсмер потихоньку перевел дух и подумал что, пожалуй, с камнем Брауна все обойдется без диких выходок, не то что с камнем Сулеймана на совещании. Хорошо бы и дальше так шло. Собственно, оснований для скандала как будто нет. В целях сохранения мира и спокойствия лучше действительно оставить в живых эту подделку. Ход сильный, ничего не скажешь, но трудные времена как раз и требуют сильных поступков.
— Ваши ученые не ошиблись? — с трудом проговорил мэр. — Значит, все бесполезно?
— Увы, да, — с видимой неохотой сказал Браун.
— А другие камни? Они тоже утратили свои свойства?
— Те, с которыми мы работали — да, — не моргнув глазом, ответил министр. — Есть, правда, один-два экземпляра, нам пока недоступных. Но думаю, что и с ними так же.
Один у сэра Джайлса, он еще не закончил эксперименты, один у Верховного судьи…
Наступило короткое молчание. Потом мэр спросил:
— Значит, этот камень ничего не может?
— Совершенно верно, — подтвердил Браун. Пробуя слова на вкус и с радостью ощущая в них аромат правды, он раздельно произнес. — Этот камень ничего не может.
Мэр протянул руку, взял камень, повертел его, сжал и застыл на добрую минуту.
В этот миг крушения всех надежд он понял, что следующий шаг неизбежен. Надо возвращаться в Рич и сеять скорбь и разочарование в других сердцах. Слова министра не оставляли сомнений, но, как бы нелепо это ни выглядело, он не мог устоять перед искушением последней, отчаянной попытки.
Шансов не было, и все же… может, остался один, крохотный?
Да, камень ничем не сможет облегчить страдания десятков тысяч больных но, может быть, у него хватит силы на одно, маленькое чудо… Его сын. Формулу желания не надо было долго искать, и Клершоу вложил в нее всю страсть страдающего сердца. Сжимая в руках бесполезный кусок вещества, он свел все помыслы только к одному — пусть его сын будет здоров!
Оба министра наблюдали за ним с каким-то несоответствующим положению терпением.
Наконец мэр шевельнулся, положил камень на стол и поднялся.
— Наверное, здесь уже ничего не поделаешь, — выговорил он, — Я вернусь в Рич и скажу им, что надежды больше нет.
— К нашему огромному сожалению, — впервые подал голос лорд Белсмер.
— Да, да, такая жалость, — поддержал его Гатер Браун. Однако ему не хотелось отпускать посетителя с таким мрачным впечатлением от встречи, к тому же неизвестно, как оно сложится… и он добавил. — О малейших изменениях я сразу дам вам знать Вдруг в работе камня существует какая-нибудь цикличность… я, правда, в это не верю. На мой взгляд, странно уже то, что простой камень возбудил столько надежд.
— Ничего странного, — ответил мэр тусклым голосом, — Умирающий всегда надеется на чудо. — Он коротко попрощался и вышел.
Гатер Браун перегнулся через стол поближе к лорду Белсмеру и заговорил совершенно другим тоном:
— А теперь поговорим о наших делах. И прежде всего — о Тамалти.
Министр иностранных дел тоже подался вперед, и если бы чьи-то глаза, например лорда Эргли, увидели их сейчас, наблюдателю могло бы прийти в голову сравнение с двумя темными серафимами, склонившимися… не над истинным Ковчегом Завета в башне царя Соломона, а над ложными драгоценностями иллюзорного мира. Нет, не свет Шехины горел в глазах Гатера Брауна, когда он произнес:
— Белсмер, выслушайте меня внимательно. О г мэра мы избавились. Что нам мешает теперь самим заполучить камень?
Вы, я, Шилдрейк, тут уж ничего не поделаешь, и Тамалти, должен же кто-то экспериментировать. Как вам такая идея?
Он ведь действительно способен на великие дела. Даже из того, что мы знаем, можно понять: он дает жизнь долгую и безбедную, золото в неограниченном количестве и власть.
Лорд Белсмер побледнел. Все последние дни он чувствовал, как червячок желания обладать камнем точит его изнутри. Он спросил только:
— Но где же мы его достанем?
— Поговорим с Тамалти, — многозначительно улыбнулся Гатер Браун и взялся за телефон.
Однако добраться до сэра Джайлса министрам-сообщникам удалось только к вечеру. Весь день старый ученый провел в Вендсворте, изучая последствия своего эксперимента.
Жертва некорректно сформулированной задачи, изувеченная, но противоестественно живая, лежала в вонючей тюремной койке и не думала расставаться с чудесно обретенной жизнью.
Затем Джайлс перебрался в госпиталь, где предполагал провести серию экспериментов по восстановлению (или уничтожению) здоровья и последить за действием камня на больное тело. На следующий день ему еще предстояло посетить сумасшедший дом. Там он хотел определить степень дебильности сознания, при которой еще возможно управление камнем. Естественно, последствия столь напряженного дня постепенно накапливались. Сначала сэр Джайлс устал, затем впал в крайнюю раздражительность и к моменту звонка министра внутренних дел пребывал в таком удрученном состоянии духа, что закончил разговор через две минуты после начала.
— Опять одна болтовня, вечно одно и то же! — кипятился он, входя в спальню и швыряя свой экземпляр на столик возле кровати. Им, видите ли, необходимо «контролировать ход экспериментов»! Меня контролировать! Я бы показал им, что значит контроль! Будь проклят тот день, когда я полез в голову этой шлюхи. Лучше бы этот попугай-министр нашел повод упечь подальше Эргли и его девчонку! Мне все время кажется, что она пялится на меня через эту штуковину.
Нервы, что ли, разгулялись? Черт-те что мерещится… — он сел на кровать и внезапно с яростью схватил камень.
— Черт бы побрал вас всех! — заорал он, имея в виду, собственно, одну Хлою. — Ты что, залезла к нему внутрь, как в постель к Эргли? Дай мне только добраться до тебя!
Не успел он договорить, как камень у него в руках начал словно раскрываться. Тамалти внезапно понял, что взгляд его, не в силах остановиться, скользит вниз, следуя извивам перемежающихся света и тьмы. Испуг заставил его выронить камень, но вместо того, чтобы упасть, он повис в воздухе, продолжая раскрывать перед глазами Тамалти все новые и новые глубины. Камень слегка перемещался, и с каждой его грани срывались сначала неяркие, но быстро набирающие мощь лучи света. Тамалти вскочил и попытался отбежать в сторону, но почему-то не смог этого сделать. Тогда с проклятием он отвернулся к стене, но камень непостижимым образом снова оказался у него перед глазами, а стены и мебель, словно подчиняясь ритму пульсирующих движений светового центра, потеряли устойчивость и сдвинулись со своих мест. Сознание Тамалти отчаянно боролось с надвигающимся безумием. Он протянул руку и ухватился за спинку кровати, но она обернулась рамой картины. Он сделал шаг в сторону и увидел одну свою ногу на подушке кровати, а вторую — за зеркальной дверцей шкафа. «Этак он меня уронит, — успел подумать сэр Джайлс, — надо бы поосторожней». Огромным усилием воли он попытался вернуть комнате привычные очертания и перспективу, но это привело лишь к тому, что метаморфозы окружающего пространства проникли внутрь его природы, и теперь комната, и он вместе с ней, медленно сворачиваясь, падали и падали в глубь камня. Светлые и темные области расслоились, разошлись вверх до головы и вниз до ног сэра Джайлса, но продолжали расходиться, и он, растягиваясь между ними, одновременно чувствовал, как неведомая сила скручивает тело неестественным образом.