— Славьте Бога богов, ибо…
Полковник Коннерс посмотрел сначала на хозяина, потом на священника.
— Что-то я вас не вполне понимаю, — начал он раздраженно.
— ..ибо… это неважно, полковник… ибо вовек милость Его, — заключил архидиакон с сердечной улыбкой.
Казалось, что с каждой минутой пребывания в Калли архидиакона охватывает все большая радость. Он весело поглядывал на полковника, ехидно, а то и задорно — на Персиммонса, а когда его глаза останавливались на Морнингтоне, 6 них легко читалось подлинное расположение, они ведь и впрямь успели подружиться и привязаться друг к другу.
Грегори, напротив, смотрел на священника со все возрастающим беспокойством. Он понимал оскорбительную грубость сэра Джайлса, хотя в душе и презирал его за несдержанность (примерно так же оценивал сэр Джайлс притворную любезность самого Персиммонса), но он совершенно не видел, откуда взяться такой восторженности. Снова подумав, не перестарался ли Леддинг и не тронулся ли священник умом, он перевел взгляд на Морнингтона — ну, с этим все ясно: чувствует власть над собой и знает, что ее можно пустить в ход. Немного успокоившись, он выжидательно взглянул на полковника. С минуту все молчали. Первым не выдержал полицейский.
— Я думаю, — не очень уверенно начал он, обращаясь к Персиммонсу, — если бы вы показали нам этот… злополучный сосуд, архидиакон смог бы убедиться в своей ошибке.
— Охотно, — ответил Грегори и пригласил гостей следовать за собой. Подойдя к полке, он сделал широкий жест;
— Вот мой потир. Если угодно, могу рассказать его историю. Мне он достался… — Дальше последовало повторение легенды, которую Кеннет выслушал днем раньше.
— Что вы на это скажете? — укоризненно обратился полковник к священнику.
Архидиакон смотрел на потир, и лицо его было серьезно. Недавняя беспричинная веселость сменялась радостью всеохватной, танец крохотных молекул счастья ширился и готов был захватить его целиком. И снова расслышал он слабый прекрасный звук, но уже не снаружи, и даже не изнутри, а из внепространственного, вневременного, внеличностного бытия. Если это и была музыка, то музыка самого движения — звучали не вещи, а природа вещей. Чем дальше он смотрел, тем больше ощущал себя рекой, бегущей по узкому руслу, а над водою сверхъестественным светом сиял Грааль.
— Да, — тихо промолвил архидиакон, — да, это Чаша.
Грегори пожал плечами и повернулся к начальнику полиции.
— Я могу дать вам адрес человека, который продал мне эту штуку, — предложил он, — а вы можете его допросить, если сочтете нужным.
Полковник поджал губы и негромко ответил:
— Я извещу вас, если возникнет такая необходимость.
Кажется, наше опознание ничего не дало. Насколько мне известно, архидиакон недавно повредил голову?
— К несчастью, это так, — подтвердил Грегори. — Это я нашел его на дороге и привез домой. Может быть, поэтому он считает, что это я его ограбил, — доверительно добавил он. — Конечно, это очень неудобно. Если пойдут разговоры, мне придется продать имение. Знаете, он-то старожил, а я — пришлый, ему скорее поверят. Я уже подумывал отдать ему этот злосчастный потир, но жалко. Люблю старинные вещи — правда, не настолько, чтобы ради них убивать священников.
Что бы вы мне посоветовали в этой ситуации, полковник?
Полковник задумался. Кеннет деликатно отошел, чтобы не мешать их разговору. Архидиакон, отрешившись от всего, смотрел на потир. Частью сознания он ощущал начало некоего движения, узнавал эти признаки и ждал, светло и безмятежно. За долгую практику архидиакон приучил себя, будь то на людях или в одиночестве, за работой или на отдыхе, в разговоре или в молчании, быстро собирать все силы, чтобы переноситься туда, где творится самое действие. Там, отдавшись Предвечной Причине всего сущего, влившись в поток Божественной воли, он легко плыл среди изменчивых человеческих воль, никогда и нигде не теряя совершенства терпения, мудрости, красоты и радости. Там, в этом состоянии, не было сомнений, не было и тревог, одна лишь ясность, там все обретало новые, истинные очертания. Вот и сейчас краем глаза архидиакон видел, как фигура Персиммонса в нескольких шагах от него вдруг начала разрастаться. Нет, на самом деле он и не думал увеличиваться в размерах, это недавно произнесенные им перед Чашей слова отдавались бессмысленным эхом в мироздании? Только Промысел может бросить вызов Промыслу — все другие попытки высокопарны до глупости. Грегори тщетно рвался к незаконной власти, тщетно — и довольно мерзко, как все высокопарное. В мироздании, как и в Фардле, высокопарность считается неприличной; и Грааль, простодушно содрогнувшись, слегка наклонился вперед. Тот же импульс в ту же секунду пронзил и архидиакона и выразился точно таким же движением. Чаша и человек узнали друг друга, они встретились. И всей душой приняв и признав происшедшее, архидиакон с неожиданной прытью метнулся к выходу.
Остальные пришли в движение несколько мгновений спустя. Полковник, надумав наконец нечто, отошел вместе с Грегори в сторонку и наставлял его. Ни один из них ничего не увидел, лишь Кеннет заметил мимолетное движение, которым архидиакон схватил Чашу. Но они услышали, как он бежит, и кинулись вдогонку. Ближе всех к выходу стоял Кеннет, но и он среагировал только после того, как священник прошмыгнул мимо него. Архидиакон, привыкший преодолевать заборы и живые изгороди, мчался по дорожке. А вот Грегори с полковником на первых же шагах сбили дыхание:
Грегори звал на бегу Леддинга, полковник — священника.
Только молодой и длинноногий Кеннет нагнал беглеца на полпути к воротам. До сих пор он не знал, чью сторону занимает в этой истории, но, поравнявшись с архидиаконом, вдруг с непреложной ясностью понял: прав он или нет, никакие силы на свете не заставят его остановить этого симпатичного человека или помешать ему. Приняв решение, он сразу повеселел, в несколько прыжков достиг ворот, распахнул их, подскочил к машине герцога и открыл дверцу.
Герцог, сидя за рулем, писал стихи. Констебль Патенхем неподалеку просто спал на солнышке. Но герцог, размышляя над очередной рифмой, смотрел в сторону ворот и приготовился встретить гостей еще до того, как вопли полковника ворвались в сны констебля.
Едва архидиакон добежал до машины, Кеннет оказался рядом с водителем, захлопнул дверцу и крикнул:
— Гоните вовсю!
Констебль, пробужденный криками «Патенхем», резко выпрямился и увидел начальника, спешащего изо всех сил к воротам.
— Останови его, Патенхем! — орал тот.
Ошарашенный полицейский завертел головой. Вот машина герцога. На заднем сидении — архидиакон, на переднем, рядом с его светлостью, гость, молодой редактор из Лондона. Машина тронулась. Так кого же останавливать?
Не герцога же! Правда, по дорожке впереди полковника бежал Грегори Персиммонс, он как раз появился из-за поворота. Констебль, не долго думая, бросился ему наперерез и поймал.
— Да не меня, обезьяна чертова! — рявкнул на него Грегори.
— Машину держи, бабуин, машину! — сипел подоспевший полковник. — Задержать архидиакона!
Констебль бросил Грегори и кинулся вдогонку за машиной.
— Стой, черт тебя побери! — взвыл полковник. — Назад, кретин!
Совершенно сбитый с толку констебль вернулся на место. Грегори и полковник, отпихивая друг друга, рвались в машину.
— Гони как черт! — крикнул полковник констеблю. — Может, еще поймаем.
— Герцога, сэр? — переспросил на всякий случай ошалевший констебль.
— Этого проклятого лицемера в рясе, — крикнул полковник так, что за четверть мили архидиакон оглянулся, решительно не согласный с таким определением. — Я его сана лишу! — бесновался полковник. — За решетку упеку!
— Да поезжайте вы наконец! — сказал Грегори, с неудовольствием глядя на констебля, и тот поехал.
По английским дорогам уносился прочь Грааль. Охраняли его герцог, архидиакон и редактор, а гнались за ним владелец поместья, начальник полиции и совершенно выбитый из колеи полицейский. Наверное, это нравилось ангелам на небесах.
Во всяком случае, герцогу это нравилось. Спустя две-три минуты он осведомился у Морнингтона:
— Я полагаю, вы знаете, что мы делаем?
— Мы спасаем Святой Грааль, — ответил Морнингтон. — Ланселот, Пелеас и Пелинор, нет, я перепутал, прошу прощения, Боре, Персифаль и Галахад14. Вот так правильно. Архидиакон, конечно, Галахад вам герцог, вполне подойдет роль Персифаля, вы ведь не женаты? Ну а мне остается сэр Боре. Правда, я тоже не женат, а у Борса, помнится, была семья. Впрочем, это неважно. С вами-то понятно, вы — поэт, и никем, кроме Персифаля, быть не можете. А Боре был простым работягой, вроде меня. Так что вперед, вперед в Саррас! — воскликнул Морнингтон и, повернувшись к преследовавшей машине, еще раз прокричал:
— В Саррас! Встретимся в Карбонеке15!
— Господи! Да о чем это вы, наконец? — взмолился герцог.
Морнингтон собрался ответить, но его опередил архидиакон. Он наклонился вперед, к плечу герцога, и вполне светским тоном сказал:
— Милорд, мне неловко пользоваться вашим благорасположением, тем более что вам неизвестны все обстоятельства, из-за которых мы спешим. Мне неловко торопить вас…
— Да? — перебил его герцог. — А мне определенно показалось, что мы торопимся. Конечно, я могу ошибаться, но пока не имею ничего против. — Говоря это, он, не снижая скорости, вписался в крутой поворот дороги. — Так вот, мы явно торопимся. Быть может, дело в том, что за нами кто-то едет…
Морнингтон! Да перестаньте вы смеяться! Лучше бы объяснили, куда мне ехать!
— Но право же, — запротестовал архидиакон, — не лучше ли высадить меня где-нибудь здесь?..
— Нет, не надо, — сказал Кеннет, прекратив смеяться. — Все в порядке, герцог, я не шучу. У архидиакона там и правда Грааль.
— Грааль? — повторил герцог, а потом снова повторил недоверчиво: