Мальчик, не рискуя проверять, нравится это матери или нет, смотрел только на Данло.
— Я люблю загадки.
— Так вот, слушай: как поймать красивую птицу, не убив ее дух?
— Поймать — значит посадить в клетку?
— Возможно. Но поймать можно по-разному. Звезда ловит комету, притягивая ее, цветок ловит бабочку, приманивая ее яркими красками и запахом нектара.
— Это очень трудная загадка.
— Я знаю.
— Если птицу посадить в клетку, это убьет ее дух, правда?
— Конечно.
— Очень трудная загадка. — Джонатан возвел глаза к потолку и постучал пальцем по подбородку. — Я сдаюсь. Скажи ответ.
— Я его не знаю.
— Ты должен знать, — если загадываешь загадку.
— И все-таки я не знаю.
— Разве твой дед тебе не сказал?
— Он умер, не успев закончить. Я ищу разгадку почти всю свою жизнь.
— А если разгадки вообще нет?
— Есть, я знаю.
— Может быть, ее нет — это и есть разгадка. Как фравашийский коан: каким было твое лицо до того, как ты родился?
Данло уставился на своего сына, и лицо его стало гордым и озадаченным.
— Так ты в свои пять лет уже знаешь, что такое фравашийский коан?
— Меня мама учит. Мне надо много знать, чтобы поступить в Академию, а пилотом можно стать только там.
— Я думаю, из тебя выйдет отличный пилот.
Разговор коснулся одной из любимых тем Джонатана, но его не так просто было сбить с толку.
— Я все-таки хочу знать ответ на эту загадку.
— Может быть, мы когда-нибудь найдем его вместе.
— Мне бы очень хотелось.
— Мне тоже.
Мальчик затих, сидя у Данло на коленях, а Данло достал свою флейту и заиграл колыбельную. Он посылал свое дыхание в длинный бамбуковый ствол и думал, как это возможно, чтобы глаза показывали все, что содержится в душах двух людей. Доиграв, он улыбнулся Джонатану, и Тамара, все это время чутко стоявшая над ними, взяла сына за руку. Джонатан потрогал свободной рукой шрам-молнию на лбу Данло и сказал:
— Я люблю тебя.
Тамара увела его в спальню. Данло услышал плеск воды и шорох зубной щетки. Потом мальчик сказал, что хочет есть, а тихий, ласковый голос Тамары заверил его, что завтра еды будет побольше. Она спела ему песенку и, наверно, поцеловала его на ночь, а потом опять вышла в каминную, закрыв за собой дверь, и села напротив Данло.
— Никогда не видела, чтобы он привязывался к кому-нибудь так, как к тебе.
— Он славный малыш.
Тамара опустила глаза.
— Я часто думала, что должна была сказать тебе.
— Так ты знала? Тогда, в доме Матери, — знала?
— Даже раньше. В ту ночь, когда я пошла в собор, я уже знала, что беременна.
— Понятно.
— По моим подсчетам, мы зачали его за несколько дней до этого.
— Понятно.
— Ты не спрашиваешь, откуда я узнала, что он наш.
Данло с загадочной улыбкой протянул к ней ладонь.
— Надо ли спрашивать, моя это рука или нет?
— Я все-таки скажу. Я не помню, как это было у нас, но с клиентами я всегда предохранялась.
— А со мной нет?
— Видимо, нет. Мне хочется верить, что я очень любила тебя — так любила, что хотела от тебя ребенка.
— Я в это верю.
— Спасибо тебе, — тихо сказала она. — Спасибо.
— Но почему же ты все-таки ничего не сказала мне там, в доме Матери?
— Потому что должна была проститься с тобой. Должна была — разве не понимаешь?
— Понимаю. — Он нежно взял ее за руку. — Но ведь он мой сын. Надо было сказать.
— И что бы ты сделал? Не стал бы пилотом? Не полетел бы в Экстр?
— Надо было предоставить мне выбирать самому.
— Прости, Данло. — Дрожащие пальцы стиснули его руку, и он удивился силе ее пожатия.
— Мне жаль, что так вышло.
— Ведь я всегда хотела, чтобы у него был отец.
— Ты ему обо мне не говорила?
— Сказала только, что его отец был пилот и что он пропал в мультиплексе.
Данло взглянул на модель легкого корабля, оставленную на ковре Джонатаном.
— Понятно. Стало быть, он носит твою фамилию.
— Ты полагаешь, надо было дать ему твою? Не то сейчас время, чтобы называться Рингессом.
— Верно, — согласился он, вспомнив, что и сам представился Пилар как Данло с Квейткеля. — Не то.
Лицо Тамары выразило внезапную тревогу.
— Ты сказал, что сбежал от Ханумана. Он охотится за тобой? Ты поэтому носишь маску?
— Да.
— Значит, тебе нужно убежище? Если хочешь, оставайся здесь.
— Спасибо, но у меня есть жилье.
— Но ведь ты будешь приходить к Джонатану? И загадывать ему свои дурацкие загадки?
— Боюсь, что это будет для вас опасно.
— Нам нечего есть — что может быть опаснее?
Он сжал ее руку, всматриваясь в ее исхудавшее, исстрадавшееся лицо.
— Ты права. Опасность есть всегда, правда? Хорошо. Если позволишь, я буду приходить время от времени и приносить вам, что удастся достать.
— Тебе и самому-то есть нечего.
— Но Джонатан мой сын, а ты мне почти что жена.
Она отпустила его руку и тихо заплакала. Потом сквозь слезы взглянула на него и сказала: — Ты хороший.
Он коснулся ее мокрой щеки, ее лба, ее глаз, ее волос.
— Я люблю тебя до сих пор.
— Ты же знаешь: я тебя любить не могу, — сказала она и отвела его руку. — Не могу больше любить никого из мужчин.
— Так у тебя никого не было за все это время?
— Я никого не любила. Никого не пускала в эту комнату.
— Понятно.
— Бывали времена, когда мне всяким приходилось заниматься ради денег. А с недавних пор ради еды.
— Мне жаль это слышать.
— Не жалей. Меня как-никак обучали быть куртизанкой. Когда-то я имела дело с богатыми эталонами и посвящала поискам экстаза целые дни. С мужчинами, которые ищут только короткого удовольствия, гораздо проще.
— Но сегодня ты просто играла на арфе.
— Делаю, что могу. У червячников еще можно выменять съестное, но одни берут только огневиты или золото, а другие требуют платы натурой.
— Я буду приносить вам все, что смогу найти, — повторил Данло. — Только…
Он умолк, думая, нужно ли говорить Тамаре о ваянии и о своем плане свержения Ханумана ли Тоша.
— Что только?
— Я должен буду изменить свою внешность. Все — и лицо, и тело. Я уже договорился с резчиком. Скоро мне придется надевать маску даже наедине с тобой.
— Это для того, чтобы Хануман тебя не нашел?
Данло кивнул и из любви к правде добавил:
— Чтобы он не нашел меня… таким.
— Что это значит?
Он закрыл глаза и задержал дыхание, считая удары сердца, а потом сказал:
— В это самое время Бардо, Ричардесс, Лара Хесуса и другие пилоты готовятся сразиться с Хануманом в космосе. Бенджамин Гур сражается с ним, пуская в ход лазеры, Джонатан Гур хочет победить его посредством света и любви. Я сражусь с ним на свой лад.
— Но как?
— Больше я ничего не могу тебе сказать.
— То, что ты делаешь, очень опасно, да?
— Да.
Тамара, взглянув на свои подрагивающие руки, сцепила пальцы и сказала:
— Теперь, когда Джонатан нашел отца, я не вынесу, если он его лишится.
Данло молчал, глядя, как отражается в ее глазах мягкий свет комнаты.
— О, Данло, что ты задумал? — Она расстегнула ворот шелкового платья и достала жемчужину, которую носила на шее. — Это ведь ты сделал, правда? Я не помню, как ты мне ее подарил, но откуда еще она могла у меня взяться?
Данло смотрел и вспоминал, как он нашел эту большую черную жемчужину в виде слезы, как отчистил ее и прикрепил к шнуру, который сплел из собственных, черных с рыжиной волос.
— Да, это мой подарок. В знак нашего обещания пожениться.
Тамара повернула жемчужину, и та заиграла серебристо-розовыми бликами.
— Все другие свои драгоценности я выменяла или продала, но с ней не могла расстаться.
— Это всего лишь жемчужина. Часть тела устрицы.
Видя его устремленный на жемчужину взгляд, она снова заплакала и сказала:
— Я очень хотела бы сдержать свое обещание, но не могу.
— Я знаю, — тихо отозвался он. — Я знаю.
— Но мне все-таки хочется носить ее, как залог нашей дружбы.
— Носи на здоровье. Мне приятно видеть ее на тебе.
Встав, они обнялись и долго стояли, соприкасаясь лбами.
Потом Данло надел маску, шубу и собрался уходить.
— Когда мы увидим тебя снова? — спросила она.
— Может быть, послезавтра. Я… принесу что-нибудь.
Открыв дверь в спальню, он посмотрел на спящего Джонатана и шепотом помолился за него:
— Джонатан, ми алашария ля, шанти, шанти, спи с миром.
Он вышел на улицу. Жгучий холод тут же проник в прорези маски, и Данло задумался, как ему сдержать обещание, данное сыну и женщине, которую он любил.
Глава 16ГОЛОД
Брюхо — вот что мешает человеку возомнить себя богом.
Все виды жизни можно рассматривать, как эволюцию материи в формы, соперничающие друг с другом за свободную энергию вселенной. Приобретать энергию и сохранять ее в веществах типа глюкозы или гликогена — фундаментальная задача жизни, жгучая потребность, присущая огнецветам и фритиллариям не меньше, чем скутари, или элидийским птицелюдям, или новым организмам Золотого Кольца. А источник почти всей энергии — это свет.
Триллионы фотонов горящей звезды преодолевают, звеня, черноту космоса. Один из этих фотонов задевает частицу материи где-нибудь в морских льдах у острова Квейткель или в красном хлорофилле созидалика. Этот контакт, занимающий стомиллионную долю секунды, поднимает один из пары электронов на более высокий уровень. Затем электрон возвращается в прежнее состояние, отдавая избыточную энергию наподобие сумасшедшего червячника, расшвыривающего по улице золотые монеты. Жизнь научилась ловить этот электрон в состоянии подъема и использовать его энергию в своих целях. Таким образом она с незапамятных времен давно забытых звезд распространилась по всей вселенной и научилась концентрировать энергию в огромных количествах.