В этом сияющем раю я вдруг ощутил, что в моих скитаниях по жизни я совершенно не замечал красоты вокруг. И я горько об этом пожалел. Я был слеп, и вдруг обрел зрение. Я одновременно и дорожил этим даром и сожалел о временах невежества и расточительства, ставших зримыми лишь сейчас. Я шел, словно пьяный, по земле одновременно чужой и родной до мельчайших деталей. Не раз я ловил себя на том, что бормочу вслух: «Вот оно! Вот как должно быть». Но спроси меня кто-нибудь, что я имею в виду, я бы не смог ответить. Я слишком недолго пробыл здесь, слишком неожиданным оказался опыт, слишком фантастическим, чтобы поддаваться осмыслению. Я шел и удивлялся. А пока шел, неповторимое очарование Потустороннего исподволь пропитывало все мое существо. Да, очарование — это именно то слово; и чем больше видели мои глаза, тем слабее становилась моя воля к сопротивлению. Я, сам того не заметив, подпал под здешние чары, и теперь сама мысль о возвращении в явленный мир вызывала отвращение. Еще немного и я просто перестал думать о возвращении, отдавшись великолепию и богатству окружавшей меня природы.
Семь дней мы шли щедрой долиной Модорн, следуя вдоль реки на юг. Надо сказать, шли мы быстро, разбивая лагерь у реки в сумерках и отправляясь дальше с рассветом. К концу седьмого дня долина расширилась и превратилась в болотистые луга, окруженные лесами на холмах. Наконец мы оставили речную долину.
Уже в сумерках девятого дня мы увидели южную крепость принца Мелдрина Маура: Сихарт. Поселение возвышалось над равниной, занимая обрывистое плато с видом на море. Крепость видна была издалека, да и как иначе? Она словно великолепная корона венчала вершину холма, в огненном свете заходящего солнца напоминая город, высеченный из драгоценного камня. Даже издали он казался резиденцией великого и могущественного короля: внушительный, грозный. Однако был в ней оттенок гостеприимства — как будто к человеку, правившему таким местом, можно было запросто подойти и попроситься на ночлег.
Склоны, ведущие к каэру, были расчищены под поля. Там работали крестьяне, готовя землю к весеннему севу. Когда отряд подошел ближе, крестьяне побросали свои мотыги и побежали встречать нас. Нам оказали теплый прием, и я решил, что многие из тех, кто работал в поле, приходились нашим воинам родственниками.
Мы поднимались по тропе к стенам каэра, когда из широко открытых ворот хлынула толпа детей и женщин. Все хотели нас приветствовать. Воины спешились, их мгновенно окружили. Мы шли пешком, но и нас встретили так же тепло: женщины смеялись, дети брали нас за руки, и многим из нас достались венки из весенних цветов. Сразу стало понятно, что отряд вернулся домой. В нашей реальной жизни так редко встречают…
— Почему все такие молодые? — спросил я Саймона. — Здесь никто не стареет?
Саймон подмигнул симпатичной девушке с длинными каштановыми локонами, и утвердительно кивнул.
— Не совсем так. Это только кажется, что они живут вечно. Но ты прав, стареют они не так, как мы. — Он посерьезнел и взглянул мне в глаза. — Ты тоже не постареешь, пока здесь находишься. Подумай об этом.
Надо же! Никогда не стареть! Я не успел обдумать это серьезное открытие. Нас закружили, чуть ли не на руки подняли, и повели в крепость. Сопротивляться было бесполезно, и вместо этого я стал смотреть на море. Сверкающая дуга широкого залива на юге тонула в темно-фиолетовых сумерках. Красиво! Вот и думай об этом, Льюис, сказал я сам себе. Почему бы тебе и не жить долго на этой вечно сияющей земле? Почему бы тебе не жить здесь всегда? Такая возможность ошарашила меня, раньше я и мысли такой не допускал.
— Это Мьюир Глейн, — сообщил Саймон, неправильно истолковав мое ошеломление. — Здесь в устье реки стоит королевская верфь, как раз вон там, — он указал в сторону залива, — между Сихартом и Модорном.
Он поспешил присоединиться к праздничной толпе, направлявшейся в каэр. Я неохотно последовал за ним, не очень-то уверенный, что меня там примут. Слова Саймона напомнили мне, что я все-таки здесь чужой. Я подумал и решил, что беспокоиться пока рано. Лучше осмотреть крепость.
Высокий частокол переходил в две деревянные стены. Они образовывали узкий коридор, наверняка ставший бы серьезным препятствием для противника, поскольку коридор вел не прямо к воротам, а вдоль стен. Бревна почернели от времени, но и только — ни следа гнили на них я не заметил. Что и говорить — надежное убежище для могущественного правителя.
Через высокие деревянные ворота мы прошли на просторный, заросший травой двор. По моим представлениям здесь могла разместиться целая армия. По периметру двора стояли невысокие круглые каменные домики с крутыми соломенными крышами. Были здесь дома и побольше, но основная часть служила простыми спальными помещениями. Два больших продолговатых строения, судя по дыму, использовались в качестве кухонь. Там стояли печи, в которых что-то варилось.
На противоположном конце двора возвышалась высокая крыша королевского зала: выглядел он как большой амбар из мощных дубовых бревен, опоясанный по низу камнем. Щели проконопачены зеленым и оранжевым мхом, от чего стены казались бархатными. Две двери, достаточно большие, чтобы в них могли проехать двое конных в ряд, стояли распахнутыми; по обеим сторонам возвышались огромные каменные колонны. У каждой наверху в огромных железных корзинах горел огонь. Колонны сверху донизу украшали замысловатые узоры — головы и тела птиц и зверей переплетались в бесконечно сложных узлах и завитках.
Возле колонн нас встретили царедворцы и сам король на красивой колеснице. Он выехал с дальнего конца. Спицы колес сверкали на солнце, плюмажи над вороными важно раскачивались. Король сошел с колесницы. От него глаз невозможно было оторвать. По всему двору от его фигуры растекались властные волны; неторопливые движения, и ни один человек, включая меня, не усомнился бы в том, что видит истинного повелителя.
Его имя — Мелдрон — означало «Золотой Воин», насколько я понимал древний кельтский язык, добавленная к имени часть «Маур» говорила о том, что перед тобой великий золотой король-воин, высоко чтимый своим народом. Он и вправду был золотой: сверкающий торк на шее сплетен из трех толстых золотых полос; пояс из золотых чешуек на манер рыбьей чешуи; мускулистые руки украшали широкие кольца из красного золота в форме переплетенных змей с рубиновыми глазами; желтый плащ с белыми гербами и каймой, прошитый золотыми нитями, колыхался за спиной; золотая рукоять меча горела. Позади короля стоял юноша с белым круглым щитом и длинным копьем с золотым наконечником.
На короля трудно было смотреть, почти как на солнце. Сияние ослепляло, а великолепие обжигало. Он подавлял величием: длинные светлые локоны собраны в тяжелую косу, густые усы, темные глаза смотрели серьезно и спокойно. Черты лица Мелдрона Маура говорили о благородном происхождении: высокий красивый лоб, прямой нос, твердая челюсть и подбородок, прямые темные брови и резко очерченные скулы.
Когда он заговорил, мне показалось, что бог отверз уста — голос у короля оказался глубоким и бархатистым, с едва слышным ироничным оттенком и осознанием собственной силы. Я не сомневался, что при необходимости таким голосом можно повелевать стихиями.
Королевский бард стоял рядом с ним справа, на полшага позади. Как и Руад, Главный Бард носил простую одежду темно-коричневого цвета, только плащ имел насыщенно-фиолетовый цвет, а брошь на плече — золотая. На шее — тонкий золотой торк. В лице этого высокого, сурового на вид человека я наконец увидел признаки возраста: бард не выглядел старым, даже пожилым его назвать язык не поворачивался, зато достоинства и серьезности, присущих знатным людям, хватило бы на всех собравшихся. Такой летний возраст. Гордый, торжественный и мудрый, Главный Бард Оллатир безмятежно стоял рядом с королем; каждым дюймом своего долговязого тела он внушал людям не меньшее уважение, чем сам король. Невозможно было усомниться: передо мной Главный Бард.
Король повел рукой и на двор пала тишина. Говорил он короткими, четкими фразами. Иногда мне казалось, что я слышу знакомое слово, и я догадывался, что король произносит приветственное слово. Тут подошел принц Мелдрин; они пожали друг другу руки и обнялись. Принц что-то сказал и повернулся, указывая на отряд воинов, вернувшихся с ним. Бард принца подошел к королю и начал громко напевно что-то вещать.
Я повернулся к Саймону, стоявшему рядом, и шепотом спросил:
— Что происходит?
— Руад исполняет для царя балладу о битве, — ответил Саймон.
— А он-то откуда знает? Его же там не было? Они появились только когда все уже кончилось.
— Все он знает. Они с принцем наблюдали за ходом сражения с вершины холма.
— Ну ладно, — проворчал я. — И что он говорит?
— Рассказывает королю и народу, что мы храбры и непобедимы, что мужество течет в наших венах, что мы медведи в бою и тому подобное. — Он прислушался. — Теперь он описывает саму битву — какая стояла погода, как выглядела лощина, сколько было врагов и все такое.
— Да, понимаю, — кивнул я. Бард пел еще долго, а когда замолчал, снова заговорил король.
— А сейчас о чем они? — нетерпеливо спросил я.
— Король объявляет, что его честь восстановлена благодаря достойным восхищения подвигам его воинов. Он объявляет пир в нашу честь.
Упоминание про пир мне понравилось. После недельной прогулки по холмам я изрядно проголодался.
— Отлично! Веди меня туда!
— Не торопись. Пир будет завтра, — кисло сообщил мне Саймон. — Сегодня вечером мы отдыхаем.
Пришлось довольствоваться куском хлеба и глотком теплого пива, а потом завалиться спать. Семейные воины разошлись по своим домам, прочие разбрелись в поисках места ночлега. Мы с Саймоном направились к одному из трех длинных зданий с низкой крышей — он назвал их «Домами воинов», — завернулись в шерстяные плащи и упали на тюфяки из свежей соломы.
Спал я прекрасно. В мягкой тьме, наполненной шумом дыхания воинов, я испытывал редкое чувство защищенности. В стенах крепости Великого Короля, среди людей, без колебаний готовых отдать кровь и жизнь друг за друга, я спал, как новорожденный младенец. А проснувшись на рассвете, подумал, что хотел бы всегда просыпаться среди таких людей.