Эта глупая история с зубром была всего лишь еще одной такой уловкой. Почему я согласился на это? Почему я поддался на его уговоры?
А в самом деле — почему? Возможно, мне самому не очень хотелось заканчивать работу. В глубине души я боялся неудачи, а если я так и не закончу, никакой неудачи не случится… Это больно, я знаю. Но это правда, и это гораздо более распространенная болезнь среди ученых, чем думает большинство людей. В конце концов, на этом основана университетская система.
— Подвинь свою чертову задницу! — пробормотал Саймон, адресуясь к водителю опасно перегруженного мини.
— И ты пошел вон, придурок. — Так он бормотал последние пятьдесят миль. Шестимильная пробка вокруг Манчестера сильно задерживала движение и досаждала ему. Я взглянул на часы на приборной панели: три сорок семь. Цифровые часы являются симптомом нашего амбивалентного века; они обеспечивают время с точностью до наносекунды, но на большее они не способны. Мы все еще были здесь.
— Уже почти четыре часа, — заметил я. — Может быть, стоит сделать перерыв и выпить чаю? Указатель говорит, что скоро будет кафе.
Он кивнул.
— Пожалуй. Мне не мешало бы пописать.
Несколько минут спустя Саймон кое-как пробился к оазису на М6. Стоянка оказалась переполнена, не мы одни хотели чаю. Многие водители что-то ели прямо в машинах. Меня всегда удивляла эта странная привычка. Люди проводят часы за рулем, а затем съезжают на парковку только для того, чтобы сидеть в машине, есть бутерброды из обувной коробки и пить остывший чай из термоса? Мне такой долгожданный перерыв не нравится.
Мы припарковались, заперли машину и пошли к невысокому кирпичному зданию, похожему на бункер. Грязное серое небо обрызгало нас моросью, а резкий ветер с запахом дизтоплива загнал сырость под нашу одежду.
— Господи, только не это, — простонал Саймон.
— Что тебя не устраивает?
Он махнул рукой на синие пластиковые буквы, кое-как прикрепленные к серой бетонной стене. В его жесте не было ничего, кроме презрения. «Отель ʺАвтоманьякʺ — для самых худших».
Мы прошли в мужской туалет. Там было сыро и грязно. Очевидно, какой-то заблудший пастух провел здесь стадо, страдающее диареей, а руководство забегаловки еще не хватилось.
Мы быстро закончили свои дела и вышли в зал, пройдя мимо настоящей банды в черной коже, увлеченной аркадной игрой «Убей или сдохни».
Развлекающиеся головорезы пытались выпросить у нас мелочь, но Саймон властно их проигнорировал, и мы наконец оказались в обеденном зале.
Здесь, конечно, была очередь, а также несвежие торты и печенье сомнительного вида. Я остановился на батончике Twix и кружке чая. Саймон же сообщил, что желает повеселиться и заказал курицу с жареным картофелем, печеные яблоки со сливками и кофе.
Я нашел нам столик и Саймон устроился напротив меня. В зале громко лязгали столовыми приборами и пахло сигаретным дымом. Пол под нашим столом был скользким от горохового пюре.
— Прямо гротеск какой-то, — простонал Саймон, но не без определенного мрачного удовлетворения. — Настоящий свинарник. «Автоманьяки» наносят удар.
Я отхлебнул чай. В нем ощущался явный избыток молока, зато он был горячим. Саймон плеснул коричневого соуса на курицу с жареным картофелем и попытался подцепить вилкой кусок картошки. Длинная полоска, больше всего похожая на мокрый палец, безвольно свисала с вилки. Он взглянул на нее с отвращением, но все же положил в рот, а затем медленно перевел взгляд василиска на стойку с едой и кухню за ней.
— У этих неграмотных поваров хватает умственных способностей только на то, чтобы окунуть картошку в машинное масло, — ледяным тоном сказал он. — Может, когда-нибудь они и научатся готовить, всякое бывает, но очень нескоро.
Я не хотел вмешиваться, поэтому развернул свой Twix и отломил кусок.
— Как думаешь, сколько еще до Инвернесса?
Сдвинув картошку на край тарелки, Саймон перешел к курице и попробовал отодрать от нее кусочек.
— Гнилье! — вынес он вердикт. — Ее следовало хотя бы в духовку сунуть. Терпеть не могу холодную курицу. Помойное ведро напрасно ждало ее еще сутки назад. — Он резко оттолкнул тарелку, рассыпав по столу картошку.
— Яблоки, вроде бы, неплохо выглядит, — заметил я скорее из жалости, чем по убеждению.
Саймон притянул к себе миску и поковырял ложкой, отломил кусочек и опасливо положил в рот, но тут же выплюнул.
— Тошниловка! — заявил он. — Англия производит лучшие яблоки на планете, а эти кретины используют заразные консервированные отходы из какого-то мухосранска. Между прочим, мы находимся на лучших землях, где текут реки молока и меда, нам весь мир завидует, а что мы получаем? Порошковое молоко, разбавленное водой из посудомоечной машины. Это преступление!
— Обычная дорожная еда, Саймон. Забудь.
— Обычная глупость! — ответил он и высоко поднял чашку. Я боялся, что он швырнет ее через всю комнату. Вместо этого он церемонно опрокинул содержимое на оскорбившую его курицу и то, что пыталось изобразить жареный картофель. Я предложил ему половину своей шоколадки, надеясь успокоить.
— Я не против платить деньги, — сказал он тихо. — Я сам постоянно их трачу. Но вот такой цинизм меня бесит.
— Цинизм? — поинтересовался я. — Обычный грабеж на шоссе, но стоит ли называть это цинизмом?
— Именно он и есть. Воры-вредители знают, что ты у них в руках, поскольку застрял здесь на автостраде. У тебя нет возможности зайти к конкуренту по соседству. Ты устал, тебе нужно передохнуть после дороги. Они делают вид, что предлагают тебе помощь и поддержку. Это наглая ложь. Они предлагают тебе на самом деле отвратительное пойло и потроха, и тебе приходится это брать. Они знают, что мы не будем возражать. Мы же англичане! Мы не любим поднимать шум. Мы берем то, что нам дают, потому что, на самом деле, лучшего мы не заслуживаем. Разбойники знают это и пользуются своим знанием как дубиной. Поэтому я и называю это чертовски циничным.
— Не так громко, — попросил я. — Люди смотрят.
— Вот и хорошо! — громче прежнего крикнул Саймон. — Эти подонки, торговцы помоями, украли мои деньги, но они не дождутся, чтобы я спокойно согласился с этим. Я не собираюсь с кротостью сносить подобные унижения!
— Ладно, ладно, успокойся, Саймон, — сказал я. — Просто пойдем отсюда.
Он бросил пустую чашку на стол, встал и вышел. Я торопливо сделал последний глоток чая и поспешил за ним. На парковке я совсем другими глазами посмотрел на путников, пьющих чай в комфорте и уединении своих автомобилей. Теперь они представлялись мне верхом благоразумия.
Когда я догнал Саймона, он уже сидел за рулем, и двигатель работал.
— Ты прекрасно знал, что тебя ждет внутри, — бросил я, забираясь внутрь. — Честно говоря, иногда мне кажется, что ты нарочно нарываешься на неприятности, просто чтобы был повод поругаться.
— Я что ли виноват в их преступной некомпетентности? — взревел он. — Это я нарочно, да?
— Уймись, ты понимаешь, что я имею в виду, — проворчал я. — Это трущобы, Саймон.
Он включил передачу, и мы вылетели с парковки на автостраду.
Саймон заговорил только через несколько минут. Он просто готовился к одной из своих гневных тирад. Мне были знакомы признаки и, судя по тому, как он вцепился в руль, шторм обещал быть не шуточным. Воздух в машине буквально дрожал от его сдерживаемой ярости. Я приготовилась к взрыву.
— Мы, конечно, обречены, — медленно произнес он, тщательно подбирая каждое слово, словно камень для рогатки. — Обречены, как крысы в бочке с дождевой водой.
— Пожалуйста, избавь меня от своих нотаций.
— Ты знаешь, — спросил он, словно говорил не с историком, — что, когда Константин Великий выиграл битву у Мульвийского моста в 312 году, он решил поставить триумфальную арку в ознаменование своей великой победы?
— Послушай, нам обязательно вдаваться в подробности?
— Тем не менее, он это сделал. Только никак не мог найти художника, достойного великого проекта. Он объездил всю Римскую империю, но так и не смог найти ни одного скульптора, который мог бы создать хотя бы наполовину приемлемый боевой фриз или статую победы. Тогда Константин приказал своим каменщикам снять статуи с других арок и поместить их на свою. Просто художники его времени не справлялись с поставленной задачей.
— Как скажешь, — проворчал я.
— Это правда, — настаивал он. — Гиббон считал это поворотным моментом римской истории, началом упадка. И с тех пор вся западная цивилизация покатилась под откос. Посмотри вокруг, возьми спорт, например. Всё, вершина. Конец линии. Капут! Мы обречены.
— Ну, хватит уже… — взмолился я, но это была попытка прикрыться бумажным зонтиком от урагана.
— Обречены, — повторил он, словно пешечное ядро выплюнул. — На наши несчастные головы с колыбели словно заклятие наложено. Ты американец, Льюис; вам, должно быть, заметно, — это заложено в нашем поведении. Мы, британцы, — обреченная раса.
— Однако, судя по твоему виду, с тобой все в порядке. Ты выживешь.
— Ты в самом деле так считаешь? Посмотри на нашу внешность: волосы у нас слабые и жирные, кожа пятнистая, плоть бледная и шелушится, носы уродливые. Подбородки покатые, щеки надуты и животы тоже; сутулые, сгорбленные, кривоногие, помятые и неопрятные. Глаза слабые, зубы кривые, дыхание плохое. Англичане мрачные, подавленные, анемичные и бледные.
— Тебе легко говорить, — заметил я. У Саймона не наблюдалось ни одного из перечисленных им физических недостатков. Так что его слова воспринимались как дым без огня или шляпа без кролика. Как и ожидалось, он никак не отреагировал на мое замечание.
— Как нам выживать? Ха! Сам воздух ядовит. Вода тоже ядовитая. А еда — это вообще отрава! Сам посуди! Ты же знаешь, что происходит с едой. Коварные дельцы производят все в массовых количествах на фабриках по производству сальмонеллы. Чего они хотят? Понятно же! Заразить как можно больше потребителей и драть с них деньги за право быть отравленными, а потом сдать их Национальному здравоохранению, а уж те в свою очередь обеспечат им анонимное захоронение.