— У тебя красивый торк, — сказал я ему. — Надеюсь, однажды у меня будет такой же.
— Это вряд ли, — с гордостью ответил Кинан. — Мне его подарил мой отец, король Кинфарх Галанский.
— Так зачем же ты мне его отдал? — спросил я, искренне недоумевая. Понятно же, что этот торк значил для него.
— Отец заставил меня поклясться, что я отдам его первому человеку, который сможет победить меня в бою. Если я вернусь к родному очагу без него, я не смогу войти в отряд моего клана. — Кинан с любовью погладил украшение. — Больше мне отец ничего не давал из своих рук. Я всегда берег его.
Он говорил правду, без злобы и без жалости к себе. Но мне стало очень жаль его, вынужденного столько трудиться ради желания стать совершенным. Это каков же его отец, сначала сделавший сыну прекрасный подарок, а затем сделавший мальчишку его заложником? Теперь я намного лучше понимал Кинана.
А еще я понял, что для Кинана рассказать об этом было все равно, что отдать свой торк. И все же он это сделал — так же, как исполнил данную клятву, о которой знали только двое: он и его отец. Если бы он просто нарушил слово, никто бы никогда об этом не узнал.
Такая верность чести не могла не восхищать. Он еще ни разу не брился, а ему уже можно было доверять свою жизнь и смерть. Его преданность дорогого стоила.
— Кинан, — сказал я, — я прошу тебя о милости.
— Проси, чего хочешь, Ллид, и ты это получишь, — ответил он с беспечной улыбкой.
— Научи меня твоему хитрому удару копьем, — сказал я, показывая руками, что именно я имею в виду.
Кинан просиял.
— Непременно. Только дай слово, что никому не будешь передавать его. Какая нам польза, если каждый враг будет знать твой секрет?
Мы проговорили до поздней ночи, а когда наконец встали из-за стола, то встали друзьями.
Глава 19. СОЛЛЕН
Зима на острове Скай ветреная, холодная и влажная. Дни темны и коротки, ночи еще темнее и очень долгие. Дуют свирепые северные ветра, днем они приносят ледяной дождь и снег, а ночью пролезают сквозь соломенную крышу. Солнце если и поднимается, то совсем невысоко, и недолго висит над вершинами гор, чтобы снова погрузиться в ледяную бездну ночи. Этот сезон называется Соллен, мрачное время, когда людям и животным лучше оставаться в своих хижинах и залах, под защитой стен.
И все же, несмотря на запустение этого мрачного и безрадостного времени года, случаются островки тепла и уюта: огонь в очаге, красные уголья в железных жаровнях, толстые шерстяные одеяла, сложенные в спальных местах, маленькие серебряные светильники с ароматными маслами, разгоняющие мрак тонким ароматом и светом.
Дни отданы играм, требующим утончённости, мастерства и удачи — фичелл, брэндуб и гвиддбвилл; для игры нужны ярко раскрашенные деревянные доски. И, конечно, разговоры: затейливое полотно речи, фонтан слов, кипящий котел рассуждений обо всем на свете. Как меч оттачивают на камне, так я оттачивал свои разговорные навыки в добродушных дружеских дебатах. Снова и снова я добром поминал Тегида за то, что он так хорошо меня обучил.
Чтобы скрасить унылость Соллена наш стол, обычно состоявший из хлеба, мяса и эля, дополнялся сыром, ячменными лепешками с медом, компотами из высушенных фруктов и настоящей медовухой, напитком воинов. К этой роскоши иногда добавлялись жареные утка или гусь, специально откормленные для украшения зимнего стола.
Общение возле домашнего очага было щедрым и по преимуществу возвышенным. Зимовать на Инис Скай остались немногие. Большинство учеников вернулись к своим племенам; оставшихся молодых людей постарше, включая Бору, волей-неволей долгие зимние вечера связывали почти так же тесно, как узы крови.
Наши дни немало скрашивали дочери Скаты: три красивых молодых девушки: Гвенллиан, Гован и Гэвин. Они прибыли на Инис Скай на корабле, с которым потом уехали ученики. Девушки специально вернулись, чтобы провести мрачный сезон Соллена с матерью. До того они жили при дворе короля и считались пророчицами, бенфейт, как здесь говорили.
Если у короля была банфейт, считалось, что ему сильно повезло, а если в этом качестве выступала одна из дочерей Скаты, — повезло вдвойне. Никто из них не обзавелся семьей — не то чтобы им это мешало — они просто предпочли верность своему дару. Ибо в тот день, когда женщина выходит замуж, она перестает быть пророчицей. Банфейт пользовались огромным уважением. Они умели играть на арфе и петь, как барды, а еще их советы, — да что там советы! их мнения считались большой ценностью. Но самое главное — они обладали древней и загадочной способностью прозревать будущее, они видели то, что будет когда-то, и говорили от лица Дагды. {Дагда (др.‑ирл. Dagda, в буквальном переводе «Хороший бог») — божество ирландской мифологии, один из главных богов Племён богини Дану наряду с Лугом и Нуаду. В старинном ирландском трактате «Выбор имён» сказано, что Дагда был богом земли; он имел котёл под названием «Неиссякающий» — одно из четырёх главных сокровищ Племён богини Дану (другие — меч Нуаду, копье Луга и Камень Судьбы, или Файлский камень).}
Они украшали промозглые холодные дни редкостным очарованием, смягчая наше дикое мужское существование женской грацией и обаянием. Ската решила включить этот элемент образования в свою школу, полагая, что воин должен также овладеть тонкостями придворного этикета и уметь вести себя в цивилизованном обществе.
Поэтому старшие ученики и оставались на острове в Соллен. Перед тем как завершить образование, дочери Скаты обучали их разным искусствам. Они никого не выделяли, одаривая всех нас любовью одинаково. Просто находиться с ними рядом доставляло огромное удовольствие. Так что наши долгие дни в зале заполняли весьма приятные занятия. Я учился игре на арфе у Гвенллиан и провел много счастливых дней, рисуя на восковых табличках вместе с Гован; но больше всего полюбил играть в гвиддбвилл с Гэвин.
Что еще сказать о дочерях Скаты? Мне они казались прекраснее ясного летнего дня, грациознее оленей, пасущихся на высокогорных лугах, очаровательнее тенистых долин Скай, и каждая из них манила и завораживала по-своему.
Взять, например, Гэвин: длинные волосы мягкого льняного цвета она заплетала, по примеру матери, в десятки крошечных косичек, каждая кончалась маленьким золотым колокольчиком, так что любое ее движение рождало прекрасную музыку. Царственные брови и тонкий прямой нос говорили о благородстве происхождения; губы, изогнутые в легкой улыбке, намекали на скрытую чувственность; карие глаза всегда готовы были смеяться, как будто все, что они видели, существовало исключительно для ее развлечения. Очень скоро я стал думать о времени, проведенном с ней вместе над деревянной игровой доской, как об особом даре великодушного Создателя.
А еще была Гован, наделенная тонким остроумием, с глазами, голубыми, как у ее матери, с длинными темными ресницами. Волосы бронзового оттенка; кожа, покрытая легким загаром; тело танцовщицы, стройное, сильное и выразительное. В те редкие дни, когда солнце показывалось из-за туч, мы с Гован отправлялись верхом на галечный пляж у подножия каэра. Свежий ветер с моря пощипывал нас за щеки и брызгал пеной на наши плащи; лошади мчались по кромке воды, взметая пену: она на серой кобыле, быстрой, как ныряющая чайка, я на своей рыжей… Мы летели к дальним обломкам скал, пока не задыхались.
В северном углу залива мы поворачивали и направлялись к противоположному мысу, спешивались и давали лошадям отдохнуть. Их взмыленные бока парили в холодном воздухе, мы перескакивали с камня на камень, легкие горели от сырого соленого воздуха. Разгоряченную кровь остужал холодный ветер, Гован сжимала мою руку, и мне чудилось в ее касании прикосновение самого Дагды.
Дагду, Доброго Бога, они также называли Быстрой Твердой Рукой за его бесконечные подвиги и пылкое стремление поддерживать все, к чему он прикасался. Об этом загадочном кельтском божестве — и многих других в пантеоне богов — я узнавал от Гвенллиан, бенфейт короля Мертани Макримхе, а кроме того, она была банфилид — женщиной-филидом и знатной арфисткой.
Очаровательная Гвенллиан: с темно-рыжими волосами и сверкающими изумрудными глазами; белейшей кожей контрастом с яркими губами и румяными щеками, словно подкрашенными наперстянкой; невероятно изящная в каждом изгибе от шеи до стопы. Каждую ночь под ее чудными пальцами арфа сплетала магические мелодии вечных песен Альбиона: о Ллире и его несчастных детях, о непостоянной Блодуэдд и ее подлом предательстве, о Пуйле и его возлюбленной Рианнон, о прекрасной Арианрод и таинственной Матонви, а еще в ее песнях плыли Бран Благословенный, и Манавиддан, и Гвидион, и Придери, и Дилан, Эпона, Дон… и все остальные.
Она пела об их любви и ненависти, славные подвигах и досадных неудачах, об их мудрости и безумии, чудесной жизни и трагической гибели, о великой доброте и неожиданном гневе, милосердии и жестокости, триумфах и поражениях, бесконечной череде перерождений. В ее песнях передо мной проходили все превратности человеческой жизни. В эти моменты я понимал, что значит быть Человеком.
Каждый вечер после ужина мы наполняли чаши медом и собирались вокруг яркого пламени очага, чтобы послушать песни Гвенллиан. Все знали: как только она коснется струн, время перестанет течь. Иногда я выходил из глубокой задумчивости, шел на двор и смотрел, как розовые пальцы рассвета поднимают край черного покрова ночи на востоке. В голове теснились песенные образы, и мед в моей чаше оставался нетронутым.
Слушать пение Гвенллиан значило грезить наяву. Время, ветер и дождь исчезали. Ангельский голос творил волшебство. Когда Гвенллиан пела, она сама становилась песней, а те, кто ее слушал, приобщались к высокому.
Я мог бы прожить остаток своих дней, слушая ее, никогда не уставая, даже не заботясь об отсутствии еды или питья; ее песня была той пищей, в которой я нуждался.
Вот так мы и жили в островном царстве Скаты. Став Ллидом, я постигал искусство воина с упорной решимостью, стремясь в совершенстве овладеть мечом и копьем, ножом и щитом. Постепенно рукоять меча принимала форму моей руки, пока меч и рука не стали единым целым; древко моего копья стало верным, безошибочным слугой; мой нож и щит стали большей частью меня, чем зубы и ногти. Медленно, но все же тело приучилось к строгому ритму битвы. Я стал худым, как щепка, и твердым, как древко копья.