Ко мне подошел Тегид, встал рядом, наблюдая за уходящими, и опять сделал знак хранить молчание. Оллатир спустился последним и ни слова не говоря прошел мимо нас. Тегид занял место позади Оллатира, а я последовал за ним.
К тому времени, когда мы спустились на пляж, лодки так и сновали по проливу между островами. Народ переправлялся на больший остров, где их ждали лошади. Мы уходили последними. Полагаю, так хотел Оллатир, хотя наше ожидание затянулось. Хотелось есть.
Солнце уже склонилось к самой воде, когда мы, наконец, вышли на берег Инис Оэр. Мабиноги и остальные барды уже ушли; под навесом стояли только наши лошади. Как будто никакого горседда и не было. Я забрал свое оружие, лежавшее в каменной хижине, и небольшой сверток с едой. Еду я отнес туда, где стояли Тегид с Оллатиром, все еще что-то обсуждая.
— Останемся здесь на ночь, — сообщил мне Тегид. — Дневной свет недолог, а дел предстоит много.
Оллатир повернулся и пошел прочь по берегу. Тегид какое-то время смотрел ему вслед и, в ответ на мой удивленный взгляд, объяснил:
— Он недоволен. Горседд не… — Он замолчал, подумал и закончил: — В общем, все кончилось плохо.
А что мне оставалось делать? Я кивнул. Тегид рассмеялся.
— Теперь ты можешь говорить, друг.
Как ни странно, пока Тегид не снял с меня запрет, я и не рвался говорить, однако никаких чар на себе не ощущал. Теперь, когда мне вернули способность пользоваться языком, я тут же спросил:
— Ты можешь объяснить, что происходит? И зачем ты вообще привез меня сюда?
Тегид положил руку мне на плечо.
— Оллатир тебе все расскажет. — Я не уверен, но отвернувшись, он, по-моему, пробормотал: — Знание — это бремя. Однажды взвалив его на плечи, уже не сбросишь.
Я смотрел, как он уходит, недоумевая, зачем нужна такая секретность. «Ну да, бремя. Знаю. Да только незнание — бремя еще похуже, — подумал я. — Лучше бы все-таки рассказать мне, в чем дело. А так толку от меня…»
Глава 21. ЦИТРАУЛ
Оллатир не вернулся, пока солнце не опустилось в море за Инис Бейнайл. Полночи я носил воду и собирал хворост. После захода здесь становилось весьма прохладно. Итак, я стоял на коленях, пристраивая растопку поудобнее, когда надо мной остановился Главный Бард.
— Не зажигай костер, — приказал он, — и приготовь лодку. — Голос Главного Барда был спокоен, руки он держал, упрятав в рукава рубашки. А вот выглядел не очень: лицо серое, видимо, его мучила какая-то болезнь.
Я отложил кресало и направился к берегу, где стояли лодки. Тегид пошел мне помогать. Вдвоем мы протащили одну из лодок по песку и спустили на воду. Я передал Тегиду весло, а Оллатир тем временем устраивался в лодке. Свой рябиновый посох он заботливо уложил на колени. Я оттолкнул лодку и запрыгнул на борт.
Тегид несколько поспешно работал веслом, и я понял: старается попасть во время-между-временами. Солнце уже садилось за Белую скалу; и если мы хотим добраться до островка до наступления сумерек, надо спешить.
Переправились мы быстро, прошли по уже знакомой тропе, поднимаясь к травянистому плато. Оллатир шел впереди, Тегид — за ним, а я замыкал шествие. Опять, как и раньше, ко мне пришло ощущение расширения меня во все стороны, причем с каждым шагом оно нарастало. Это немного нервировало, но я не останавливался, разве что спотыкался чаще моих спутников. Узости тропы следовало обязательно миновать при свете. В темноте там ничего не стоило свернуть себе шею.
Мы вышли на плато как раз в тот момент, когда солнце опустилось в море, вспыхнув напоследок красными, фиолетовыми и оранжевыми цветами. На востоке проступили первые звезды. Оллатир и Тегид поспешили к кургану и начали подъем по крутому склону. На этот раз мне никто не запрещал идти за ними.
Холм на вершине, как я и полагал снизу, заканчивался ровной площадкой. Сотни белых круглых камней были уложены по кругу — каждый камень был вкопан в землю, сверху торчала только верхушка. Камни поменьше образовывали радиальные линии, как спицы колеса, по одной спице на каждую из четвертей. Колонна таким образом обозначала ступицу колеса. Всю ее покрывали замысловатые завитки и спирали кельтского орнамента. Линии на белом камне были вырезаны очень тщательно. Некоторые из ушедших бардов положили к основанию колонны ветки орешника. Одну из них Тегид поднял и протянул мне.
— Держи. Что бы ни случилось, не бросай ветку. — Я уже готовился спросить, чего такого неожиданного он ждет, но в этот момент он поднял руку и провел концами пальцев по моим губам. — Так оно спокойнее. Ни звука! — Слова, уже готовые сорваться с моего языка, куда-то подевались; всякое желание говорить исчезло. Я кивнул и крепче сжал ветку орешника. — Встань за границей круга, — сказал Тегид, указывая на внешний пояс белых камней. Он быстро взглянул на небо, перехватил поудобнее свой дубовый посох, и присоединился к Оллатиру. Главный Бард накинул капюшон плаща на голову и прохаживался вокруг колонны, держа перед собой рябиновый посох.
Оба барда начали обходить каменный палец, и в это время солнце окончательно зашло. На востоке над морем появился край полной луны. Наступило время-между временами.
Оллатир, Главный Бард Мелдрона Маура, остановился и воздел рябиновый посох к небу, держа его обеими руками. Он что-то крикнул на тайном языке бардов. Я лишь понял, что он обращается к богу грома.
Из кожаного мешочка на поясе он достал пригоршню пепла, который барды называют Nawglan, Священная Девятка. Готовят его из смеси золы, полученной от сжигания девяти священных деревьев: ивы, орешника, ольхи, березы, ясеня, тиса, вяза, рябины и дуба. Главный Бард тщательнейшим образом распределил пыль по четырем четвертям и снова обошел посолонь вокруг колонны, священного центра Альбиона, Острова Могущественных.
Тегид сопровождал Главного Барда, отстав на три шага. Он тоже накинул на голову капюшон и сжимал в руках свой посох. Оллатир произносил заклинание, Тегид его повторял. Так они и ходили некоторое время друг за другом.
Не знаю, как долго это продолжалось. Я стоял, полностью лишенный чувств, в немоте, ничего не понимая. Время просто шло. Долго ли, недолго, мне неведомо. Но я хорошо слышал зычный голос Оллатира.
А потом настала тишина. Все замерло в неподвижности. Этакое затишье перед бурей. Отголоски громового голоса Оллатира затихли, но какой-то звук все-таки оставался: не то вода, прорвавшая вдали плотину, не то вдруг наполнившееся русло давно пересохшего ручья — кипящий каскад звуков, все сносящий на своем пути.
Я обернулся и увидел, что плато покрыл грязный желтый туман. Он стремительно накатывался из ниоткуда, выбрасывая вперед отдельные космы. От него плохо пахло. Кожа у меня стала холодной и гладкой, как глина. Туман поднимался по склонам священного кургана.
Я посмотрел в небо. Казалось, звезды текли, как расплавленное серебро. Недавно взошедшая луна окрасилась в цвет крови. Тьма вздымалась и опадала, как бока раненого зверя.
Оттуда, из мертвенно-бледного неба долетел тонкий, завывающий вопль, бескровный и холодный, словно вой ветра, приходящего с ледяных северных высот. Он нарастал, приближаясь к вершине холма, заглушая шум бурлящей воды, наполняя мир звуками опустошения и злобы.
Я увидел нечто призрачное, огромное. Существо, казалось, выплыло из ночного воздуха, соткалось из самого неба, из пространств между струящимися звездами. Его породила тьма, плотью стала ночь, а ночной воздух образовал кровь и кости. Чудовище кричало от ужаса, словно понимая собственную отвратительность.
Такое не может породить земля: оно жило, но все же не было живым; оно двигалось, но это не были движения живого существа; оно кричало, но не имело языка. Такое могло зародиться только в самой адской яме. Оно обладало ни одним телом, а множеством, и ни одно из них не могло считаться его формой, поскольку все они непрестанно двигались, переходя друг в друга, делясь, морщась и разлагаясь, и все же каким-то образом сохраняя одну и ту же отвратительную форму. При взгляде на него кровь замерзала в жилах, а сердце давало сбои.
А еще глаза — десятки тысяч светящихся кошачьих глаз: зловещие, со змеиными вертикальными зрачками, желтые и выпуклые. А еще рты: зияющие, сосущие, мяукающие и сочащиеся ядом. Были и конечности: грубые, уродливые, больше похожие на щупальца; ноги кривые и недоразвитые. За единым торсом таилось множество других: одутловатых, сморщенных, превратившихся в скелет, гниющих, с язвами, покрытыми коростой. Я видел отвратительные головы: лица, обезображенные болезнью и, пустые провалы глаз, носы, изъеденные проказой, белые кости черепа, блестящие под всклокоченными волосами, трясущиеся челюсти, напряженные шеи, почерневшие зубы, десна, истекающие гноем.
Это адское существо неторопливо спускалось к нам с высот. Во всем его облике читалась лишь одна страсть: сожрать нас, уничтожить. Но что-то ему мешало, оставляя в подвешенном состоянии между Землей и бездной, его исторгшей; впрочем, казалось, что эта преграда ненадолго. По мере приближения сила существа росла, все его многосоставное тело конвульсивно дергалось, и все-таки приближалось.
Демоническая сущность простерла над нами страшную длань. Чешуйчатая лапа словно наощупь искала путь вниз, и пустое пространство оставалось единственной нашей защитой.
Когда огромная рука готова была сомкнуться над нами, голос Оллатира стал на две октавы выше. Он очертил посохом круг над головой. Движение было настолько быстрым, что посох зажужжал, рассекая воздух. А потом – ТРАХ! Главный Бард ударил по белой колонне! Посох переломился пополам. С вершины колонны ударил яркий луч света. Бард рухнул на колени, сжимая в руках обломок посоха. Лицо его исказила такая мука, что я хотел броситься к нему, и бросился бы, не удержи меня Тегид.
В глубине кургана родился протяжный звук, напоминающий начало землетрясения. Там, глубоко под землей, что-то ворочалось, сдвигая камни. Но почему-то я не чувствовал ни малейших толчков. Звук отдавался у меня во всем теле, особенно в коленях. Казалось, он проникает сквозь землю и перетряхивает мои кости, поднимаясь вверх по позвоночнику и сотрясая череп. Из меня вдруг ушла вся сила. Я покачнулся.