Я продолжаю мысль Стефана и спрашиваю его про поиск идентичности в постсоветской России. Если в царский период люди обращались друг к другу «господин» или «госпожа», то в советский период основной формой обращения стало слово «товарищ». Однако, как я неоднократно наблюдал это в Москве, у современных россиян нет устоявшихся форм обращения. Я слышал такие формы обращения, как «девушка», «женщина», «молодой человек», но долгое время не придавал этому большого значения. Я думаю, что эта ситуация, которую я могу назвать «проблемой обращения», является самым простым выражением проблемы идентичности, с которой сталкивается Россия. Спорно, сможет ли Русский мир стать ответом на эти поиски…
Когда я рассказываю Стефану о моем наблюдении, он погружается взглядом в окно и некоторое время молчит. А потом словно бы ему что-то приходит в голову, и он начинает говорить:
– Да, в каком-то смысле все так, как вы заметили… Смотрите! Русский – это моя национальная идентичность. У меня есть друзья-татары. Они – тюрки, а я – славянин. Несмотря на то что у нас разное этническое происхождение и религия, наши взгляды по самым важным вопросам совпадают. Как нам следует называть эти точки соприкосновения? Российская Федерация существует всего тридцать лет, это не очень долгий срок. И только то, что мы являемся гражданами этой Федерации, не дает нам этих точек соприкосновения.
Мои мысли сосредоточены на положительных высказываниях этого умудренного опытом священнослужителя. Я хочу убедиться, считает ли Стефан Советский Союз частью Русского мира, а следовательно, и частью русской души.
Он уверенно говорит:
– Да, я думаю, что так. В советский период насаждался атеизм, притеснялась религиозная свобода. Но это не мешает нам признавать, что на некоторых этапах развития Советского Союза происходили и хорошие вещи.
И снова он подкрепляет свои слова примером из собственной жизни:
– Я родился в Советском Союзе и хорошо помню этот период. В нашей школе были дети разных национальностей и разного этнического происхождения, но мы никогда, повторюсь, никогда не питали плохих чувств друг к другу из-за этого. Даже если бы что-то такое и произошло, это чувство было бы немедленно похоронено так глубоко, чтобы никогда больше не возродиться. Дружба и любовь между народами были типичны для нашего общества того времени. Это было очень ценно. Именно поэтому мы были шокированы конфликтами, возникшими в некоторых регионах после распада Советского Союза. Случившееся было связано не с этническим происхождением или менталитетом, за этим стояли исключительно политические расчеты.
Колокола, которые уже долго звонили, смолкают. Мы беседуем почти два часа.
После небольшого перерыва на сладости и чай мы продолжаем разговор с идеологических истоков конфликтов, на которых остановились ранее.
Замечание Стефана об этнических и региональных конфликтах напоминает мне о книге Сэмюэла Хантингтона «Столкновение цивилизаций». Проблемы миграции в Европе и остальных странах мира, выход на первый план европейско-христианской идентичности, усиливающиеся в Азии новые полюса, в первую очередь Китай и Индия… Как церковь относится к этой концепции, которая находит признание в России, особенно в евразийских кругах?
Стефан винит не столько цивилизации, сколько глобализацию:
– Все явления, о которых вы упомянули, являются результатом глобализации. Мы можем использовать глобализацию как во благо, так и во вред. Долг священнослужителей, будь то мусульмане, христиане или представители других религий, – наставлять других, чтобы улучшить ситуацию. Мы может использовать глобализацию не для того, чтобы провоцировать конфликты, а для того, чтобы лучше узнавать друг друга, сотрудничать и любить. Мы также можем помешать политикам использовать ситуацию для удовлетворения своих злых намерений.
Стефан, курирующий международные связи Русской православной церкви, говорит о дружбе между народами, существовавшей в советский период, и критикует теорию Хантингтона о столкновении цивилизаций.
Я рассказываю Стефану о таких священнослужителях, как Хасан Тураби, которые пытаются объединить ислам и социализм на территориях, где живут мусульмане. Я напоминаю, что в католическом мире, особенно в Латинской Америке, священники, близкие к иезуитам, имеют аналогичные цели и входят в число левых групп. В свете этого я спрашиваю Стефана, как он смотрит на капитализм, который является причиной существующих несправедливостей, и его последствия.
Я получаю ответ, в котором Стефан указывает на границы церковных полномочий:
– Сочетание политической или социальной доктрины с богословской является не самым типичным подходом в православии. Если завтра кто-то сделает нечто подобное, то это будет чем-то новым и никогда ранее не делавшимся. Эта доктрина была бы новой, но не традиционной. Откровенно говоря, я не занимался экономическим моделированием, поэтому я не смогу много сказать об экономической модели Советского Союза. Но я помню, что в то время экономика была плохой. Возможно, они пытались реализовать социализм, выбирая плохие методы. Мы все являемся свидетелями того, что происходит в мире.
Как священнослужитель могу сказать, что трагедии и моральные проблемы в большинстве случаев вызваны экономическими причинами. Люди хотят стать богаче и выбирают не тот путь. Это моральный вопрос, и он беспокоит меня как священнослужителя. Если мне нужно дать какой-то ответ, то я бы сказал, что любой человек, владеющим большим или малым бизнесом, не должен забывать о вечности, Боге и моральных ценностях. Он должен думать не только о себе, но и о своих близких, и об обществе в целом…
Я пытаюсь с другой стороны зайти на ту же тему, чтобы заставить Стефана говорить откровеннее… Мы с ним согласны, что Россия конфликтует с Западом почти во всех областях. Но та же Россия продолжает оставаться частью западноцентричной экономической модели. Разве в этом нет противоречия?
Стефан поправляет съехавшие на нос очки, делает большой глоток чая и отвечает на мой вопрос:
– Мы не боремся с западной экономической моделью. Проблема в том, что они ввели исключительные правила и навязывают их. О каком капитализме может идти речь? Покупка российских нефти и газа коммерчески выгодна для многих стран, но они создали другую систему и препятствуют этому. Я не знаю, как назвать эту систему, но это точно не капитализм. Капитализм требует свободного рынка, но сегодня невозможно говорить о свободном рынке. Политические центры используют свои силы, чтобы мешать компаниям торговать, и навязывают это всем. Это противоречит природе капитализма. Например, они запретили полеты в России, и маршрут стал более дорогим с точки зрения логистики. Разве это свободный рынок?
Мы оставляем разговор о капитализме и социализме и возвращаемся к вопросу идентичности, в котором Церковь играет важнейшую роль.
– Есть ли у Церкви ответ на вопрос, который столетия занимает умы людей: Россия – это европейская или азиатская цивилизация?
Стефан отвечает:
– То, что Россия расположена и в Европе, и в Азии, делает ее уникальной! – А потом, улыбаясь, спрашивает: – Разве мы можем это изменить? Разве можно взять европейскую часть России и перенести ее в Азию? Или сделать наоборот? – Немного погодя он сам отвечает на свой вопрос: – Конечно же, это невозможно! – И продолжает объяснять: – Находиться и на той, и на другой стороне – это наше испытание, это наша обязанность. Но сегодня, когда Запад отдаляется от своих корней, традиций и христианства, я с каждым днем чувствую себя ближе к восточному миру, где по-прежнему ценятся традиции и вера в Бога… В этом отношении у Турции и России много общего. Богатство наших цивилизаций – это культура социальной справедливости, мира, дружбы и сосуществования разных народов.
Из того, что сказал Стефан, я делаю вывод, что он против европоцентристского мировоззрения. Он подтверждает мое утверждение:
– Конечно… Надеюсь, то, что я говорю, не будет воспринято в политическом смысле, но европоцентристская доктрина неверна. В мире есть шесть континентов, и все они равны между собой. Есть цивилизации, которые намного старше европейской. Конечно, она очень важна для мира, но куда мы денем Древний Египет, Индию, Китай, такие цивилизации Латинской Америки, как майя и ацтеки, Японию, Корею, Османскую империю и тюркский мир? Как мы можем сказать, что одна из этих цивилизаций более ценная или развитая, чем другая? Они все – наши сокровища.
Пока мы движемся с Запада на Восток, переходим к разговору о мусульманах, которые составляют примерно 10 процентов населения России. Исторически между православными и мусульманами происходили войны в разных регионах, в первую очередь на Кавказе. Не было бы неправильным назвать Чеченскую войну последним актом этих конфликтов. Конечно, невозможно сразу же вычеркнуть негативные события из общественной памяти. Как же Церковь смотрит на все происходящее? Признает ли она ислам как часть российской идентичности?
Стефан почти кричит:
– На сто процентов! – И с большим энтузиазмом принимается рассказывать о российских мусульманах: – Мусульмане в России – это часть нашей жизни. Мы живем вместе как братья. Не считайте это простыми словами, это наша реальность, наша самая обычная жизнь. И религия, особенно здесь, нас не разделяет, а, наоборот, сближает. Мы чувствуем, что наши религиозные различия – это уже не испытание для нас. Испытания на сегодняшний день – это секуляризм и атеизм. Именно поэтому мы гораздо лучше ладим с нашими братьями-мусульманами, живущими в России, чем с кем-либо на Западе.
Его описание секуляризма как «испытания», должно быть, вызывает на моем лице выражение удивления, потому что Стефан говорит:
– А, я сейчас понял: в Турции это понятие имеет другое, более хорошее значение, чем в России… Правильно, я совсем забыл об этом. Я не хочу быть понятым неправильно.
Убедившись, что с моего лица пропало выражение удивления, он начинает объяснять, как секуляризм понимается в России: