Пираты, присутствовавшие на совете, энергично кивнули, все, кроме Торгула и Джазии. Первой заговорила женщина с пиратского острова.
– На них лежит Проклятие Путки. Жить под этим проклятием хуже быстрой смерти. Послушайте, я считаю, что лучше позволить им унести это проклятие к тем, кто их послал…
Теперь кивнули фоанны.
– Достаточно убийств, – сказала Инлан. – Нет, воины, мы говорим это не потому, что хотим спасти их от справедливого наказания. Но Джазиа сказала правду. Пусть улетают. Может, они сумеют убедить своих предводителей, что наш мир не похож на спелую квайу, которую легко сжать и съесть с семенами. Вы верите в свои обычаи, пираты, пусть же плоды одного из них вырастут среди звезд!
Росс подумал, стоит ли рассказать о подмененном диске. Нет, он не верит, что проклятие пиратов подействует на предводителей звездных людей. Но если захватчики не вернутся на базу, их исчезновение может помешать новой экспедиции на Гавайку. А если дать время, подействует и проклятие…
Так и было решено.
– Мы победили? – спросил позже Росс у Эта.
– Ты хочешь спросить, изменили ли мы будущее? Кто может ответить? Они могут вернуться с подкреплениями. Эти пилоны по-прежнему могут стоять в будущем над пустым морем и землей. Вероятно, мы сами никогда не узнаем.
И это тоже правда. И для них судьба подменила диски, и теперь их настоящее – это Гавайка. Росс Мэрдок, Гордон Эш, Карара Трехерн, Тино-рау, Тауа – пятеро землян навсегда затерялись во времени, и будущее их туманно. Неужели этот мир станет пустым и лишенным жизни или превратится во что-то другое? Да – или нет. Они нашли ключ к загадкам времени, но не могут повернуть его, а ключа к закрывшимся за ними воротам у них нет. Они заключены во времени. Росс огляделся. Да, настоящее, но и оно может принести удовлетворение…
Андрэ Нортон, Шервуд СмитЭхо времён
Посвящается Дейву Троубриджу, королю научной фантастики, в знак сердечной благодарности за неустанную помощь.
Пролог
Дневная жара отступила, оставив над остывающей землёй знойное мерцающее марево. Стрекот и жужжание насекомых, доносившиеся из колючих зелёных кустов, служили своеобразным музыкальным сопровождением к смеху и пению ребятни. Дети растянулись длинной змеящейся цепочкой, они сидели на корточках напротив друг друга, прижав коленки к подбородку.
Вот наша мать,
Наша мать, наша земля!
Вот наш урожай,
Наши плоды, наш урожай!
Мать и плоды,
Мать и плоды…
Дети пели и смеялись, и шевелили в пыли пальцами, и переступали с ноги на ногу, и подскакивали на месте. Их шоколадную кожу покрывал рисунок из пятнышек и полосок — где-то белых, как мел, а где-то светло-коричневых. Пот и пыль нарушали стройную гармонию узоров, но ребят это не беспокоило — это ведь всего лишь игра. Они пели и смеялись с беспечностью детей, которые знают: время, когда рисунки на кожу придётся наносить всерьёз, время, когда они станут взрослыми и надо будет заботиться о пропитании и крове над головой, воевать и жениться, — это время лежит в далёком, солнечном будущем, а значит, они успеют ещё не раз сыграть в игру урожая.
Сабе Мариам, наблюдавшей за детьми из-за груды валунов, казалось, будто её уносит потоком времени назад, против течения. Точно так же играли и пели в этих безводных горах юго-западной Эфиопии многие поколения детей племени сурма.
Она бросила взгляд на собственные руки — кожа казалась тёмной на фоне выцветших брюк цвета хаки. Только сама Саба и её магнитофон вносили диссонанс в эту сцену, словно всплывшую из глубин истории, единственное напоминание о современности, — хотя в любой момент в небе может загрохотать самолёт, и тогда и дети, и взрослые сперва замрут, как испуганные олени, а потом разбегутся кто куда.
Профессор Мариам посмотрела на свой кассетный магнитофон, бесшумно трудившийся за нагретым солнцем серым валуном. Люди племени сурма мирились с её странностями, потому что она не вмешивалась в их жизнь, и ей удалось доказать им, что её не подослали их заклятые враги — буми. Мужчины и женщины племени удивлялись, что у Сабы не были проколоты мочки ушей и губы. Для них она была кем-то вроде ребёнка во взрослом теле — поскольку у неё отсутствовали ритуальные рисунки, которые подобало иметь взрослому, ответственному человеку. Однако ко всем странностям профессора здесь относились с насмешливой терпимостью.
Саба научилась сидеть спокойно и терпеливо, не привлекая к себе внимания. Обладая немалым опытом наблюдения со стороны, она знала, что очень скоро окружающие забудут о её присутствии и она станет для них не более интересной, чем любой другой элемент окружающего пейзажа — валун или кочка с жёсткой травой. Вот тогда наконец можно будет включить магнитофон и записать музыку, которая передавалась из поколения в поколение на протяжении многих столетий.
Это была хорошая работа. Важная работа. Саба гордилась тем, что она — одна из немногих, которые тихо бродят по свету, записывая песни и сказания, передающиеся из уст в уста со времён зарождения цивилизации. Прогресс, несомненно, принёс людям неисчислимые преимущества, но по мере его неуклонного движения вперёд в прошлом исчезали один за другим древние языки, обычаи и культуры, носители которых жили в гармонии с природой со времён первого шага, сделанного человеком.
«Да, это и в самом деле важная работа», — думала музыковед, а тем временем какой-то малыш лет трех вдруг оступился и кубарем покатился по пыльной земле. Пение сменилось дружным хохотом. Потом дети заново выстроились для игры. Девочка впереди цепочки завела песню, затем к ней присоединились другие голоса. Чуть поодаль несколько матерей и молодых незамужних женщин оживлённо болтали и готовили еду.
Важная работа — и увлекательная. Занимаясь ею, ты постоянно был чем-то занят и потому не переживал о том, чего не в силах изменить. Размышляя подобным образом, профессор Мариам услышала звук, который на уровне подсознания заставил её ожидать вторжения.
Еле слышный гул, чем-то похожий на жужжание пчёл над цветами, постепенно нарастал, и вдалеке появился потрёпанный старый мотоцикл с трехколесной коляской. Этому ржавому драндулету лет было, пожалуй, не меньше, чем ей самой.
Дети тоже услышали шум мотора. На миг они замерли, а потом первая девочка опрометью бросилась по пыльной земле к матери и остальные побежали следом. Одни из них продолжали смеяться, другие распевали на бегу строчки из песни. Матери собрали малышей и скрылись в зарослях высушенного солнцем кустарника.
Саба забралась на валун и приставила ладонь ко лбу, чтобы не слепило глаза кроваво-красное солнце — таким оно здесь бывало в конце октября. Мотоциклист газанул, объехал вокруг кустов и корявых деревьев и остановился в паре метров от камней, служивших профессору Мариам наблюдательным пунктом.
Саба затаила дыхание, когда мимо неё пронеслось облако запахов бензина и выхлопных газов. Они показались ей такими чуждыми после месяца, проведённого в горах. Приехавший снял тёмные очки и шлем, тряхнул головой, и по его плечам рассыпались пушистые каштановые волосы. Одежда — грубый комбинезон, какие было принято здесь носить, — не позволяла догадаться, кто это: мужчина или женщина. Рука в перчатке скользнула в карман, извлекла носовой платок, смахнула пыль с лица. Перед музыковедом предстала женщина средних лет.
Мотоциклистка выпрямилась и убрала платок в карман.
— La Professeur Mariam? Vous кtes Saba Mariam?[1] — спросила она.
Саба кивнула и добавила по-французски:
— Что-то срочное?
— Oui[2].
Французский явно не был родным для этой женщины, как и для Сабы, но музыковед давно наловчилась говорить на самых разных языках — и зачастую приходилось выбирать язык, непонятный окружающим. Правда, сейчас никаких «окружающих» рядом не было.
Женщина сказала:
— Je m'appelle Taski Aleyescoglu. Je suis avec L'Etoile Projet[3].
Проект «Звезда».
Её пребыванию здесь пришёл конец. Несколько секунд Саба в безмолвной ярости разглядывала незнакомую женщину. Конец всем надеждам.
«L'EtoileProjet» — проект «Звезда». Так называлась одна из самых секретных организаций в мире — та самая, которой Саба отдала все свои силы, свою душу, та, которой она посвятила почти всю свою жизнь.
Глядя на курьера Агентства времени, музыковед произнесла по-французски:
— Мне обещали год. Год, чтобы я смогла прийти в себя.
— Дело срочное, — отозвалась агент Алейескоглу. — Чрезвычайное происшествие.
— Скажите мне сначала: Лизетта Аль-Асир вернулась?
Агент времени не стала притворяться и делать вид, будто ей не знакомо это имя. Она поджала губы и покачала головой:
— Мне очень жаль, профессор Мариам.
Саба глубоко вздохнула.
— И от меня ждут, что я прерву свой отпуск? И вернусь?
Агент ответила:
— Как бы то ни было — меня не посвятили в происходящее. И я не знаю, работает ли по-прежнему ваша бывшая напарница. Мне приказано только разыскать вас и сообщить — вас ждут. Что бы там у них ни случилась — разобраться, по-видимому, сможете только вы.
Профессор Мариам перевела взгляд на солнце, которое вот-вот должно было исчезнуть за горными пиками на западе. Быстро сгущались тени, лицо женщины-агента разглядеть было трудно. Выехать следовало немедленно — они находились за много миль от любой дороги, а ехать по Эфиопии посреди ночи — дело не из лёгких.
Она оглянулась.
— Я нужна как музыковед?
— Вы — как вы. Это все, что мне было сказано: вы, и никто другой.
Странно. Но путешествия во времени сами по себе были странны, кому как не Сабе это знать. Странны, чужды и даже более беспощадны, чем само время.