— Как муравей! — сказал Бердышов.
— Первая! — крикнул Гаврилов.
Ядро легло, не долетев до вражеской эскадры.
— А ну еще!
На батарею прибежал красный, запыхавшийся адъютант губернатора.
— Генерал приказал пальбу пока прекратить! Пусть фрегаты подойдут ближе. Его превосходительство приказал беречь заряды, а то ядра наши не долетают. Его превосходительство на вершине горы, наблюдает сам.
— Кажется, одна наша бомба разорвалась на судне, — радостно волнуясь, сказал Гаврилов.
— Да, мы тоже что-то заметили. Генерал очень доволен. Но пока берегите заряды, они, видимо, готовятся к десанту.
Пароход подошел к большому адмиральскому судну, по которому только что стреляли, и как бы хотел его взять на другой борт, но не взял, а прошел мимо.
— Промахнулся!
Вдруг пароход и первый фрегат, что был у него, как приклеенный, сбоку на буксире, расцепились. С этого фрегата пошла шлюпка, направляясь к адмиральскому фрегату. Офицеры всматривались. Заметных повреждений у неприятеля не было видно. Меж судов противника заходили шлюпки.
— Что-то у них стряслось!
Пароход пошел вдаль, к выходу в океан. С Бабушки выпалили по нему, он отвечал из пушки. Вскоре пароход повернул обратно. Он ходил по бухте как пьяный.
— Работать не хочет, а только пыхтит.
Полчаса ждали. Очевидно было, что неприятельские суда хотели подойти к берегу, но почему-то раздумали. Похоже было, что враг нынче отменил штурм, что-то случилось.
— Не ты ли, Маркел, им все нарушил? — спрашивали Хабарова.
На горе послышался барабан. Били отбой.
— Шабаш, ребята! — воскликнул Алешка Бердышов, вылезая из укрытия и подсаживаясь к костру.
На батарее долго говорили о том, что могло случиться. Обсуждали, как стреляли, предполагали, что Маркешка угадал в корму большого фрегата. Другие отвечали, что не Маркешка попал, а что это был выстрел оттуда, а нам показалось, что наша бомба лопнула. Скобельцын не верил, что Маркешка попал. Но в то же время очень похоже было, что Маркешкина бомба долетела. Логвинов и Силаев — канониры-наводчики с «Авроры» — хвалили его.
Целый день ждали нового нападения, Но неприятель не подавал никаких признаков. После обеда где-то в стороне Тарьинской губы появилась шлюпка. За ней тянулся какой-то плоский предмет.
— Эй, паря, мотри-ка — че такое?
— Не плот ли?
— Кто это? — оживились на батарее и стали собираться у бруствера.
— Не наши ли?..
— Наши! — сказал матрос сорок седьмого камчатского экипажа. — Это Усов с Тарьи кирпичи везет. Да прямо на эскадру правит! Не с ума ли сошел?
— Усов — унтер-офицер, должен бы иметь понятие. Он там долго жил на кирпичном заводе.
— Че ж, в самом деле. Как бы его упредить…
Сигнальщик уже передавал в город, что с Тарьи идут шлюпка и плот.
На английских судах тоже заметили приближение плота и шлюпки. На одном из фрегатов забегали люди, и вскоре от него отошли две шлюпки, а за ними еще пять шлюпок отвалили от эскадры. Усов, видно, разглядел вражеские флаги. Оставив плот, шлюпка стала быстро убегать.
— Кого же теперь! Поздно спохватился!
— Ну поперли за им! Как хлестко гребут!
— Уходит…
— Нет…
— Уйдет, уйдет!
— Ну да, куда он уйдет, смеешься…
Все пришли в сильнейшее возбуждение. На шлюпке выгребали изо всех сил. Но англичане шли быстрее.
— Гляди, там баба с имя. Человек десять наших…
— Это с Тарьи. Они там кирпич выжигают. Усов и шестеро с ним… Они!
— Да это не Усова ли жена?
— Она в то воскресенье с ребятами гостить поехала к Усову.
— Паря, настигают!
— Беда!
— И там Удалой с имя!
Каждый желал бы что-то сделать, как-то помочь, но что сделаешь, когда за Усовым гонится семь шлюпок и расстояние все сокращается. Между батареей и этими шлюпками залегла эскадра из шести кораблей. А пушки наши до эскадры достать не могут.
— Да что он, дурной, неужели пальбы не слыхал?
— Жена гостила…
— Одурел старик, как олень на гону.
Казалось, что уходившая шлюпка была уже у берега.
— Вот теперь попался! — сказал матрос.
— Готово! Весла наши подняли. Схватили наших!
Английские шлюпки окружили плот, а французские — шлюпку и повели ее к эскадре. Вскоре все шлюпки скрылись за судами.
— Как он не видел!
Этот случай долго обсуждали на батарее. Почувствовалось, что враг не шутит. Сразу столько шлюпок отвалило, пошли друг с другом наперегонки и схватили.
— Им, видно, «языка» надо, — заметил Скобельцын.
— Ну там имя дадут пить теперь!
— А ребятишек тоже будут терзать? — с испугом спрашивал Ваня, мальчик, сын солдата, обязанный подносить картузы.
Никто не ответил ему. И Скобельцын из желания возбудить ненависть к врагу и для порядка, для правильного суждения, стал объяснять, что будут наших пытать и терзать, потребуют сказать, сколько войска в городе, где стоит, какие начальники и сколько пушек.
— Не позволяется терзать пленных, — заметил аврорский матрос.
— Да что они скажут! — вмещался матрос сорок седьмого экипажа Сивцов. — Они же давно из города.
Общее мнение было, что Усов ничего не знает, он давно из города и ничего с него и с его товарищей не возьмешь. Но настроение у всех стало тревожней. Под вечер опять несколько шлюпок пошли от эскадры делать промеры, но они держались далеко, так что стрельба с батарей не могла причинить им никакого вреда.
— Дознались, нет ли? — говорил Маркешка и думал: «Если узнали, сколько чего у нас, и пошли делать промеры, то ночью полезут на берег…»
Гаврилов ходил и все проверял, как и что делается. В душе он недоволен Василием Степановичем. Как казалось Гаврилову, тот всю свою заботу выказывал третьей и второй батареям, которыми командовали братья князья Максутовы, а к Гаврилову он давно придирался, еще в пятьдесят первом году устраивал ему «распеканции», считал его наперсником Лярского.
Казаки и матросы докапывали землянку, делая укрытие. Тут же «починялись»: латали одежду, ичиги.
Шлюпка с эскадры пошла к берегу. У одного из орудий все время стояла прислуга. Шлюпка приближалась. Гаврилов долго следил за ней. Прогремел выстрел. И сразу по этой же шлюпке ударили с четвертой батареи. Шлюпка с англичанами в красных рубахах шла, не обращая внимания на ядра. Правили прямо к кладбищу как ни в чем не бывало.
— Паря, храбрые!
— Они туда гнут! — говорили на батарее. — Однако туда и станут нападать.
Со второй батареи дали по шлюпке три выстрела.
— Они все прилаживаются, завтра туда надо ждать гостей.
— Ну что, не попали?
— Нет…
— Завтра начнется, — сказал Маркешка.
Не доходя до берега, шлюпка повернула и так же с промером пошла обратно. Офицер стоял на корме во весь рост на виду.
— Завтра начнется, — повторил Маркешка.
Алексей невольно посмотрел на скалу, высившуюся над батареей. Гаврилов снова выпалил. Ядро пролетело над головой английского офицера.
— Сшибить бы его! Стоит, зараза, как бурхан! Хотя бы поклонился…
Все это были неприятные предвестники грядущей битвы. Похоже, что враг этот спуску не даст и ядер не страшится. Это приободрило и Гаврилова.
В душе каждого сильно тревожил вопрос: что-то завтра? Как ночь пройдет? Деваться тут некуда. Над головой скала, вокруг море. А враг обложил со всех сторон. Тучи то густели, то расходились. Погода стояла теплая, и на ночь никто из часовых не надевал полушубка.
Ночью где-то за Никольской сопкой раздавалась ружейная стрельба. Видно, там тоже ходили шлюпки с промерами.
На батарею пришел офицер, что-то говорил Гаврилову.
Всю ночь на эскадре слышался плеск весел и стук топоров. Там тоже готовились.
— И плотничают, починяются, имя тоже без ущерба не обошлось.
Многие не спали в эту ночь. Маркешка тоже часто просыпался, подходил к берегу, смотрел на море. Звезд не видно было, тучи, тепло. Уж осень близка. А лета не видали.
Глава пятаяШТУРМ
Утро. Вражеская эскадра начала двигаться. Воздух тихий. Из города доносится молитва, пение, голос попа. Это на второй батарее служат молебен. С Сигнального мыса видны отряды, стоящие там с примкнутыми штыками. С вражеского парохода выпалили. Ядро пронеслось над горами и, перелетев их, шлепнулось в бухту. Пароход с фрегатом на буксире вышел вперед. Запыхтело, задымило. Вражеские суда, казалось, шли, чтобы палить по второй батарее и туда, где «Аврора», где служили молебен, стояли войска, чиновники и сам губернатор. Снова выстрелила вражеская пушка.
— Ур-ра! — загремело в утренней тишине на всех русских батареях. Начали где-то у «Авроры». Что-то гордое и торжественное было в этом крике, так что хотелось жертвовать собой. Маркешке горло сжало.
— Ура!.. Ура!.. — перекатывалось с сопки на сопку.
Много ли у нас людей! Казалось, кричат леса, сопки и вся наша земля.
Петропавловск объявлял, что он не сдается. Вот снова покатилось «ура», его начали там, в сердце порта, у «Авроры» и у второй батареи, первыми грянули матросы и вот уже подхватили на четвертой…
— Ура, братцы! — крикнул Гаврилов.
— Ур-ра! — подхватил Маркешка вместе с товарищем. «Слушай, эй! — хотелось крикнуть пароходу. — Не сдаемся, паря!»
— Ура-а-а-а!.. — гремело на батарее под скалой.
Слышно было, как подхватили у Максутова на седловине и где-то далеко еще, — это, видно, на пятой, у Карла Газехуса.
«Прощай, Любаша!» — подумал Маркешка, вспоминая свою жену. Не так жаль было помирать, как жаль, что Любаша достанется кому-то. Разве она во вдовах высидит? И при живом-то муже ей от мужиков отбоя нет! «Уж я ли не муж, сама говорит — удалой, охотиться ли, пахать ли, ружье производить, плясать ли, еще ли чего… Что мордой желтоват да кривоногий — она про то мне завсегда говорила, что ей это все равно, что у нее ко мне расположение души, а на морду не заглядывает. «У тебя, говорит, зато глаза».
Но, как замечал Маркешка везде и всюду, если мужик маловат ростом, то бабы его не очень любят… И тут под ядрами, перед лицом смерти, маленького Маркешку временами начинала разбирать ревность. «Неужели Любаха грешит, пока мы тут за веру, царя и отечество льем кровь?..»