Петров слушал. Он сам не столбовой дворянин, из штурманов, с понижением переведен в офицерский чин. В нем и мужицкая кровь, и чухонская. Но он молчит, здесь он офицер.
— Вот окончу службу, Геннадий Иванович, и хочу тут пожить, — говорил Конев, сидя после обеда вдвоем с капитаном. — Экая благодать. Эта рыба, я видел в Питере, дорогая. Пошла бы по рублю.
— Да как ты ее туда доставишь?
— Я тут сам бы ее ел да икру солил. Детей бы вскормил! Как вы думаете, Геннадий Иванович? Ел бы каждый день досыта! Да помнил, что в Питере такая икра рубль фунт. Между прочим, — таинственно добавил он, — послушайте матроса, вашескородие. Расстреляйте собаку Салова! Пока не поздно. Зачем вы его пожалели? Не слушайте своих мичманов! Ведь Салов был палач.
— Салова я отправлю в Охотск, пусть его судят. Я руки марать не хочу.
— Там ведь у него, верно, свои. И он вас же оклевещет. Вот вы хотите десять человек воров туда отослать. Они и пойдут нести на нас. Кашеварову это только и надо. Так мы удобных портов долго не заведем с вами, Геннадий Иванович.
— А как быть?
— Право у вас есть. Вы — капитан в океане, сами стреляйте — не жалейте. А воров — в тяжелую работу.
Вечером у костра казак Беломестнов сказал:
— Давно, Геннадий Иванович, толкуете, мол, нужна артель рыбу ловить. Мичмана, что ль, будут у нас артельными?
Петров поразился новой наглости казака. Но молчал, в душе возмущенный. «Я тут должен ко всему привыкать! Но что же дальше будет? Что я еще услышу?» Он знал крепкий свой характер и решил, что цыплят по осени считают. Кто другой смог бы быстро доставить на голодный и ограбленный пост провиант: свежее мясо, свиней живых и обмундирование?
Петров прятал сбитые в кровь греблей руки при Невельском из гордости, не желая показать ему, как выполнял его приказание, чего это стоило.
— Николай Константинович плавает очень хорошо, — заговорил Парфентьев. — Да как-то ловко. Я так не умею. А как шъемку чишто ведет! Мы дружно ш им жили. Я поварил. «Это тебе не шынок?» — шпрашивали гиляки.
— Рыба не ждала — пошла. Вон как ее слыхать! — воскликнул Конев.
— Все в командировках! И бочек у нас нет, — ответил Невельской. — Как мы ее будем хранить? На ветру вялить?
— Мало важности, что мичмана и поручик в командировках! — сказал Подобин.
— Соль у нас есть. Можно в кадки долбленые, — заметил Кир.
— Пусть бы Парфентьев артель составил, — продолжал Конев, — матрос будет грести на лову, а как закидывать — не знает. Привык к казенному пайку.
— Послушайте нас, Геннадий Иванович! — подтвердил Конев.
Невельской подумал, что в самом деле его отважные мальчики-офицеры бессильны без Кира, Семена, Березина и матросов. И люди эти не только исполнители, но, по сути, тоже хозяева дела. Все чаще они присутствовали при принятии важных решений и свободно подавали свой голос. Никогда не говорили лишнего, советы их верны, точны, они привыкают к здешней жизни быстрей офицеров. Бошняк — прекрасный юноша, смелый и энергичный. Но если бы не Семен, что бы он сделал на Ухтре?
— А как вы Николаевский пост нашли? — спросил капитан у Петрова.
— Нужника нет, — отвечал офицер. — За одно этого мерзавца Салова наказать надо! С Николая Константиновича спроса нет, он дитя.
— Вы находите?
— У вас в Николаевске заведено, ваше высокоблагородие, что команда по вечерам пляшет и веселится, а живут как? Пляшут, а женщины ходят в мороз сорокаградусный… Какое этот мерзавец право имел! Рук нет? Двадцать человек! Помещение отвратительное — сырость. И как новую казарму строят, мне не по душе.
— А вы взялись бы построить здесь город, если бы я назначил вас начальником поста?
— Во всяком случае, таких безобразий у меня не было бы. Вот вы просили прямо подавать свое мнение. Извольте!
Утром Конев зашел голый в реку, бил кетин и выбрасывал на берег, порол, ел икру и угощал товарищей.
— Большое богатство, Геннадий Иванович!
Завтракали икрой, ухой из кеты и кетой, жаренной на вертеле кусками.
— Из нее, как из свинины, обед. Правда? Сытно!
— Вон еще идет… Давай живо! — вскочил Подобин, оба матроса, босые, побежали на мель с палками. Кета пошла, вышибая столбы брызг, вилась, толкаясь тучной тушей о песок.
— Хрясь! — с восторгом кричал Конев.
Он думал, что хорошо бы женить Андриана на гилячке, завести кумовство с гиляками.
…В лимане шли под парусом, когда завиднелась военная шлюпка.
— Воронин с Сахалина идет! — узнал Подобин.
Шлюпка подошла. Алексей Иванович перешел на баркас. Он и Невельской сидели на банках друг против друга. Воронин докладывал:
— Беглецов нет, и никто не видел их.
— Но где они? Где? Как их поймать?
— На шлюпке идти на их поиски бесполезно, — продолжал Воронин. — Ветры в проливе сильные, волнение непрерывное.
— Уголь?
Воронин просиял. Он редко улыбался. Углем он занимался как следует. Со шлюпки подали образцы. Матросы на обоих суденышках товарищи между собой, переговаривались дружески, пока стояли борт о борт.
— Это ш Черного мыша или ш Кривой жилы? — спросил Парфентьев у Воронина.
— С Кривой.
— Ш нее, пожалуй, ломать удобней будет. Подальше от берега, но жила толще, легче брать, и, видать, уголь как-то жирней, что ль. Я жег, так ш Кривой лучше горит.
В свое время, вернувшись с Сахалина, Семен говорил: «Вот бы туда ученых мичманов, Геннадий Иванович, пошлать».
— Пароход-то нам пришлют? — спросил Конев. — Угля много, жги!
— А на Черном мысу может быть большая разработка, — говорил Воронин. Он представил рисунки сопок с отмеченными выходами пластов угля.
— А где Дмитрий Иванович? Прошел он в Татарский пролив? Может быть, счастливей нас и захватит беглецов.
— Ботик плох, Геннадий Иванович. Его заливает, он не смог идти. Рысклив и руля не слушается.
— Где же Орлов?
— Отошли двадцать миль от Петровского, и вернулся обратно.
Известие было ошеломляющим. Невельской даже написал в Иркутск, что этот ботик — первенец местного судостроения, что он важней больших кораблей. Предполагалось, что ботик под командованием Дмитрия Ивановича после пробного плавания пойдет на открытие гавани Хади.
— Может быть, команда плоха?
— Нет, Калашников и Козлов. И молодые: Алеха Степанов…
«Какая досада! Кто же теперь пойдет в Хади? Как мы ее откроем?»
Воронин и Невельской перешли на шлюпку. Подняли парус и пошли, обгоняя тяжелый баркас.
— Это не корабль, а плашкоут[24]! — сказал Орлов на другой день, когда в доме Невельских толковали о делах.
— На нем, Геннадий Иванович, через реку людей перевозить, — добавил Козлов.
Тут самолюбия не щадили.
— Я думал, ботик пойдет на открытие в Хади. Если первые плавания будут удачны! Что же теперь делать?
— Надо зимовать в Де-Кастри, — посоветовал Беломестнов.
— Зачем же? — недоуменно спросил Орлов.
«Но Дмитрий Иванович заведует лавкой, послать его на зимовку нельзя», — подумал Невельской, догадываясь о смысле совета казака.
— Мы пойдем с Семеном, — предложил маленький скуластый казак, теребя черные усы. — Да пусть с нами Николай Константинович!
«Отличная идея!»
— Николай Константинович — начальник зимовки в Де-Кастри?
— Конечно, он же офицер! А мы с Семеном уж дом построим. Лодку надо взять у гиляков, Геннадий Иванович.
— Это верно, у них хорошие лодки, — подтвердил Подобин. — Ходят по морю далеко, видели вы, Геннадий Иванович?
— А ты, Подобин, хочешь в Хади?
— Своей волей ни за что!
— Ходки лодки, — сказал Парфентьев. — Я видел у гиляка одну, что и борта прикрыты, и волна не жальет. Вжять такую — и мы жа шемь ден иж Декаштра будем в этой Хадже. А ботик надо жамешто парома перегнать в Николаевшк. Пушть людей череж реку перевожит. Может, гиляки когда мяша привежут.
— Как лед разойдется, тогда только идти из Де-Кастри, — сказал Кир.
— Там же жнакомые. Еткун живет, у них шперва штанем. Они и лодку найдут, и шкажут, когда выходить. От них лочмана примем.
— Пожалуй, верно! — согласился Орлов. «Навострились люди, что придумали!»
— Мне денек можно отдохнуть? — спросил Кир у капитана.
— Отпуск тебе и Семену два дня! Объявите приказом, Алексей Иванович!
— А нам? — спросил Конев.
— Они семейные! Кир, задержись. Надо об артелях столковаться. Мало у нас народу, господа, но делать нечего. Нужны рыбаки и охотники.
…Петров и капитан обедали вместе.
— В Петровском все преимущества цивилизации! — говорил Петров. — А там боцман торговал, крал, обсчитывал команду. Он — жулик!
— То есть как он торговал?
— Скупал меха, рыбий клей, перепродавал маньчжурам.
Невельской не слыхал ничего подобного.
— Мне об этом сказали мои матросы, когда я еще не был в Николаевске, — заявил Петров. — Допросите Салова, он сам подтвердит.
Глава двадцатаяКОКОСОВЫЕ ОСТРОВА
Идет дождь. На море — легкие волны. Пришла «Оливуца». На рассвете было слышно, как во мгле громыхнула якорная цепь.
В залив идет шлюпка. «Судя потому, что послали Овсянкина, — думает Чихачев, — новостей хороших нет. А то старался бы приехать Розенберг».
— Где же пароход? — спросил Невельской, когда мичман выбрался на песок.
— Не могу знать, ваше высокоблагородие! — ответил Овсянкин.
— Разве в Аян не пришел пароход? Мне сообщает об этом правление Компании.
— Никак нет, ваше высокоблагородие!
Опять куча писем. Командир «Оливуцы» сообщает, что грузов в Аяне было две тысячи пудов, но он взял только часть, так как по требованию Кашеварова на судно «погружен груз для Камчатки».
«Опять начинать переписку?!» — в досаде подумал Геннадий Иванович.
Семь человек арестованных привезены в Петровское. Трое подозреваются в кражах у гиляков. Двое уличены в попытке совершить насилие над гилячкой.
— Взял их с собой, чтобы были перед глазами, — объяснил Невельской.