Первые дни Бошняк часто ходил к казакам в жилую палубу и проводил с ними гораздо больше времени, чем в кругу офицеров. Временами чувство своей вины и стыда особенно усиливалось. Но чем дольше продолжалось плавание, тем больше Бошняку хотелось проводить время в одиночестве, размышлениях, и поэтому он реже бывал у своих приятелей. Ему хотелось бы вообще избегать людей, но на судне это невозможно. Смех Муравьева и громкий смех вторившего ему Буссэ так и стояли в его ушах. Ему неприятно встречаться с губернатором. К Буссэ он испытывал чувство отвращения. Конечно, спокойней всего беседовать с казаками. Но Бошняку казалось, что очень они унижены, только не подают вида.
Плавание затянулось. В лимане все время садились на мель. Хотели было идти в Николаевск на соединение со штабом, но раздумали из-за этих же мелей. Но вот и Петровское.
В то время как Римский-Корсаков приветливо обратился к Николаю Константиновичу, тот увидел, что на баке появились его приятели-казаки. Бошняк не стал разговаривать с капитаном, повернулся и отошел.
— Как, брат Парфентьев, подходим?
— Да уж Орлов мыш видать! — ответил скуластый казак. Ветер треплет его отросшие светлые волосы.
— Слава богу! Вот и мучения наши оканчиваются.
Бошняк мысленно входил в интересы своих спутников, как им приятно будет возвратиться в семьи. Хотелось верить, что они счастливы. «А вот я думал, что все мои близкие испытывают неприятности оттого, что я рядом».
— Я виноват перед тобой, Парфентьев.
— Что вы, ваше благородие!
Казаки уже знали, что их Николай Константинович «не в себе» и что с ним надо обходиться помягче и поласковей.
— Нет, право! Я твои благодеяния всегда помню. Вот я тебе рассказывал про Россию. Знаешь, когда закончится война, я возьму вас обоих туда. Могу даже и сыновей ваших взять. Ведь я богатый человек. Поживете в имении, увидите, какая там жизнь, посмотрите, что такое яблоневые сады.
— Премного благодарен вам, Николай Конштантинович, — ласково, как с маленьким, говорил казак.
Подошел Беломестнов. Николай Константинович достал табак, и все закурили. На душе у Бошняка сейчас стало спокойно. «Мне так хорошо! — думал он. — Даже плакать хочется от этой душевной тишины. Как хорошо!»
Сколько было переговорено с этими верными товарищами в долгие зимние вечера, сколько они ему порассказывали о здешней жизни, учили ходить на лыжах, разводить костры, охотиться! Все это очень важно в жизни. Никогда и никому он так не был обязан, как им. Всю зиму боялся, как бы с ними чего не случилось. Оба выжили благополучно, он мысленно благодарил за это бога.
Берег приближался.
— Накат! — сказал Парфентьев, кивая на тяжелые волны, время от времени валом рушившиеся на берег.
На палубу вышел Муравьев. С ним Буссэ и офицеры. Донесся запах дорогих сигар.
— Обратите внимание, ваше превосходительство, какая льдина, — заметил Римский-Корсаков, показывая на белую громадину, видневшуюся на отмели острова Удд. — Я думаю, футов тридцать вышиной.
— Так в залив не пойдем? — подходя, спросил Бошняк.
— Да, встанем на рейде и будем на шлюпках высаживаться.
— Как подумаешь, что ночью можешь встретиться с таким мореходцем! — сказал Римский-Корсаков, глядя на ледяную гору. — Бр-р… — повел он плечами.
— Холодно еще тут! — сказал губернатор. — И это второе июля!
«А каково нам жилось здесь все эти годы!» — подумал Бошняк.
Загрохотал якорь. Судно стало в полумиле от песчаного вала, над которым видны были крыши и мачты. Муравьеву хотелось знать, тут ли Невельской.
— В такое волнение через бар пройти нельзя, ваше превосходительство, — сказал капитан. — Придется оставаться на рейде.
Муравьев знал, что такое местный накат. На море не очень заметно, а на берег рушится большая волна. Плавание вообще оказалось на редкость неудачным, шхуна так часто садилась на мель. Фарватер, не обставленный знаками, утеряли. В лимане бушевали штормы.
В Николаевске следовало решать вместе с Невельским и Казакевичем, где строить батареи, склады, как укрепить вход в реку, где и как расквартировать людей, которые останутся зимовать.
Волнение некстати, Муравьев хотел бы немедленно съехать на берег. Римский-Корсаков обратился за советом к Бошняку, не рискуя высаживать генерала при таком накате.
— У нас на судне Парфентьев, — ответил Николай Константинович, — он лучшим лоцманом считается и может дать гораздо более дельный совет, чем я.
Вызвали Парфентьева.
— Возможна высадка при такой волне? — спросил губернатор.
— Конешно, ваше превошходительство!
Парфентьеву приходилось высаживаться и не при таком накате.
Посоветовавшись, решили, что в шлюпке с гребцами отправится адъютант губернатора Сычевский. Он передаст начальнику поста письмо для срочной отсылки Невельскому, если тот уехал в Николаевск.
Бошняк сказал, что желал бы на берег вместе с казаками. Доктор Вейрих посоветовал генералу не задерживать его на шхуне. Бошняку, по его словам, будет значительно спокойней на берегу, в кругу близких ему людей, о которых он скучает.
Спустили шлюпку. В нее сели матросы, Бошняк, Парфентьев, Беломестнов и Сычевский. Вскоре шлюпка отвалила. Волны то подымали ее высоко, то опускали низко, но не заплескивались, ни единая капля воды не попадала на гребцов. На корме рядом с унтер-офицером сидел Парфентьев.
Вот и берег. Он все ближе, вот он пляшет вверх и вниз, желтый, голый, нагоняющий тоску на любого приезжего, но желанный для Бошняка, который видит в нем отраду и прекрасное зрелище. Это родной берег. Бошняк высаживался тут много раз.
Гребцы налегли на весла, шлюпка пошла быстрей. Вдруг налетел сильный ветер. И то не беда. Теперь дома, а дома ничто не страшно. Черт возьми, настоящий шквал! Поздно возвращаться на судно, берег близко, надо выбрасываться. Унтер-офицер приказал навалиться.
Высокий пенистый гребень подбросил шлюпку. И вдруг совсем близко поднялась и понеслась вверх песчаная коса. Бошняк вспомнил, как, бывало, читал Лермонтова, когда плыл сюда впервые. Весело звучало у него тогда в ушах: «Играют волны, ветер свищет…» Волна рухнула прямо в шлюпку. Сам не понимая, как это могло случиться, Бошняк очутился в воде. Быстро отхлынула волна, вокруг все кипело от пены. Он увидел, что люди барахтаются в воде, и вдруг ощутил под ногами песок. «Слава богу, мы на берегу», — подумал Бошняк. Парфентьев что-то кричал, взмахивая руками. Сзади несся огромный вал, весь в пене. Вдруг коса пошла вниз, песок под ногами исчез. Бошняк плавал прекрасно. Он видел, как Парфентьев выбежал на мель и пустился к берегу, но вал с черневшими обломками шлюпки догнал и рухнул прямо на казака. Неподалеку от Бошняка в воде что-то чернело. Это голова Беломестнова. Бошняк сильными взмахами пошел к нему. Волна ударила снова, вокруг все опять закипело, и все исчезло. Бошняк опять достал ногами дно и побежал по мелкой воде. Гребцы уже были на берегу, они кричали, показывая на воду.
Сбежались люди из селения. Казаков не было.
— Где же они? — спросил Николай Константинович.
— Оба утонули! — сказал смертельно бледный усатый унтер-офицер.
— Шлюпка обо что-то грохнула — и в щепы…
— Льдина… — говорили матросы.
— Какая льдина — камень.
— Парфентьева шлюпкой убило!
Бошняк смолк, быстро вскинул свой мешок на плечи и пошагал к зимовью. Навстречу ему шли какие-то люди, кажется офицеры.
— Здравствуйте, Николай Константинович, — обратился один из них.
— Здравствуйте, здравствуйте, дяденька! — небрежно ответил Бошняк. — Ха-ха-ха!
— Что случилось?
— Да товарищи мои такие чудаки!
— Вы не узнаете меня? Мы только что прибыли. Я Корсаков Михаил Семенович. Весь штаб Николая Николаевича прибыл. Как Николай Николаевич себя чувствует?
— А-а! — ответил Бошняк, и взор его прояснился и стал серьезным. — Так это вы?
— Мы все его ждем с нетерпением.
— Но какая неприятность!
Кто-то жал руки Бошняку. Он долго не мог опомниться.
— Как жаль, что Геннадий Иванович уехал, — услышал он чей-то голос.
— Невельской разве тоже уехал? — с испугом спросил Бошняк.
— Да, он уехал в Николаевск. А мы — сюда, но не на пароходе «Аргунь», а на шлюпках. Весь штаб Николая Николаевича собрался здесь. А мы только что прибыли. Да вот и Екатерина Ивановна…
Бошняк, увидя Невельскую, кинулся к ней и зарыдал.
— Что с вами, Николай Константинович? — спросила она, обнимая и целуя его.
— Екатерина Ивановна! — воскликнул он. — Только что при высадке погибли Парфентьев и Кир Беломестнов.
— Успокойтесь, Николай Константинович! — властно сказала она.
— Еще шлюпка отходит от судна.
— Это сам генерал! — раздались голоса.
— Он, видимо, все заметил и решил немедленно высадиться.
— Отважно!
— Он на гичке…
Бошняк, кусая губы и щурясь, зорко всматривался в идущую к берегу шлюпку, словно опасался, что и с ней что-то случится. Екатерина Ивановна заметила необычайную пристальность его взгляда.
— Да где Геннадий Иванович, скажите, ради Христа? — обратился к ней Бошняк.
— Он три дня как уехал в Николаевск, — ответила Екатерина Ивановна.
— Боже мой, боже мой! Парфентьев погиб, Екатерина Ивановна, и Беломестнов. Что мне теперь делать! Право, я в отчаянии, Екатерина Ивановна, утешьте меня, мозги мои горят, что мне делать?..
Миша Корсаков взял за руку Николая Константиновича.
— Что вы делаете, лейтенант? — тихо, но резко сказал он. — Зачем вы расстраиваете Екатерину Ивановну? Сдержитесь. Как вам не стыдно!
— Что? — растерянно спросил Бошняк, не понимая, отчего с ним так говорят. Он пристально стал вглядываться в красивое лицо молодого полковника.
— Вы забываете, что у нее ребенок умер только что, — тихо сказал Корсаков, несколько оторопев под безумным взглядом Бошняка и отводя его за руку в сторону.
— Как вы сказали?
— Да разве вы не знаете, что у Невельских умерла дочь? Ее на днях похоронили.
— Маленькая Катя? А ведь я ее нянчил…