ронина. А потом я сам рубил этот уголь на Сахалине.
Писатель Гончаров быстро взглянул на адмирала и чуть заметно улыбнулся, как подчиненный, когда давно досаждавшего начальника невзначай, но больно уязвит кто-то посторонний. В то же время во взгляде Гончарова все время были та самостоятельность и высота, которой нет у подчиненного чиновника. Рассказы Чихачева он слушал с большим интересом и проницательностью, как бы посылая ему взором безмолвное одобрение.
– Ну, что вы! Какой там уголь! – коротко махнул своей длинной рукой адмирал.
– Уверяю вас, ваше превосходительство. Целые скалы. Отличный. Не хуже кардифского. Будучи на Сандвичевых островах, я прочел в американской газете, которую я доставил сюда, что на Сахалине есть уголь. Американцы знают об этом, заинтересовались этими залежами, и, по сведениям, которые открыто публикуются, командор Перри часть эскадры отделяет для обозрения берегов Сибири и Сахалина.
Адмирал замер, подняв брови. «Ах, в американских!» – как бы говорило выражение его лица. Он был смущен.
– Ваше превосходительство, Сахалин не принадлежит Японии.
Тут голова у Путятина затряслась.
– Я сам знаю, что не принадлежит!
– Я был на Сахалине. Японцы, конечно, постараются захватить его и…
– И? И? Ну, и? – замахал руками и завизжал Путятин.
Путятин молча несколько раз махнул рукой, как бы предваряя попытки Чихачева снова заговорить. Потом адмирал встал во весь свой огромный рост. Лицо его стало строгим и серьезным. Кивком головы он дал знать присутствующим, что этот разговор окончен и он отпускает всех. Взглянул на Чихачева и улыбнулся, как бы показывая, что прощает его.
С адмиралом остались Посьет и Гончаров.
«Комик какой-то», – выходя, подумал Чихачев.
Чихачеву не удалось сказать всего, что надо было.
А уже наступила ночь и кругом темь. Чуть отделяются горы на фоне звездного неба. Бонин-Сима, теплое море, тепло – все потеряло прелесть, так грубо поступил адмирал…
Подошел высокий Римский-Корсаков. Чихачев почувствовал, как он в темноте радушно улыбается. Протянул руку и пожал крепко.
– Я очень рад, Николай Матвеевич, услышать все ваши рассказы! Отлично! Так пойдемте в кают-компанию… Разве вы никогда ничего не слыхали про нашего адмирала? – весело спросил он, спускаясь чуть впереди Чихачева по трапу.
Чихачев почувствовал, что отношение к нему переменилось. Видимо, смело держался и на него обратили внимание.
– Ваша экспедиция Амурская, – заговорил Римский-Корсаков, – очень меня занимает. Ведь даже начальника вашего я прекрасно знаю, служил с ним на «Авроре» и учился с ним одновременно.
Римский-Корсаков почувствовал в симпатичном курьере из Иркутска человека с убеждениями и достоинством и решил заговорить.
В кают-компании ужин великолепный, подали очень вкусное легкое вино.
Расспросы и рассказы продолжались. Пришел адъютант барон Криднер и сообщил Римскому-Корсакову, что Чихачев назначается к нему на судно, а лейтенант Шлиппенбах переводится со шхуны на «Палладу».
– Хороший признак! – сказал Римский-Корсаков. – Я так и знал! Ведь если идти для установления связи с экспедицией Невельского, то мне со шхуной придется!
Криднер присел, сказал, что японки, говорят, особенно хороши, и со вздохом предупредил Чихачева, что при адмирале на эту тему приходится держать язык за зубами.
Чихачев понимал, что и здесь людям нелегко. Вон какой штормище перенесли, фрегат плох, опасно их плавание. Была у них и цинга и холера, на днях двух матросов похоронили.
– Я откровенен буду с вами, – говорил по-французски Корсаков, идя с Чихачевым на вельботе к себе на шхуну. – Вы пытались заинтересовать адмирала. Но это трудно. Однако когда он все увидит, то сам поймет. Расскажите откровенно, что такое Амур? Как живет там Геннадий Иванович?
Вельбот пристал к борту паровой шхуны. Офицеры поднялись на палубу. Вещи Чихачева унесли.
– Пойдемте в мою каюту. Я очень, очень рад, что вы будете у меня служить.
Корсаков был очень воодушевлен предстоящим открытием Японии, придавая этому огромное значение, и уверял Николая Матвеевича, что с Японией разовьется торговля.
– Камчатка, Аляска, Охотский край оживут необычайно. Адмирал все прекрасно знает! Ведь на эскадре штурмана Халезов и Попов…
– Позвольте…
– Да, да… Александр Антонович Халезов был старшим штурманом Геннадия Ивановича на «Байкале». Он и Лев Попов производили описи устья реки и лимана. Адмирал многое узнает от них. Получив ныне почту и распоряжение великого князя, сразу же пригласил Халезова. Я познакомлю вас с ним. Халезов прозван у нас Дедом за то, что бывал всюду. А Лев Попов переводится ко мне на шхуну. Значит, готовится экспедиция в лиман, и вы одержали победу!
На другой день Чихачева снова пригласили к адмиралу. Командиры судов и Римский-Корсаков уже там.
– Великий князь пишет, что следует установить связь с Амурской экспедицией на случай войны, – сказал адмирал. – Для промеров надо послать шхуну. Об этом же просит и Муравьев. Если действительно есть уголь, то мы это исследуем!
Чихачев заметил перемену. «Чье это влияние? Или сам одумался?»
Путятин сказал, что окончательно с посылкой шхуны все решится в Японии.
– Не будем, господа, загадывать! Дайте сначала прийти в Нагасаки! Как бог даст!
«Кажется, он в самом деле все обдумал», – решил Чихачев.
Путятин сказал, что прочел газеты, привезенные с Сандвичевых островов.
– Если вход в реку есть, то честь Невельскому! Но если входа нет – истина будет вами установлена! – сказал Путятин, отпуская офицеров.
«Умри, Денис, лучше не напишешь!» – подумал Римский-Корсаков, выходя из каюты адмирала и натягивая фуражку покрепче.
Чихачева познакомили с Халезовым. Коренастый, сухощавый офицер. Он был очень сдержан при упоминании о Невельском, словно об этом ему запрещено говорить.
Чихачев и Корсаков вернулись на шхуну. Воин Андреевич становился откровенней.
Чихачев замечал, что, кажется, тут принято острить по адресу адмирала.
– А как вам Гончаров? – спросил Чихачев. – Вот этот, я думаю, все опишет. Мог бы разобрать все по косточкам! В том числе и адмирала.
Римский-Корсаков не ответил. Если про адмиралов можно говорить что хочешь, то с художником, полагал Воин Андреевич, надо осторожнее, это нежный, сложный инструмент…
Перед обедом Путятин в каюте, залитой по полу солнцем, сидел за столом в приятной тени в халате, надетом на голое тело, прямой, сильный, рослый, и быстро писал.
Голова его чуть наклонена на сторону, а на лице хитрейшее выражение. Он делал этой бумагой тонкий ход, хотя пишет пока начерно.
Перед отъездом Путятина из Кронштадта в Англию решено было, что экспедиция наша будет поддерживать самые дружественные отношения с американцами и действовать в согласии и контакте с Перри, о чем он будет поставлен в известность и прямо Путятиным, и через Вашингтон.
Но в то же время следовало проводить совершенно независимую твердую русскую политику, которая в основе отлична и противоположна американской, и дать это понять японцам.
Подчеркивать, что русские пришли как добрые соседи, и, не хуля американцев, доказать на деле разницу действий их и русских и так уравновешивать влияние. Американцы пойдут в Иеддо, в столицу, куда иностранцам доступ воспрещен, то есть они идут на риск и на оскорбление. Русские, уважая традиции и обычаи страны, шли лишь в Нагасаки.
Путятин решил во всем проявлять благорасположение к японцам и терпение. Осторожно внушать японцам, что русские ставят себе совершенно иную цель и действуют иными способами, не трогают обычаев страны.
Конечно, американцы делали очень смелый шаг, и отставать от них не следует, но это особая статья. Нам нужны открытые порты, договор о торговле, но не для захватов в Японии, а для того лишь, чтобы американцы не захватили Японию и не стали угрозой нам. В этом Путятин уверен твердо.
Путятин должен не только открыть Японию в согласии с американцами. У него есть особая цель.
Это секрет политический. Сердце православного и верноподданного радуется, что предначертания государя начнут скоро воплощаться, хотя на эскадре о тайной цели экспедиции никто точно не знает.
Итак, Путятин писал, но не японскому правительству, а Невельскому.
Главное в письме – просьба не распространять влияние Амурской экспедиции. «Всякие дальнейшие действия Ваши я нахожу нежелательными».
Он также сообщал, что посылает шхуну.
Пока что деятельность на Востоке адмирал начинал с того, что своих надо осадить, чтобы не мешали.
Он написал и стал молиться.
Когда-то Путятин был тяжело болен и поклялся пойти в монахи, если Бог дарует исцеление. Но не пошел. Он стал богобоязнен и все с тех пор молится и других заставляет. Он надеется, что совершит христианский подвиг на Востоке, приведет здесь народы в соприкосновение с православием.
Помолившись, Путятин вызвал Посьета и Уньковского. Он назначил отплытие на утро.
У борта «Паллады», задумчиво глядя на воду, в которой грациозно танцевали огромные медузы, то распуская, то сжимая розовые и голубые зонты, стоял Гончаров.
В плавании он все время чувствовал себя отлично, «оздоровел», окреп, особенно после того, как пошли из Англии к югу. Виды на будущее – отличные. Намеревался после плавания, скопив деньги, отправиться на воды за границу.
На его обязанности – составлять деловые бумаги. На первых порах Гончарова обучал этому искусству сам Путятин. Кроме того, Иван Александрович вел дневник экспедиции. Была и «своя» работа, писал в Петербург друзьям, да впечатлений так много, что увлекаешься и получаются целые отчеты.
Кроме того, писал очерки путешествия – это уже для печати, тоже в виде писем, все более о нравах и жизни людей, о природе и быте разных стран и, сколь возможно, чтобы ухо не резало, кому не следует, – о том деловом движении, что происходит в мире. Русская публика должна об этом знать и не обольщаться могуществом своего воинства и парадами. Наступало иное время, век машин и торговли. Жестокостью и жадностью все двигалось вперед. В Маниле фабрики оснащены новейшими машинами.