Бачманов все свободное от служебных обязанностей время проводит за чертежами. Он изобретает новый двигатель, чем Невельской очень интересуется.
Елизавета Осиповна Бачманова ездила в Николаевск вместе с мужем. Она вместе с другими женщинами вычистила казарму. Они все перестирали, перетрясли, даже для крыс и мышей сделали особые ловушки, придуманные Бачмановым.
Елизавета Осиповна – высокая, белокурая, с чуть вздернутым носом, веснушчатая, тонкая, но не худая, крепкая, с сильными руками. Ее мужу около тридцати лет, а ей тридцать пять, но она выглядит гораздо моложе мужа.
Екатерина Ивановна очень привязалась к Елизавете Осиповне, и, несмотря на разницу лет, они приятельницы. Только между собой они могли говорить по-французски. Кроме них, никто из дам экспедиции языков не знал.
Дочь купца-англичанина, выросшая в Петербурге, Елизавета Осиповна вышла замуж за русского. Она легко переносит путешествия, разбирается в чертежах мужа и помогает Александру Васильевичу чертить. Иногда, если ей общество не нравилось, Елизавета Осиповна начинала говорить по-русски с акцентом или демонстративно спрашивала про какое-нибудь слово, что оно означает.
Тем, кто замечал, что Бачманова нерусская, Невельской обычно не говорил, что она англичанка, а уверял, что француженка. «У губернатора тоже жена француженка. Придирок и подозрений быть не может!» – смеясь, пояснял он.
Кроме Невельского и Бачманова в комнате у стола с картой, в клубах дыма, молчаливый Воронин и доктор Орлов.
Дмитрий Иванович Орлов с неизменной трубкой сидит чуть поодаль, на табурете. После тяжелой поездки он понемногу приходит в себя. Где только он в жизни не бывал, каких тягот не сносил, но такие, как в эту зиму, выпали ему впервые.
– Каковы же наши силы, господа? Чем мы можем встретить врага? – говорил Геннадий Иванович, обращаясь к своему военному совету. – Положение экспедиции, занимающей огромную территорию края, таково: в Петровском – двадцать пять человек с двадцатью пятью кремневыми ружьями и пятью двухфунтовыми пушками, из которых стреляют лишь три. На Николаевском посту тридцать человек и тридцать таких же ружей. Три пушки, а стрелять можно из двух. В Мариинском – восемь человек и восемь кремневок. В Де-Кастри – десять человек, десять ружей да одна исправная пушка. Пороху во всей экспедиции два пуда и по двадцать пять картузов на орудие. Все наши запросы и представления в течение четырех лет об усилении экспедиции остались гласом вопиющего в пустыне.
Из письма Николая Николаевича, которое я вам зачитал, можно не только предположить, но и вывести заключение, что у высшего правительства явилась наконец необходимая решимость. По всей видимости, генерал-губернатору разрешено плыть весной по Амуру. Несмотря, что в Китае революционное брожение продолжается, от чего они до сих пор старались сторониться. Угроза войны заставляет всех взяться за ум! У Николая Николаевича на реке Шилке выстроены суда, в том числе и паровые, о чем он мне уже сообщал и о чем вы, господа, знаете. Вот и значит, что вся эта армада тронется к нам вслед за льдами. Прибудут весной свежие войска, артиллерия, снаряжение и продовольствие в изобилии, теплая одежда, инструменты, то есть все, без чего мы жить не можем.
– Губернатор требует заготовить лес на постройку жилья для трехсот человек, – заметил Бачманов. – Где мы будем производить заготовку? Где остановятся эти люди? Где они разместятся?
– Под елкой! – блеснув глазами, сказал Невельской. И добавил, смягчаясь: – Мы будем заготовлять лес в Николаевске. Люди, которые явятся к нам, сами будут вооружены топорами и лопатами. Мы еще не знаем, где станут эти войска, куда они предназначены и что будут делать. У губернатора план на этот счет, конечно, есть, но мы со своей стороны постараемся представить свои соображения. Я буду просить губернатора занимать новые пункты на Амуре и на побережье. Там свежие люди сами нарубят лес за лето и сами построят себе казармы… А мы должны, первое, заготовить всюду, где только возможно, проводников для флотилии, спускающейся вниз по Амуру. Второе – послать распоряжение всем начальникам постов. В случае появления англичан действовать партизански. Третье – разбить огороды на служебных постах. Четвертое – заготовлять лес. Пятое – достроить пристань в Николаевске к прибытию грузов.
Воронин заметил, что сейчас не будет толку ехать и договариваться с гиляками и гольдами и нанимать их для проводки барж: все мужчины ушли на зимнюю охоту и вряд ли кого застанешь в стойбищах. Ехать надо в конце марта или в апреле.
– Как быть с лопатами, Геннадий Иванович? – заговорил стоявший у двери боцман Козлов. – Старые худы. Да и у Александра Ивановича никуда не годятся. Он приезжал, говорил, огород ими не вскопать.
– В Николаевске обязательно разбить огород, – ответил Невельской, – да так о нем позаботиться, чтобы видно было, что тут все растет, что это не бесплодный север, а плодородная и благодатная земля. До открытия военных действий мы переведем в Николаевск все население нашего Петровского поста. Надо будет кормить людей.
– Чем же будешь огороды копать, Геннадий Иванович? – спросил Козлов.
– А у нас старые якоря лежат без дела. Ерема мог бы перековать…
Военный совет долго рассуждал о семенах, лопатах, сошниках, где, что и когда сеять. Позвали кузнеца Ерему.
– А гвозди? – спросил боцман.
– А гвозди никуда не годятся! – отвечали враз и кузнец, и Воронин.
– Прислали восемь пудов обойных гвоздей для продажи гиляцким князьям! – сказал Невельской, обращаясь к Бачманову. – Вот каковы, оказывается, гиляки, по понятиям управителей Компании. Для обивки мягкой мебели гиляцких князей каждый год шлют нам гвозди!
– А о войне? Как же войну вести? – вдруг спросил до того дремавший доктор Орлов. Надвигалась война, и совет был военный, а о войне совсем перестали говорить. Кстати, доктору нужны были медикаменты.
– Но ведь планы – одно, а потом все получается другое. Вертись по солнцу, Невельской! Вот что от меня требуют. Я говорил, писал, умолял и еще раз скажу Николаю Николаевичу: пока не поздно, с Камчатки надо все убрать, кроме партизанских отрядов, а занимать Приуссурийский край. Здесь – под прикрытием сопок, мелей, лесов – мы неуловимы.
– Так, значит, Геннадий Иванович, от южных гаваней не собираетесь отказываться? – спросил Бачманов.
– Ни боже мой. Со сплавом прибудут войска для Камчатки и в Николаевск – триста человек. Не спать же им под елками, надо строить новые посты. Ставить маленькие отряды, которые будут в условиях этого края неуловимы. Начальники постов должны искать пути от бухт к рекам. Пароходы пойдут на промер фарватеров лимана.
С военного совета все пошли в кузницу. По морозу доносился веселый перестук молотов, синий дымок метался по ветру из трубы.
– Но если англичане займут Камчатку, а затем совсем отберут ее? – спросил Бачманов.
Невельской остановился и взял Бачманова за пуговицу.
– С Камчаткой они ничего не сделают. В тайге и там будут наши отряды. Временно англичане могут занять порт. Но что же поделаешь? Москву сдавали, когда надо было! Так пусть англичане постоят в ковше и полюбуются на Авачинский вулкан и на тайгу, куда им не сунуться. А мы людей сбережем и приобретем бескровно огромный «край для будущего… Займут Камчатку? За Камчаткой стоит Россия, и чтобы Петропавловск совсем отобрать, надо Россию победить, а это бабушка надвое сказала. Никто еще у нас не отбирал портов, и англичане не знают, куда суются.
Невельской отпустил пуговицу, вздохнул и осмотрелся вокруг, как бы впервые увидев все. Сияло солнце, сверкали снега. Тишина. Далеко за заливом, на Орловом мысу, слышны голоса. Там гиляки с казаком Андрианом Кузнецовым рыбу ловят.
Было уже поздно, когда быстрые шаги послышались по снегу. Кто-то шел к дому.
– Приехал гиляк из Императорской! – доложил Воронин, входя в комнату.
– Капитан, здорово! Я – Еткун! Узнаесь?
– Откуда ты? Здравствуй, брат Еткун.
Гиляк схватил Невельского за ворот и стал целовать.
– Да я ходил на охоту и был в Хади, видал Николая! Худо, ой, худо! Там люди помирают. Ой, как помирают! Он писал тебе писку.
Еткун достал конверт из-за пазухи.
Невельской быстро разорвал конверт и поднес бумагу к свече.
«На вверенном мне посту все благополучно. Здоровых нет, – писал Бошняк. – Цинга свирепствует, пять человек уже умерло. Командир «Иртыша» при смерти. Я ожидал этого, иначе и быть не могло, потому что сюда, где приготовлено все для зимовки на десять человек, вдруг собралось семьдесят пять, и половина из них без ничего… Я, впрочем, удивляюсь, что смертность мала… люди, высаженные в пустыню и принужденные в морозы жить в сырых избах… Я очень сожалею, что Н. В. Буссэ, отправивший без продовольствия «Иртыш» в пустыню, не видит всех последствий своей эгоистической ошибки. Он задался какими-то политическими воззрениями, здесь неуместными и гибельными… Надежды на Бога и на скорую помощь от вас…»
Утром снова собраны были на совет офицеры, когда к дому подкатили нарты.
– Разградский! – воскликнул Невельской.
Данила Григорьевич ехал с устья Хунгари через Николаевский пост. Не снимая дорожной одежды и лишь скинув доху, с шапкой в руках он докладывал:
– Хунгари – прекрасная река; по ней в самом деле путь вверх до хребта. Там перевал и путь по речке почти до Императорской гавани.
Данила Григорьевич нанял на устье гольдов, которые взялись доставить нарты с продовольствием в Императорскую и сейчас, наверное, уже там.
– Что с оленями? – спросил Невельской.
– Нашли на Кизи тунгуса с четырьмя оленями, который согласен идти в Императорскую, но отправить его туда из Мариинского поста нельзя, в горах рыхлый и глубокий снег, и тунгус говорит, что надо ждать марта месяца.
– А где Афоня?
– И он застрял.
Надо было срочно гнать оленей и спасать людей. Кто мог это сделать?
– Придется, Дмитрий Иванович, браться за дело вам, – сказал капитан, обращаясь к Орлову.