– Канала так и нет! Что делать? Воин Андреевич, – говорил он, – как введем «Палладу»?
Глава девятнадцатая. Петропавловск укрепляется
Разговоры о величественном реве льва – только величайшая болтовня.
– Проклятая дыра! – обращаясь к своему товарищу, артиллерийскому прапорщику Николаю Можайскому, восклицал толстощекий, коротконогий лейтенант Пилкин, отдыхая на небольшой каменистой площадке, на которую только что с большим трудом едва затащили пушку с «Авроры».
Дождь после землетрясения сеял как из сита. Мгла кутала Вилючинский вулкан за губой. Три величественных вулкана за Петропавловском уткнулись головой в мягкие тучи и совсем не видны.
– Вашбродие, казенный-то магазин съехал ночью с берега, потеха! – сказал матрос Данилов. – А я спал и ничего не слыхал! Ничегошеньки! Ах, анафема!
Ночью на вулкане была вспышка, часовые видели, как огонь горел в небе, заметен был зубчатый ровный край жерловины.
– Капитан идет, – сказал артиллерийский прапорщик.
Изылметьев подошел.
– Здорово, братцы!
– Здравия желаем, вашескородие!
– Ну как, оздоровели? Когда приехали? – обратился он к матросам, вновь прибывшим с Паратунки.
Экипаж «Авроры» набирал сил, и понемножку люди возвращались.
– Коров у Завойко не так много, вашескородие, как он говорил, – стал рассказывать артиллерийский кондуктор Петр Минин.
– Но ведь вы все поправились?
– Это мы сами по себе. Куда же, в самом деле, прокормить такую ораву! Мы-то разохотились, но шалишь: лишнего и там не дали.
– Что же ты, лишнего захотел?
– По чашке молока в день на брата – и все! Кому – утром, кому – вечером.
– Не по чашке, а по мутовке прямо, – сказал Егоров, рыжий усатый канонир с бакенбардами.
– Молочная вахта была?
– Истинно, вашескородие!
– Привезли нас в тайгу, и собирай, ребята, лук и корневища, – добавил долговязый Алексей Данилов, – лови сам рыбу!
Капитан считает, что это все хорошие, старательные матросы. На работы их он отпускает, но совсем с фрегата на батарею не отдает. Нижним чинам, судя по их рассказам, и в санатории пришлось рубить лес, расчистить место, чтобы поставить палатки.
– Заодно построили коровник новый Завойко!
– Вот все и выздоровели! – сказал боцман Спылихин. – Ключи горячие, диво, вашескородие!
– Да, ключи действительно здоровые!
Изылметьев сам на ключах купался. Но ему и офицерам отказа и в молоке не было. Капитан поправился и вернулся скоро.
– Теперь бы нам по чарочке, – хитро щурясь, сказал Петр Минин.
Строили бруствер и бревенчатую батарею, ломали и отвозили камни на тачках, подвозили землю, затаскивали орудия, снятые с «Авроры».
– Эта батарея очень страшная, вашескородие! – сказал боцман Спылихин.
В самом деле, на голом мысу, выдавшемся от гряды гор в залив, на камнях под скалой строили укрытие.
– Как он даст ядрами в скалу, – сказал Минин, – все осколки посыплются.
– Не дай бог, – подтвердил Данилов.
– А что вы скажете, прапорщик Можайский? – спросил Изылметьев у молодого артиллерийского офицера.
– Очень невыгодная позиция, – ответил румяный тонкий рослый офицер.
– Да-а… – Изылметьев вытер лысину.
«Верная смерть тому, кто сюда станет. Жаль… Кого сюда? Жребий придется кинуть. Завтра военный совет и будут назначаться командиры батарей».
– Вашескородие, казенный-то магазин съехал ночью с берега, потеха, вон видать отсюда, как он весь развалился. И все запасы открылись! – заговорил Данилов. – А я и не слыхал.
На Бабушке грянул выстрел.
– Тревога?! – воскликнул Пилкин.
– Сигнальщик! – скомандовал капитан и поднял подзорную трубу.
– Есть сигнальщик! – вскочил матрос.
– Что же это? Судно идет? Тревога? – раздались голоса офицеров.
С Бабушки передавали: «С моря идет корвет “Оливуца”». С Сигнального мыса новость немедленно передали в город. Матросы в рабочих рубахах уже принялись кайлить и долбить пешнями скалу, когда подошел вельбот и на батарею поднялся губернатор. Он подозрительно оглядел офицеров, как бы догадываясь, что они что-то обсуждали тут неблагожелательное.
– Идет «Оливуца», ваше превосходительство! – поспешно сказал Изылметьев.
– Да, идет «Оливуца»! – произнес раздосадованный Завойко. – Но с чем она к нам идет? А того никто не знает!
– Вот, Сашенька, ты и дождался! – сказал Пилкин, обращаясь к Максутову.
Александр Петрович с нетерпением поглядывал на «ворота» между скал, где должна была появиться «Оливуца».
– Слава богу! – с мягкой улыбкой ответил он.
Все знали, что Максутов очень сожалел, что не застал брата Дмитрия в Петропавловске.
– А вы знаете, Иван Николаевич, – обратился Завойко к Изылметьеву, помня смущенное выражение лица, которое застал у него, когда явился и, видно, прервал разговор, – что эта батарея историческая?
– Чем же, Василий Степанович?
– Да тем, что перед моим прибытием на Камчатку американские и английские китобои в насмешку над русским флагом высадились тут и разобрали эту батарею на дрова. Да! Так было! Поэтому я не могу ее убрать, а поставлю сюда того, кто прославит эту дровяную батарею подвигами и сотрет это название. Да, были на Камчатке и такие времена, и не удивляйтесь, будьте ласковы. Но они теперь переменились!
– Как же это могло произойти? – спросил Максутов. – А часовые?
– А где были часовые, я спрошу вас! Часового нашли утром связанного, так как дело было ночью. Это произошло при моем предшественнике Ростиславе Григорьевиче Машине, который теперь начальник Астраханского порта, и если желаете знать подробности, то обратитесь к нему и спросите, как это он допустил. Хорошо, что на Каспийском море нет американцев, а то и Астраханский порт разобрали бы на китоварку для котлов.
В воротах появилось парусное судно.
– Депеши генерал-губернатора доходят до меня, как на волах, но на этот раз «Оливуца» быстро обернулась, – воскликнул Завойко. – Видно, губернатор прибыл на устье Амура! Так я знаю, с чем и зачем она идет!
Завойко велел сейчас же убрать людей с батарей, да так, чтобы с судна их не было видно, сел в шлюпку вместе с Губаревым и сам отправился навстречу корвету.
– Так я и знал, – сказал Завойко, прочитав письмо губернатора. – Повторяю вам то, что говорил в первый раз. Путятин – адмирал, а он прячется от войны! Надо «Палладу» прислать сюда и дать тут бой всей эскадрой, а не отнимать у меня «Аврору»! Слышите! – закричал он на командира «Оливуцы». – Молчать! Не смейте мне возражать! Дайте мне суда Японской экспедиции! И вы увидите, как я встречу врага. А с меня требуют «Аврору», а взамен дают вашу «Оливуцу». Но «Аврора» не выйдет! На ней нет команды, все больные, лечатся на Паратунке на целебных ключах! А по уставу Петра Великого нельзя отпускать в военное время в море военное судно, не укомплектованное обученной командой. Где же я возьму команду? Видите – порт пуст! Где люди? Я вас спрашиваю, извольте отвечать! Так я и напишу губернатору ответ, и вы извольте с рассветом немедленно отправляться. Да приказываю вам команду свою на берег не списывать, так как у вас могут быть больные, о чем я получил рапорт еще в позапрошлом году. И нечего вашим людям делать на берегу. Утром вы получите приказ. А пока прошу вас и всех господ офицеров вечером ко мне на обед. И это насмешка – просить у меня «Аврору», да чтоб еще я и «Оливуцу» возвратил.
– Но мне велено…
– А я вам приказываю и не заикаться и согласиться. Иначе погубите себя, если не объясните генералу, что команды «Авроры» не существует.
– И еще… Прибыл в ваше распоряжение лейтенант Гаврилов. Он не совсем здоров.
– Я его уже видел и рад! Он у меня поправится быстро!
Дмитрий Максутов знал о тяжелом положении города. Он горячо любил брата Сашу и прекрасно представлял, что ожидает тут его родных. Он винил себя, что своими письмами пробудил у Саши огромный интерес к Востоку и увлек его сюда. «Саша подставит грудь под ядра, а я буду в безопасности?»
– Мы с тобой оба артиллеристы и оба будем защищать город! – сказал он брату.
На обеде у Завойко стало известно, что «Оливуца» получила распоряжение немедленно возвращаться в Де-Кастри. После обеда, в саду, братья обратились к Василию Степановичу.
– Дмитрий Петрович желает перейти в ряды защитников города, – сказал Александр Максутов. – Не могли бы вы, ваше превосходительство, способствовать ему?
– Вы хотите этого?
– Да. Но командиру нежелательно отпускать его.
– Я тронут вашим желанием. И даже сам хотел вас просить об этом. Так я могу ответить вам, еще не говоря с командиром «Оливуцы», что капитан-лейтенант Назимов согласен! И еще передайте ему, что я восхищен вашим самоотверженным поступком. И еще, что надо быть дураком и изменником, чтобы не отпустить артиллерийского офицера в Петропавловск в канун прихода врага!
Оставшись одни, братья продолжали разговаривать, сидя на скамейке под большой березой.
– Послушай, Митя, я хочу спросить тебя, – говорил Александр, – что за человек Василий Степанович?
– Как тебе сказать…
– Ты, верно, уж знаешь его больше меня. Что же до меня, что он рядом с кузиной производит странное впечатление, хотя, признаюсь, и он мне симпатичен.
– Он не светский человек, но честен, умен, трудолюбив. Он не получил образования и не говорит по-французски, но это человек с железной волей.
– Но грубоват.
– Должен сказать тебе, что такие генералы были во время войны за освобождение и у американцев. У них был генерал, который не мог подписать фамилии на приказе, ставил чуть ли не кресты или какие-то значки, а вдребезги разбивал в сражениях образованных английских генералов-аристократов. А эти вышколенные столичные неженки презирали американцев. Завойко, конечно, ограниченный человек во многом. Но он по-своему замечательная личность, и на его слово можно положиться. Поверь мне: при всех своих несуразностях он может стать великим человеком, и имя его не забудется.