личились матросы с «Авроры». И надо помнить, господа, что англичане и французы в тайге сражаться не могут, а меткостью боя и готовностью ударить в штыки мы всегда их превосходили.
Изылметьев сидел и думал, что вот англичане когда-то поносили в газетах фрегат «Аврору» и как этим сами подали ему мысль пустить в Кальяо слухи, что наш фрегат, как всегда, неисправен и что задерживаться приходится из-за него. А тем временем быстро изготовились к переходу и ушли… Ушли у них из-под носа. «И вот теперь они тут, и моим господам офицерам не на прогулке в кафе приходится встречаться с ними, а приходится угощать друг друга бомбами и калеными ядрами. Горячий день сегодня был…»
Сегодня все время палубу поливали водой.
«А каналья Михаило Федоров два ведра утопил, и Малафей Суриков утопил одно. На них не напасешься… Где я тут возьму новые ведра? – вспоминал Изылметьев подробности сражения. – Надо бы их наказать, но вели себя героями, нельзя. Они под ядрами и бомбами бегали по палубе и заливали из этих брезентовых ведер огонь и просто на палубу лили, так как все раскалилось. «Аврора» выстрелила сто двадцать четыре раза… А враг, оказывается, бил по первой батарее двухпудовыми ядрами».
Догадливый мичман Фесун, видя, что генерал похвалил сибирских стрелков, заметил, что позавчера выстрелом второго орудия с Сигнальной батареи разбита корма адмиральского фрегата у англичан.
– А это не фантазия Гаврилова? – спросил Завойко.
Фесун подумал, что сделал, может быть, неудачное замечание, однако в глубине души остался при своем и хотел бы убедить дядюшку. Было уже поздно, когда Завойко вызвал канонира с разбитой Сигнальной батареи.
Маркешка явился на «Аврору». Его расспросили, как он стрелял.
– Ты попал в адмиральский фрегат?
– Однако, не знаю… Вам лучше знать, ваше превосходительство.
– Этого не может быть! – заявил поручик Губарев. – Это стрелял Александр Петрович.
Маркешка уклончиво ответил, что, пожалуй, и в самом деле не он попал. Однако он хорошо помнил, что в это время никто, кроме него, не стрелял.
Глава шестая. Адмирал и офицеры
Белые борта и палуба французского фрегата в крови.
На палубе – раненые, поднята чья-то рука со сжатым кулаком.
«Странно и страшно, вот этак взяв за ноги и за руки тело своего убитого товарища, – думает Пьер, – бросать его на палубу. Еще так недавно уходили веселые и уверенные. Этот парень, когда мы взяли батарею, еще сказал мне, что все обошлось благополучно! Но вдруг началась ответная атака, и мы не удержали взятой позиции. Какая глупость! Быть в таком выгодном положении и оказаться преданными. Какие все-таки хладнокровные негодяи наши союзники!»
Подходят новые шлюпки, и опять на низкий борт поднимают убитых. Раненый офицер в рваном мундире едва карабкается. Ему помогают. Подошел вахтенный офицер и велит своим матросам, оставшимся на судне, немедленно смывать кровь с бортов. Тяжкое зрелище!
– Наши союзники струсили! – говорят в кубрике. Слышатся страшные проклятия.
– Почему они не пошли в глубь бухты?
– Невелика доблесть, два фрегата сражались против батареи из пяти орудий! Сказать откровенно, я был восхищен русскими и желал им еще продержаться!
– Смело сказано, Пьер, да держи язык за зубами!
– Чего мне бояться? За эту победу англичан можно похвалить русских!
Отсюда, с французского судна, грозная сила англичан выглядела совершенно в ином свете, не так, как русским с берега, по которому била эскадра.
– Пароход прятался после каждого выстрела!
Эти убитые и раненые – жертвы коварства союзников.
– Черт побери наших офицеров, где их храбрость?! – раздавалась брань в новой группе французских матросов, растекавшейся по жилой палубе. – Еще один такой десант, и всех нас перебьют.
– Но мы тоже задали русским жару!
Меткие пули врага, ядра, причинившие повреждения фрегатам, раны товарищей, смерть близких и страшная неудача десанта – все это угнетало матросов. Когда они желали драться, пришлось бежать. Оставалось ощущение разгрома.
У большинства теперь появилось зло против русских. Но злы были на своих офицеров. Кляли капитанов и старого адмирала Де-Пуанта и уже мертвого английского адмирала Прайса.
– А пленные славные ребята, – заметил кто-то из молодых после обеда.
– Пойдем еще разок посмотрим на этих медведей.
Квартирмейстер Усов, немолодой человек, заведовал в Тарье обжигом кирпичей. Он мастер на все руки и влиятельная персона в Петропавловске в солдатских кругах. Маленький, с моложавым лицом, кареглазый.
– Ну как, русский? – спрашивали его французские матросы.
Подошел переводчик-поляк.
– Спрашивают тебя, видел ли ты когда-нибудь прежде французов? – спросил поляк.
– Как же! – отвечал Усов. Он полукамчадал, быстрый, живой, ловкий и очень любознательный. – На Камчатке французы раньше бывали.
– Когда это было? – заинтересовались матросы.
– Да вот в тот год… Сколько же это? Вроде года четыре, как спасли мы судно французское.
– А ты спасал? – спросил поляк.
– Как же! И я!
Пленных заставляли работать, и кормили их так же, как своих матросов. Усов сегодня шил паруса, в то время как наверху гремели пушки. Он многое замечал, видел, что привезли мертвых и раненых. Видно, наши дали им как следует.
– Он говорит, что четыре года тому назад был в команде русского судна, – стал переводить поляк, – которое спасло французский корабль.
Матросы сразу сбились тесней.
– Ты спасал французское судно? – удивились французы.
У поляка было двойственное чувство. Когда ругали русских, и он их ругал, он ненавидел их, как поработителей. Но когда русские выказывали себя великими и совершали подвиги, то и он гордился, они – славяне, это почти поляки, хотя и москали. И вот они стояли, два сына славянского племени, – кареглазый Усов с Камчатки и поляк Збецкий с начерченными усами. Поляк гордо поглядывал на французов, сбившихся толпой вокруг пленника.
– Когда же это было?
– Говорит, что пять лет назад, – гордо зардевшись, продолжал усатый поляк.
– Когда?
Поляк разгладил усы и приосанился.
– Ну? Ну?
– Когда на Камчатку… Хм… Приезжала знаменитая французская… Хм… черт возьми…
– Да ну, не тяни, пан!
– Знаменитая французская артистка… Он не помнит имени.
– Она пела?
– Нет, она играла… И пела тоже? – спросил он у Усова.
– Ах вот, она играла! Видимо, скрипачка… Как она играла?.. Ах, не так, а вот так! Так он сам слыхал, она и на корабле играла. Она вот так играла? А! Значит, виолончелистка!
– Кто бы это мог быть, ребята? Какое судно?
– Мало ли какие чудеса бывают на свете! Похоже на вранье: виолончелистка на китобойном судне!
– Не-ет, он говорит, что она приезжала с русским губернатором и с его женой, тоже француженкой.
– Я знаю китобоя, который тут погиб, – вмешался один из матросов. – Ребята, на «Облигадо» есть парень из той команды.
– Кто бы могла быть эта знаменитая артистка? Поняли что-нибудь русские?
– Да! Она с губернатором приезжала, и говорит, что все ходили ее послушать и он слушал и что в тот год…
– Если бы англичане нас не подвели, мы сегодня бы взяли Петропавловск, – проходя, говорил молодой лейтенант старшему офицеру.
– Да, но где-то в этих водах у русских ходит эскадра с пароходом! Нельзя действовать опрометчиво, – видимо, стараясь оправдать адмирала, сказал старший офицер.
Они остановились и поинтересовались, о чем люди беседуют со вчерашними пленниками. Матросы поговорили о русском, а потом стали жаловаться на сегодняшнюю неудачу.
Дисциплина на судах жесткая. У англичан вчера одного матроса Никольсен велел здорово наказать розгами. У французов нет таких зверств, но почти каждый день кого-нибудь сажают в карцер. Но сегодня, после неудачи, все офицеры подобрели, кажется. Даже англичане не такие гордые, как всегда, но нахальство имеют упрекать в неудаче французов.
Старший французский офицер поднялся после беседы наверх и поспешил передать адмиралу, что матросы винят в сегодняшней неудаче союзников – англичан. Он знал, что адмиралу это понравится.
Адмирал Де-Пуант всегда утверждал, что надо прислушиваться к мнению матросов. На этот раз команда говорила именно то, что и адмирал думал. Может быть, только немного преувеличивают матросы. Но виноват покойный Прайс! Диспозиция была ложно составлена. Теперь надо уходить. В неудаче виноват он.
Тем временем в другом месте жилой палубы толпа окружила жену Усова с двумя ее детьми. Французы предлагали детям кусочки сахара, брали их на руки. Молодой француз подхватил на руки двухлетнего ребенка и делал вид, что танцует с ним вальс. Все рады детям, некоторые наперебой стараются услужить матери, обратить на себя внимание.
Пелагея Усова – плотная и смуглая женщина, просто, но опрятно одетая, в чистом платке. Она уже несколько освоилась на французском фрегате. Тут все любезны с ней и смотрят на нее с интересом. Даже офицеры, торжественно и величаво прохаживающиеся с деловым видом по жилой палубе, всегда ласково кивнут ей, иногда дадут сладкое детям, заигрывают с ними.
Такие славные, веселые, оказывается, эти французы. Ребятишкам такие рожи забавные делают. Ребята тоже привыкли, идут к ним на руки. Но Пелагея все время помнит, что она не в гостях и что муж-то в плену. С детьми-то они ласковы, но на отца этих ребят после работы надевают кандалы.
Поэтому Пелагея сдержанна и не очень отзывается на любезности окружающих, хотя временами так ее рассмешат, так позабавят, что и она в душе улыбнется и извинит себя тем, что матросы-то ведь что у нас, что у них – подневольные. Что им велят, то и делают. И какие есть забавные люди на свете!
Еще вчера, когда взяли в плен, Пьер пришел из камбуза, принес кашу для ребятишек. Сразу человек десять матросов уселись и смотрели с удовольствием, как ребята уплетают за обе щеки.
– Жаль, нет молока, – говорит худощавый, сухой, высокий Жан. На узком лице его намечаются морщинки. Он все время поглядывает на Пелагею…