– У меня свой прицел… – объяснял Можайский. – Вот смотри.
– Хитрый! Я слыхал про тебя. Все равно – воды нет. «Паллада» на твоих боцках не пойдет! Ни церта!
После охоты зашли в деревню. Еткун раздобыл у знакомого старика араки и угостил хозяев и русского.
Один из гиляков рассказал по-русски, как у его товарища на охоте упал нож, а он, такой ловкий, поймал.
– На лету?
– Конесно!
– И я могу! – сказал Можайский.
Гиляки посмотрели с удивлением. Можайский – высокий, веселый, сильный и худой – нравился им.
– Церта тебе!
– Вот смотри! – Офицер встал, вынул охотничий нож, уронил его и поймал у пола.
– У-у! То было на дереве! Знаешь, так поймать только летающий человек может. И моя товарищ – ево был простой человек, прыгнул с дерева и поймал! Успел.
– А как у вас летающий человек летает? – через некоторое время спросил Можайский.
– Быстро!
– Крылья у него есть?
– А зацем ему? – ответил Еткун. – Нету крыльев!
– Есть крылья! – перебил хозяин.
– Нету! Я сам видал, ево летает, у-ух! Пуля – нету крыльев. У стрелы тоже нету. Ево толкает – и посе-е-ел!
Когда шли на шлюпке к фрегату, Можайский спросил Еткуна:
– А как ты думаешь, летать без крыльев можно?
– Ну да, кидай – и его летит. Крыльев нету, но хвост ли, ково ли надо, наса стрела летает, но у нее такой стуцка делаем, ево дерзит лучсе и как раз попадает.
Можайский задумался.
– Тебе адмирал рубахи не дает?
– Нет!
– Я тебя крещу сам и дам тебе рубаху.
– А Араске?
– И ему дам. Как тебя крестить? Попа надо?
– Не знаю, попа ли, батюску ли. Геннадий Иванович тозе, как ты, мундир таскает, одёза не поповская, а Богу молит, поповская песня поет, тозе как поп ли, батюска ли, а крестил он много, иконой крестил и еще розгам крестил, кто второй раз из-за рубахи ходил. На голове маленько волоса стриг, кто купать боится.
– А как же шаман, если ты крестишься?
– А саман тозе! Ево мне не месает. И ты спроси саман, как ево летает. Ево умеет. Ево летает и пузой баба попадает. Тебе тозе, наверно, так хоцет?
– Я тебя крещу! – не слушая Еткуна, продолжал Можайский. – В шамана верить не надо. Попросим нашего попа, а я буду твой крестный отец и дам тебе свое имя. Ладно?
– Конесно!
– Так ты думаешь, – сказал Можайский, налегая на весла, в то время как Еткун сидел на руле, – человек может летать?
– А це, тибе этим дела думает?
– Да.
– Однако, без церта дела не могу, – ответил Еткун и сплюнул за борт, – саман посоветовай, ево знает… А це, Саска, тибе по земле не хоцу ходить? На земле тозе хоросо…
Пришла «Аргунь». Прибыл Невельской. Еще издали заметил он, что фрегат без мачт. Они спилены. Команда малочисленна. Почувствовалась старость судна.
– Где адмирал? – спросил Геннадий Иванович, поднявшись на палубу и поздоровавшись с Уньковским.
– Его превосходительство два дня как отбыли на «Диану», – ответил Уньковский. – А позвольте спросить, Геннадий Иванович, где паровая шхуна?
– Она не приходила ко мне и где сейчас – неизвестно. Я ждал ее в Петровском, так и не дождался…
– Что же с ней?
– Китобой, пришедший на рейд Петровского, сказал, что встретил ее в ста милях от Аяна. Погода была хорошая. Вражеских судов в Охотском море нет.
– Так вы полагаете…
– Полагаю, что, придя в Аян, генерал по какой-то причине послал шхуну на Камчатку. Судьба ее все время заботила Николая Николаевича. Видно, на Камчатке тяжелые бои. У меня такое чувство, что зря ведем «Палладу» и зря «Диана» сейчас снаряжается в Японию, когда надо было всеми силами выручать Камчатку. Тысяча матросов, два фрегата!
– Теперь уж поздно! – ответил Уньковский.
Перед Невельским вытянулись Еткун и Араска – оба в полинялых матросских рубахах, помытые и причесанные.
– А я искал вас и ругал. Здорово, Араска! Как так, Еткун, ведь я велел вам ожидать?
– Моя теперь не Еткун! – отвечал гиляк.
– Он у нас крестился, Геннадий Иванович, – стал объяснять Уньковский.
– Моя кресный отец есть русский молодой парень. Моя старик – сын, а ево молодой – все равно отец! Моя теперь Можайский, а фамилия – Александр!
– Только наоборот, Александр – имя, а Можайский – каль, – отвечал Невельской.
– Нету! Своя каль не бросаем.
– Потеха с ним! – сказал Уньковский.
Невельской заметил, что судно идет хорошо.
– Без адмирала и фрегат пошел. Видите, сколько прошел.
– Когда я шел на баркасе из Петровского, вы еще на траверз Лангра не выходили.
– С помощью Божьей и Воронина движемся без адмирала и без паровых средств!
«Аргунь» повела «Палладу». Шлюпки возвратились, измученные непрерывными трудами гребцы пошли отдыхать.
Погода хорошая. Похоже, что «Паллада» благополучно перейдет на северный фарватер. Весь лиман пройден от южного пролива до северного.
– А барометр пошаливает, и ваш коронный лоцман обещает бурю, – замечает Халезов.
Перемена погоды может быть. В эту пору, Невельской знает, бывают сильнейшие штормы, приходящие с юга.
Вечером допоздна Невельской и Уньковский сидели в опустевшем адмиральском салоне. В речах Уньковского чувствовалась обида, что его не берут в Японию… Зная, как Невельской любит говорить про описи новых бухт, он рассказал ему, какие гавани видел на юге Уссурийского края. Геннадий Иванович слушал как зачарованный. Уньковский уверял, что и почву там смотрел, преотличная земля.
– Из малоземельных губерний хлынут сюда переселенцы, украинцы пойдут, климат для них подходящий!
– Дай бог дожить и увидеть! – сказал Невельской.
– А фрегат какой умница! – воскликнул Уньковский. – Как он сразу все понял! И пошел без адмирала! Право, я уж много раз замечал, что фрегат хорошо себя ведет, если его нет. Я полагаю, что ни один корабль его не потерпит, так как он есть ханжа и лицемер, что противно всякой природе.
– Я тоже верю в приметы, – подхватил Невельской, видя, что беседует с настоящим моряком. – Если я иду на своем «Байкале», который я сам строил, то мне все удается. На нем обошел я вокруг света на три месяца раньше срока. Шлюпка с «Байкала» нашла Амур и пролив к югу… Да и Сахалин я занял на «Байкале»! Что вы скажете?
– Я скажу, что все-таки адмирал те посты снял с Сахалина, чему ваш «Байкал» не помог! Так что не верна ваша примета!
Невельской умолк, разъярившись в душе против адмирала.
Уньковский попросил его быть ласковым и признаться откровенно, почему он против Японской экспедиции.
– Никогда не был! И ни боже мой! Руку японцам надо тянуть, но не вокруг света. Надо заселить и развить Амур, Сахалин и Приуссурийский край. Без этого политика ложная, дутая, чванство столичное, наподобие… черт знает чего… Это знаю я, но со временем это станет очевидным и тем же японцам.
Чуть свет Невельской уже в рубке.
– Будет сторм! – уверенно заявил Араска, когда солнце взошло. – Вот этим птица наверх летает и сразу на низ.
– Как барометр? – спросил Уньковский.
– Упал на два деления! – отвечал Халезов.
– Завтра ли, ноцью ли, – добавил Еткун.
– Бар перешли, слава богу! – сказал Невельской, вернувшись к обеду с «Аргуни». – Мы в Охотском море.
– Я уже вижу какое-то судно. Что оно тут делает?
– Это американцы занимаются своим любимым делом – бьют наших китов, на что мы смотрим с берега! – в тон ему ответил Невельской. – Стал напротив гиляцкой деревушки. Означает, что идет мена или предстоит грабеж. Верно, Еткун?
– Американ сляет, маленько охотит. Нас обманет и морда бьет, голова бьет. Араску так бил, ево кровь горлом сел, а американ бил есе. Церта ему! Фрегат увидит – не трогает никого. Боится.
– Надо скорей переходить на северный фарватер, – сказал Невельской, – погода меняется.
Начинался ветер порывами, к ночи поднялся шторм. Отдали запасные якоря. К утру шторм загрохотал с огромной силой. Море ревело. Американское судно оказалось лежащим на кошке у сахалинского берега. Огромные волны били в него, видимо ломая обшивки. Судно казалось брошенным командой.
«Аргунь» ушла еще вчера в лиман. Ее не видно.
Вдали около острова Удд терпело бедствие другое китобойное судно. Хотели идти туда на помощь, но шлюпки заливало, люди едва спаслись, и Невельской поднялся на борт мокрый до нитки.
Шторм крепчал. Гиляки, как птицы в сильный ветер, сидели у рубки, прижавшись друг к другу. Стихать стало ночью. Утром пришла шлюпка с «Аргуни». Араска отправился на берег и вернулся в ужасе: гиляки вырезали и повыбрасывали в море весь экипаж разбитого китобоя.
– Что мне с ними делать! Это какая-то война беспощадная! – воскликнул в горькой досаде Невельской. – Чего только мне разбирать тут не приходится! Можно с ума сойти…
Неожиданно прибыл на баркасе адмирал. Он осмотрел потрепанную штормом «Палладу» и пригласил на совет Невельского, Уньковского и Халезова.
– «Паллада» в реку не войдет! – стоя у стола и держа в руке сигару, резко заявил адмирал.
Невельской ответил, что главное пройдено, остается немного.
– Я не смею рисковать! Я должен идти на «Диане» в Японию и не могу ждать, пока «Паллада» пройдет по всем мелям.
– Идите в Японию, ваше превосходительство, – выпалил Невельской, – а мы фрегат введем.
С неожиданной решительностью Путятин заявил, что «Паллада» по глубокому сахалинскому фарватеру должна возвратиться к мысу Лазарева. А оттуда, на буксире у «Дианы», она пойдет на зимовку в гавань Хади.
– Ей там будет спокойно! Что же мы ее будем здесь ломать по приказу Муравьева! Устье Амура, господа, мелководно и неудобно!
– Нам не давали парового судна для исследований – вспыхнул Невельской, – поэтому мы не могли составить карт огромного лимана.
Долго спорили, но адмирал был неумолим. Он сказал, что отпускает Уньковского и офицеров и доведет судно в Хади, поставит его на зимовку.
– Так я вам говорю, что «Диана» его тоже не будет слушаться! – говорил Уньковский после совета Геннадию Ивановичу. – Больше того, если бы не было Путятина, то и трактат японцы давно бы подписали!