– Смотри, как мы еще будем резать всех вас. Вот так!
И купец полоснул сам себя…
– Странный случай!
– Странный и неприятный очень! И Геннадий Иванович расстроится! – ответил Римский.
В казарме все спали глубоким сном, когда матрос Васильев при свете лучины стал тесать щепы из высохшего у горячей печи полена. Казак Аносов слез с нар, надел торбаса и накинул тулуп. Теперь он возит воду с реки Иски. Стукнула дужка ведра. Это в казарму пришла Алена. Слышно, как она подняла деревянную крышку у кадушки и зачерпнула воду, как капли с ведра капали в кадку. Зашлепали босые ноги по полу. Вода хлынула в котел. Вскоре лучины с треском занялись в печи. С нар сполз Чумбока.
– Че, утро? – спросил он. – Капитан, пора ехать! Пистолеты заряжай! Как раз нападут на нас нынче!
– Не пугай! – весело отозвался Римский-Корсаков.
Доктор спал крепко. И он и Римский охотно ночевали в казарме. Дверь открылась. Вошла маленькая дочка Калашниковой.
– Ну, пришла? – спросил ее Васильев.
– Мамке помогать! – бойко ответила девочка.
Стали один за другим соскакивать с нар матросы. Завтракали за большим столом. Потом боцман Козлов приказал строиться. Вошел Аносов, черноватый, с бороденкой клином, обмерзшей, как сосулька. Кажется, что казак засунул подбородок до самых губ в хрустальный бокал.
– Воды привез! Пейте, ребята, на здоровье! Хорошая водица! – сказал он и стал раздеваться.
Алена подала ему на стол мутовку с кашей.
– Стройсь! – раздалась на улице команда младшего унтер-офицера. Матросы идут сегодня в лес рубить дрова.
Алена подошла к капитану, подала узелок в чистом платке.
– Воин Андреевич, будьте добры, отвезите от меня пирог Екатерине Ивановне, – сказала она. – А вот это вам, на дорогу!
– Спасибо тебе, красавица! – ответил Римский-Корсаков.
Через полчаса нарты уже мчали его по заливу. Горы с лесом надвигались с обеих сторон. В разлоге у подошвы их дымились трубы из полых деревьев в гиляцком зимнем стойбище.
Невельские за большим столом угощали вином и сластями двух китайских купцов. Геннадий Иванович рекомендовал гостей как старых своих знакомых и приятелей, с которыми он впервые встретился на Тыре.
– Че, ваша англичанина победила? – сияя, спросил Римского-Корсакова толстощекий Тин Фа. – Наша слыхала! Кругом слыхала!
– Наш генерал очень доволен, – говорил другой купец, Ургэн, высокий, в черной одежде, похожий на ученого, каких Римский видел в Шанхае. – Нашего генерала хотели судить в Пекине за то, что пропустил Муравьева. Но теперь он оправдался!
Римский и Невельской удалились в кабинет. Воин Андреевич рассказал о самоубийстве купца. Невельской сказал, что объявит об этом гостям и завтра же выедет сам на расследование.
– Убийство Калашникова произошло на Лангре, там, где когда-то Петров подвергся нападению гиляков и, обороняясь, стрелял в одного из них. Мне стоило больших трудов уладить все это. Значит, маньчжур старался совершить все так, чтобы мы предполагали, что это месть лангрских гиляков! Но, видно, Чумбока что-то уже знал! Его наградить надо, да горд, не берет наград!
Пришли Сгибнев с супругой, капитан-лейтенант Бутаков, офицеры с «Дианы», появился Петров.
Утром Невельской и Римский выехали на Коль. С ними вместе поехал рослый купец, похожий на ученого. Он возмущен поступком Муньки и говорит, что общество купцов давно недовольно им.
Огромные деревья стояли, держа на ветвях целые сугробы.
– Меня заботит, что нет почты от Николая Николаевича, – говорил Невельской. – Что там у них в палатах? Пора бы уж известить нас. Так, одно за другим, дела и заботы сыплются на мою голову! Невельской, вертись по солнцу!
Зима быстро проходила.
Еще летом и осенью к устью Амура в залив Счастья один за другим приходили компанейские транспорты из Аяна и Охотска. Из этих городков вывозилось компанейское имущество, товары, меха, оборудование мастерских, мебель и сундуки чиновников. Оказалось, что в маленьком Аяне были огромные запасы продовольствия. Бочки с маслом стояли там годами, в то время когда годами же Амурская экспедиция голодала. Но теперь ждали врага и боялись, что он все захватит, явившись весной с кораблями. Все обнаружилось. Настоящие богатства стали видны лишь во время эвакуации.
Екатерине Ивановне даже удалось купить пианино у одного из торговцев, вывезшего свои товары и вещи на казенном транспорте из Аяна.
Так зима с пятьдесят четвертого года на пятьдесят пятый была первая неголодная зима на устьях Амура.
Вечерами офицеры играли в карты или готовили любительские спектакли. «Все это очень мило, – думал Невельской, – и жизнь входит в провинциальную колею. Благодаря врагу мы сыты…»
За игрой он часто ходил картой невпопад, начинал горячо рассуждать.
Оставаясь один, он шагал из угла в угол, и тогда Катя, знавшая, что у него на душе, появлялась из маленькой комнаты с Олей и старалась оживить и рассеять мрачные думы мужа.
Да, она понимала, эта сытая зима с картами и обществом была в то же время первой, во время которой муж совершенно не мог производить никаких исследований. Руки его были накрепко связаны.
Его семья сыта, вокруг него общество, по вечерам он играет в карты, и танцует, и веселится, но дело его стоит. А он бы мог быть на Самарге, мог поставить пост у самой корейской границы, в гавани, которую Путятин назвал именем Посьета. До прихода сплава и приезда губернатора, чего он так ждал, он еще смел поступать самовольно. Теперь посты сняты всюду, с Сахалина и из Хади все убрано для того, чтобы все войска были собраны в кулак. Силы велено не распылять.
«Бог знает, что тут будет еще… Как снимем все с Камчатки, как доставим сюда, как закончится война? Какие силы врага явятся сюда? И что будет дальше? Когда займем южные гавани? Каковы будут тут города, селения, порты, флот? Сколько лет пройдет?» – вот его мысли.
Он говорил, что добьется своего, что сюда, на эту благодатную землю, потянутся во множестве люди, когда падет крепостное право. Жизнь «здесь», по его словам, во многом зависела от жизни «там», как экспедиция от аянских амбаров, в которых, оказывается, все было, когда они голодали. Когда будут открыты «амбары» России, все оживет и здесь, и Сибирь преобразится.
Он – военный моряк – мечтал, как и в юные годы, о дружбе и связях с Китаем и Америкой, о русском флоте на океане. Годы и седина не переменили его.
– Еще ничего не закончено! – сказал он, вставая с дивана, возбужденный Катиной игрой на пианино. – Еще все впереди…
Он ждал ледохода и энергично готовился к новым открытиям.
Утром, при сильном ветре с юга, все население поста собралось на берегу.
Раздался грохот, подобный сильнейшему орудийному залпу. Амурский лед лопнул наискось от берега до берега во всю многоверстную ширину реки. Сразу же его пласт покатило на берег, било и ломало о кручу и громоздило обломки под обрывом, на котором стоял Николаевский пост. Через пять минут там была гора битого льда в несколько сажен вышиной. Река зашуршала и пошла, и середина ее вдруг открылась и стала по-летнему голубой и чистой.
Катя радовалась просветлевшему взору мужа. Румянец заиграл на его щеках. Казалось, он надеялся, что уйдет лед и руки его будут развязаны.
Он полон забот и снова устремлен в будущее.
«Но не ждут ли его новые разочарования?»
Его мечты, исполненные человеколюбия, были высоки и благородны. На деле, кажется, получалось что-то другое, не совсем то, о чем он мечтал.
Да, река занята, прибыл сплав, движение открыто, найден удобный выход к морю. И построены казармы, гауптвахта, назначены чиновники, появились первые полицейские чины; первые торговцы, прибывшие со сплавом, не отличаются гуманностью; чиновники говорят о том, что тут гибель людей неизбежна и кровь должна литься, это естественно, и что сюда надо прислать каторжников, а сами мечтают о наградах…
Великие замыслы, оказывается, не могут быть исполнены совершенно! И великие подвиги не могут быть сразу признаны!
– Какая прелесть! – забываясь, говорит Невельской, глядя на огромную реку и держа под руку Екатерину Ивановну.
Трудясь ради этой реки всю жизнь, он впервые видел на ней весну.
Чумбока столкнул на воду берестяную лодку и помчался на ней по чистой воде, гребя как бешеный, словно руки его за зиму истосковались по тонкому двухлопастному веселку.
А река уже покатила из верховьев свои воды.
Мангму извечно несет широкие мутные воды к синему северному морю.
Мангму велик! Много рек и речек отдают ему свое богатство. Воды желтые из страны маньчжуров и воды светлые из русских гор, светлые, как глаза русских, стекаются к нему же.
Дремучие леса стоят на берегу Мангму. Тайга…
«О-би-би…», «тнк-ти-ка…» – кричат птицы.
Весенние воды шумят по тайге.
Между расступающихся берегов река несет вывороченные с корнями тяжелые деревья.
Чумбока плывет между лесин на берестяной оморочке.
На берегу, под хребтом, ветер мечет дымки над длинным рядом светлых домиков нового города…
Примечания
Нерчинский договор – первый договор между Россией и Китаем, только что покоренным маньчжурами. Маньчжуры навязали этот договор Русскому государству силой. Договор был заключен в 1689 году и определял отношения Русского государства с маньчжурской Цинской империей, установил границы между русскими и китайскими владениями на Дальнем Востоке по рекам Горбица и Аргунь. Восточнее земли были по настоянию русского посла Федора Алексеевича Головина оставлены неразграниченными, что дало право впоследствии снова ставить вопрос о границе.
Хейлунцзян – река Черного Дракона – китайское название реки Амур.
Лависс и Рамбо. «История XIX века». – Часть многотомного коллективного труда «Всеобщая история с VI века до наших дней», изданного в 1893–1901 годах во Франции под редакцией известных буржуазных историков Э. Лависса и А. Рамбо. Цитируется шестой том русского издания, 1938 год.