– И что же вы, товарищ Коба, молчали о таком предложении целую неделю? Нехорошо, однако, получается перед товарищами по партии, нехорошо. Ну да, ладно, сказали – и то хорошо… Только скажите, а чем товарища Михаила в качестве главной левой партии не устроила наша партия большевиков?
В ответ Коба так же внимательно посмотрел на будущего вождя мирового пролетариата и хрустнул костяшками.
– А вы сами догадайтесь, товарищ Ленин… – сказал он. – Скажите, с какими лицом товарищ Михаил должен поддерживать нашу партию (а это обязательное условие), если в ее программных документах до сих пор прописана неизбежность свержения Самодержавия, пусть даже и ненасильственным путем? Получится, что император сам должен агитировать за свое свержение – а это нонсенс и может сильно ударить по его собственной репутации, не говоря уже о том, что партия большевиков от такого хода скорее потеряет, чем приобретет сторонников. Есть у нас еще такие, которые считают союз с царизмом временной вынужденной мерой, чтобы накопить силы и все-таки устроить вооруженное восстание…
– Есть такие, есть, – подтвердил Ильич, – и это хорошо, что есть, потому что иначе они оказались бы в какой-нибудь радикальной партии, где стали бы добычей ваших знакомых из Новой Голландии. Как там говорят: «шаг вправо, шаг влево – попытка побега». Товарищ Тамбовцев – милейший человек, но если император ему прикажет – отправит на каторгу любого нашего товарища без малейших колебаний…
– Ну, товарищ Ленин, – пожал плечами Коба, – не все так однозначно… Во-первых – не любого, а только того, кто нарушит наше соглашение и начнет готовить против нынешней власти какие-либо насильственные действия; а во-вторых – только в том случае, если вы, как глава партии, не сумеете остановить этого товарища и вернуть на путь истинный. Да и тогда в большинстве случаев ничего, кроме душеспасительной беседы, нарушителю конвенции не грозит. А зря. Такие товарищи дискредитируют нашу возможность выполнять заключенные соглашения.
– В любом случае, – сказало Ильич, – как бы ни складывались дела, такое положение мне никоим образом не нравится. Неуютно каждый день чувствовать себя на прицеле. Чуть что не так сказал – и здравствуй, Новая Голландия…
В ответ Коба только пожал плечами. За отдельными товарищами, больными детской болезнью левизны, о которых сейчас говорил Владимир Ильич, действительно приходилось присматривать в оба глаза, дабы они не наговорили или, не дай Бог, не натворили чего лишнего. Ведь душеспасительная беседа или каторжный этап в Сибирь – еще далеко не самое худшее, что может случиться с революционером. Истребительные группы ГУГБ, воюющие с террористическими ячейками (без различия их партийной и религиозной принадлежности) вооружаются автоматами (на самом деле пистолетами-пулеметами) Федорова под девятимиллиметровый парабеллумовский патрон. Тех, у кого не хватило ума бросить оружие и упасть на землю, обычно потом хоронят с изрядным свинцовым обременением внутри. Эти самые автоматы – жутко скорострельные машинки, на близком расстоянии по эффективности равные пожарному брандспойту, не разбирающие, кто прав, кто виноват.
Тем временем Ильич, который расхаживал туда-суда по комнате, заложив большие пальцы за проймы жилета, снова остановился напротив Кобы с ехидной усмешкой.
– А что, – живо спросил он, – лично вы, товарищ Коба, тоже не считаете низвержение самодержавия и пролетарское вооруженное восстание насущной необходимостью, или думаете, что нынешнее положение временно и без применения насилия нам не обойтись?
– В нынешних условиях, когда император Михаил по всем вопросам идет нам навстречу, – ответил Коба, – я считаю любое применение насилия и даже подготовку к нему не только излишним, но и прямо вредным. Маленькая ложь рождает большое недоверие, но если обман выразился делами и из-за него погибли люди – хоть служащие полиции, хоть простые обыватели, хоть наши товарищи, – то такой обман становится тысячекратно страшнее. Кто станет потом с нами договариваться, если мы одной рукой подписываем договоренности, а другой сами же их нарушаем…
– Да я, собственно, не об этом, – махнул рукой Ильич, – но ведь и император Михаил тоже может оказаться не вечным, причем без всякого нашего участия… Британские агенты, польские националисты, или вообще еще какие-нибудь …исты, ведь врагов у товарища Михаила хоть отбавляй. Что будет в таком случае с рабочим движением, если его преемник-регент из великих князей решит свернуть все его социальные программы, посадив нас с вами в тюрьму, чтобы не возражали и не мешали пить кровь трудового народа? Это я вообще-то говорю к тому, что не возражаю против вашей профсоюзно-партийной деятельности, но не уверен в том, что все эти благие начинания нынешнего императора имеют хоть сколь-нибудь продолжительное будущее.
Коба хмыкнул и измерил Ильича внимательным взглядом.
– Вы можете не беспокоиться, – сказал он, – но товарищ Михаил тоже не дурнее иных прочих. А если он чего и упустит, то найдутся товарищи, которые тут же ему подскажут. Не буду объяснять подробности, но в случае несчастья с товарищем Михаилом ни один Великий князь к должности регента не подойдет и на пушечный выстрел. Товарищи из будущего, которые контролируют вокруг трона все основные позиции, назначат регентом правильного человека, и никто даже пикнуть не посмеет. Кстати, и вы, и я тоже состоим в Регентском Совете и будем вместе нести свою долю ответственности за управление страной.
– Ну что же, товарищ Коба, – потер Ильич руки, – так будет даже лучше. Но теперь давайте вернемся к тому, что вы сказали в самом начале. Насколько я понимаю, новая партия нужна товарищу Михаилу потому, что он решил поиграть в парламентаризм, не так ли?
– Вы совершенно правы, – кивнул Коба, – это именно так. Только вот слово «поиграть» я счел бы в данном контексте несколько неуместным. Товарищ Михаил говорил, что народ должен чувствовать, что через своих представителей он принимает непосредственное участие в управлении страной, но в то же время ему не хочется возиться со всякими обормотами, которые могут пролезть в будущий парламент на волне левого популизма. Поэтому ему нужна максимально широкая и в то же время управляемая левая партия, которая перекроет собой все легальные оттенки рабоче-крестьянского движения…
– А наша партия большевиков, – быстро спросил Ильич, – будет допущена к парламентской трибуне, или товарищ Михаил собирается строить чисто однопартийную систему?
– По идее, – сказал Коба, – в его парламентской схеме присутствуют две крупные партии – левая и правая, а также множество мелких, в том числе и партия большевиков. Но на самом деле, с учетом того численного превосходства, которое трудящиеся имеют над буржуазией, схема получится скорее полуторапартийная, с одной крупной левой партией (большинство которой колеблется от простого до конституционного), а также прочих партий помельче. И большевики тут могут взять вполне приличную долю голосов и использовать парламентскую трибуну для расширения своего влияния в стране.
– Да вы, товарищ Коба, никак меня уговариваете, – хихикнул Ленин, – да согласен я, согласен. Тут, как говорится, раз раскрыл рот и сказал «А», так проговаривай и остальные буквы алфавита. Нелегальная борьба за права рабочего класса и влияние в стране сейчас не только невозможна, но и бессмысленна. Когда тебе все дают сами, бессмысленно ломиться в открытую дверь, а парламентская трибуна для легальной борьбы – это то, что доктор прописал. Но я о другом. Название партии у вас, батенька, никуда не годится. Какая еще лейбористская партия, в самом деле? Это вы, я и товарищ Михаил знаем, что это слово означает по-английски. Простой народ в этом деле, как говорится, ни в зуб ногой. Если вы хотите дать заявку на максимально широкий политический спектр, то назовите свою организацию Партией Трудящихся или Партией Труда. Вот тогда люди к вам непременно потянутся. Впрочем, зайдите ко мне в понедельник, 2-го марта, и я по старой памяти в письменном виде дам вам полную раскладку на формирование максимально широкой парламентской партии. Думаю, что при соответствующей поддержке со стороны опытных товарищей вы со всем этим справитесь… А сейчас давайте прощаться. Вот-вот придет Наденька, и если обнаружит, что вместо отдыха я вечером снова занимаюсь делами, устроит нам с вами жесточайший скандал. Врачи запретили мне работать больше шести часов в сутки, вот она и стережет меня будто Цербер…
Часть 26
1 марта 1908 года. Полдень. Санкт-Петербург. Большая Морская улица, храм Святого Николая на крови.
Штабс-капитан морской пехоты Сергей Александрович Никитин.
Под руку со своей женой Ариной я стою напротив небольшой аккуратной церкви из красного кирпича, словно бы втиснувшейся в тесную городскую застройку. Храм Святого Николая на крови был возведен на месте бывшего ресторана Кюба. Почти четыре года назад на этом самом месте эсеровскими бомбистами был убит Император Всероссийский Николай Александрович. Эта церковь, возведенная на месте полуразрушенного тогда ресторана, является памятником как убиенному императору, так и тем казакам конвоя, а также городским обывателям, которые, не ведая за собой никакой вины, пали вместе с ним жертвой злодейского заговора. Основные траурные мероприятия пройдут тут позже, четырнадцатого числа, а сейчас это место выглядит до невозможности обыденно. Утоптанный снег на проезжей части и тротуарах, обыватели, спешащие мимо по своим делам и нет-нет крестящиеся на церковные купола, скучающий городовой на углу Большой Морской улицы и Кирпичного переулка, грай ворон в вершинах деревьев и запах парящих на морозе «яблок», которые только что уронила лошадь остановившегося на минутку извозчика.
Но мы с женой нарочно взяли однодневный отпуск и пришли на это место как раз сегодня. Через две недели тут будет не протолкнуться как от официальных лиц и духовенства, так и он праздношатающейся публики. А так можно постоять, помолиться про себя за упокой душ погибших в том теракте людей и подумать о будущем России, четыре года назад на этом самом месте прошедшей развилку истории, что отправила ее из царствования Николая Второго в мир царя Михаила, в миру носящего прозвище Лютый. Не