В то же время подлодка, особенно малая – это не крейсер. Всплывать перед перехваченным торговым пароходом, требовать у него по призовому праву высадки досмотровой партии, а потом погрузки команды в шлюпки перед торпедированием – для подводников глупость несусветная, не говоря уже о том, что на лодках типа «М» банально нет места для размещения досмотровых партий морской пехоты. Без церемоний в нынешние времена можно топить только корабли под военным флагом или те, о которых заблаговременно известно, что они перевозят войска или военные грузы… Кстати, в случае с «Лузитанией» германцы ссылались как раз на то, что на ее борту был важный военный груз, перевозка которого прикрывалась жизнями гражданских пассажиров. Мол, именно взрыв неизвестного происхождения, последовавший за взрывом германской торпеды, заставил надежнейший пароход стремительно пойти ко дну. Впрочем, в этой истории темнят обе стороны, отдавшие заведомо преступные приказы. Одни втайне перевозили груз на гражданском судне, другие совершили военное преступление, отдав приказ атаковать это судно, полное гражданских лиц – только из-за того, что оно несло на мачте флаг враждебной державы. Именно так начинается фашизм.
Именно поэтому основная нагрузка по прерыванию вражеских морских коммуникаций (по крайне мере, в войне этого поколения) ложится на дальние рейдеры типа «Измаил» и ассистирующие им вспомогательные крейсера всех рангов. Уж они-то сумеют отделить агнцев от козлищ и раздать всем сестрам по серьгам, даже находясь в отрыве на несколько тысяч миль от ближайших русских баз. Для этого они и создавались, чтобы на одной заправке дойти до самых удаленных точек Мирового океана, навести там шороху, побив горшки и поломав супостату всю торговлю, а потом тем же порядком вернуться обратно к родным берегам. При этом британцы не смогут ответить континенталам аналогичным образом, так как внутренние железнодорожные магистрали, связывающие между собой просторы Евразии, в принципе недоступны для крейсеров флота Его Величества, а те небольшие внутренние морские бассейны, через которые все же осуществляется каботажный грузооборот, либо являются полностью закрытыми для чужих кораблей (как на Балтике или Каспии), либо удалены от британской Метрополии и защищены сильными эскадрами, как в северных ледовитых морях и на Дальнем Востоке. Черноморский бассейн тоже вроде бы защищен сильной эскадрой, но вдобавок к тому император Михаил решил заткнуть Черноморские проливы глухой пробкой, чтобы британский Средиземноморский флот, базирующийся на Мальте, не угрожал залезть в мягкое русское подбрюшье, как это случилось полувеком ранее.
А с другой стороны, представьте себе такую картину: идет война Британской империи с Континентальным Альянсом. Флот Метрополии (в который собраны основные силы Королевского флота), в Северном море вальсирует с русско-германскими броненосными эскадрами, возглавляемыми закованными в тяжелую броню суперлинкорами типа «Мольтке» и время от времени получает от него ласковые шлепки, щипки и пинки, на которые так горазды брутальные германцы. И этот танец долгий, кровавый и изматывающий, ибо ни одна сторона не решается поставить все разом на кон; одни отбиваются из последних сил, другие стараются их ослабить, по возможности избежав собственных потерь.
И в это время, когда основные силы Британской империи собраны в европейских водах, у нее на заднем дворе, на дальних морях, хозяйничают суперхищники-одиночки типа «Измаил» и целые стаи вспомогательных крейсеров: вчерашних транспортов снабжения, грузопассажирских теплоходов, судов-рефрижераторов и связанных с ними траулеров. И вот в этот знаменательный момент в нефтяную гавань нейтрального голландского ост-индийского Палембранга с дружественным визитом заваливает… ну тот же «Гангут» с будущим адмиралом Ямамото на борту, в расчете перехватить тысяч десять тонн мазута или сырой нефти в свои танки. Оплата? Да, пожалуйста, в любой голландский банк от имени Русского Адмиралтейства через германских партнеров золотыми марками по курсу. И что будут делать голландцы в то время, когда последние уцелевшие британские крейсера в этих водах как побитые собаки держатся от этого суперхищника на почтительном отдалении? Конечно же, заправят со всем почтением, при этом под окрики из Амстердама поторапливаться поскорее, ибо германским гренадерам от границы до голландской столицы всего три-четыре суточных перехода…
А неподалеку (относительно масштабов Мирового Океана) находится город Сидней, в котором уже полгода (или год) копится золото с австралийских золотых приисков. А копится оно потому, что никто не рискнет отправить его в Метрополию в тот момент, когда на морях хозяйничают русские пираты. И вот где-то в отдалении назревает гроза, рассыпавшиеся по поверхности океана хищники собираются в кулак: пара «Измаилов», три-четыре больших вспомогательных крейсера и десяток мелких бывших траулеров; они объявляются у входа в гавань и предъявляют ультиматум: «Выдайте золото или мы спалим ваш гнусный городишко!» А потом, уже с добычей – победоносное возвращение эскадры во Владивосток или Фузан. Британия стала бы беднее на несколько миллионов золотых гиней, а Россия, соответственно, богаче.
Примерно такие картины рисовал себе в уме адмирал фон Эссен, пока корабли его бригады выбирали якоря и готовились к выходу из гавани. О том, что огромные двигатели Тринклера на «Измаиле» уже запущены на холостой ход, с мостика можно было судить только по мелкому-мелкому дрожанию палубы под ногами. Для того, чтобы избежать обычных для дизельных кораблей первого поколения зубодробительной вибрации и грохота, сводящих с ума людей и выводящих из строя механизмы центральной наводки главного калибра, на «Измаилах» предприняли целый комплекс мер вибро- и шумоподавления. Начинались эти меры с подпружиненных антивибрационных платформ, на которых были смонтированы сами двигатели и ходовые механизмы, и заканчивались тщательной звукоизоляцией машинных отсеков, а также надежным глушением в выхлопных трубах звуков, производимых вырывающимися на свободу отработанными газами.
Это здесь, на мостике, звук работающих двигателей слышен как едва заметное урчание. Но если спуститься в низы, в жар и пекло машинного отделения, то можно увидеть, как трюмная команда ходит в своем грохочущем и вибрирующем царстве с ушами, наглухо заткнутыми берушами, и общается исключительно при помощи записок, ибо если пытаться говорить в этом грохоте, то не услышишь и самого себя. Но стоит подняться наверх, пройдя при этом через два герметичных и звукоизолированных тамбура – и снова попадаешь в блаженную тишину и благорастворение. Вот тон урчания двигателей Тринклера чуть изменился, стал ровнее и почти неслышным, а это значит, что они прогрелись и вышли на рабочий режим. И потребовалось на это всего-то пять минут вместо того часа, который необходим для разведения паров на кораблях с паровыми машинами или турбинами. И это крайне быстрое приведение в рабочее состояние – еще один немалый плюс двигателей Тринклера.
Утвердительный кивок командира крейсера, капитана первого ранга Колчака – и вахтенный офицер переводит ручку машинного телеграфа с указателя «холостой ход» на «малый вперед». Где-то там, внизу, муфты соединяют двигатели с валами, проворачиваются огромные винты, лопасти которых цепляют и отбрасывают назад воду, в результате чего за кормой корабля взбиваются пенные буруны. Если выйти на одно из крыльев мостика и посмотреть вниз, то будет видно, что острый атлантический форштевень крейсера уже потихоньку режет покрытую мелкой зыбью стылую балтийскую воду, и головы закрепленного на нем золоченого двуглавого орла горделиво взирают на волны, разбегающиеся по обе стороны от крейсера. А если поднять взгляд вверх, то видно, как ветер треплет Андреевский флаг на фок-мачте. Выход бригады рейдеров из тесной балтийской лужи на оперативный океанский простор начался.
– Ну все, с Богом! – говорит Колчак и размашисто крестится, произнося короткую молитву Святому Николаю, покровителю путешествующих. Ему тут же вторит адмирал фон Эссен, а также другие офицеры и матросы, находящиеся в рубке.
Маленькая пикантная деталь. Вахтенным офицером на «Нижнем Новгороде» служит мичман Антоний Николаевич фон Эссен, только полгода назад закончивший Морской корпус. Вот так, адмирал – ты не успел оглянуться, а твой единственный сын вырос и вслед за тобой пошел в море…
Часть 27
3 апреля 1908 года. Утро. Санкт-Петербург, Коломяжское шоссе, самолетный отдел РБВЗ (бывший Коломяжский ипподром и бывшая авиафабрика купца Щетинина).
Авиаконструктор и инженер Яков Модестович Гаккель.
С того момента, когда император Михаил сделал инженеру Гаккелю предложение, от которого тот не мог отказаться ни при каких обстоятельствах, прошло три года, девять месяцев и три дня. Да, тот день, когда он перестал принадлежать сам себе, став винтиком в огромной и хорошо смазанной государственной машине, Яков Модестович запомнил на всю жизнь. Теперь от него, как и от всякого другого, надрывающегося на госслужбе, требовали только результатов. Ничего личного – только дело. Россия в кратчайшие сроки должна обзавестись как собственной авиацией, так и авиастроительной школой. От Гаккеля требовали все и сразу. Стране требовался учебный планер, который прощал бы обучаемому самые грубые ошибки и даже в случае аварии не убивал бы его насмерть. Для тех, кто освоит планер, был нужен учебно-демонстрационный самолет, который можно было бы показывать широкой публике и использовать для обучения моторным полетам. И, наконец, для практического применения была необходима легкая маневренная машина, чтобы использовать ее для разведки и для непосредственного воздействия на солдат противника путем обстрела из пулеметов и сбрасывания на вражеские головы легких бомб.
Впрочем, в какой-то мере быть таким винтиком было даже приятно. Во-первых – во всем, что касалось его работы, Якову Модестовичу немедленно шли навстречу, по первому требованию предоставляя финансирование и доставляя даже самые экзотические материалы – вроде бальсовой древесины и листового алюминия. Ну и денежное содержание тоже было вполне приличным и позволяло не думать о прозе жизни, а вместо этого целиком сосредоточиться на работе. Во-вторых – с ним без проблем делились секретной технической информацией из будущего. Никто в мире не знает, как строить настоящие самолеты, а Якову Модестовичу это ведомо. Потомки поделились с ним всеми необходимыми знаниями, чтобы он мог «забежать» вперед лет на двадцать-двадцать пять. Выпуск самолетов-бипланов дерево-полотняной конструкции, с каркасом из тонкостенных стальных труб промышленность начала двадцатого века может освоить довольно легко. Материалы самые простые: тонкостенные стальные трубки, перкаль, лак, столярный клей, арборит (фанера), тщательно отобранные и высушенные сосновые и березовые рейки и доски, в качестве экзотики бальсовая древесина, рисовая бумага и бамбук.