Им противостоит седьмая германская армия, состоящая из четырех армейских корпусов, прочно перекрывших линию границы на южном направлении. Но французскому командованию кажется, что там только два корпуса, потому что в Германии два комплекта корпусов с одинаковыми номерами: действующие и резервные (ландвер). При этом резервистов ландвера на регулярных сборах и маневрах гоняют почти так же, как и солдат-призывников действующей армии, что ускоряет процесс мобилизации и последующего боевого слаживания. И этот неприятный сюрприз французскому командованию еще предстоит постичь во всем его многообразии в ходе предстоящего Приграничного сражения. Они самонадеянно объявили войну соседней державе, посчитав, что сумеют с ней справиться без особых хлопот – и вдруг оказалось, что сил у противника вдвое больше, чем считалось ранее.
Помимо всей этой мощи, во вторых эшелонах ожидает своего часа осадный артиллерийский корпус, имеющий на вооружении четыре сотни пятнадцатисантиметровых полевых короткоствольных гаубиц с дальностью стрельбы около восьми километров. Их время придет, когда германские войска, измотав противника упорной обороной, перейдут в наступление и приблизятся к крепости почти вплотную. Не зря же германские генералы говорили кайзеру, что они в щебень способны размолотить любую французскую крепость, как бы мощно она ни была укреплена. Вопрос только в том, сколько времени для этого потребуется, и в расходе боеприпасов для сверхкрупных калибров. Для разрушения одного крепостного форта, по расчетам германских генералов, по нему необходимо выпустить триста шестьдесят сверхтяжелых снарядов из пушки «Большая Берта». Как сказал кайзер на историческом совещании: «Для того, чтобы проникнуть на двор к соседу, не обязательно разносить в щепки весь забор, достаточно выломать в нем одну доску». И в самом ближайшем времени эта доска будет выломана.
На остальных участках фронта французскую армию планируется изнурять твердокаменной обороной с немедленным парированием отдельных вклинений, если таковые возникнут. Чем скорее в Париже поймут бесперспективность лобового штурма Эльзаса и Лотарингии, тем быстрее решатся на фланговый обход своими пятой и четвертой армиями через территории Бельгии и Люксембурга. Впрочем, пока в Париже ничего еще не поняли, для германцев все идет по плану, и командующий Западным фронтом генерал Альфред фон Шлиффен пишет кайзеру в Берлин успокаивающие реляции. Французский баран с азартом бодает внезапно возникшую на его пути стену – и может заниматься этим увлекательным занятием до тех пор, пока напрочь не расшибет себе лоб. Германские потери даже меньше плановых, так что пусть все идет как идет.
В то время как четвертая, пятая, шестая и седьмая германские армии ведут оборонительные бои, третья армия готовится войти в Люксембург, чтобы дать встречное сражение обходящей французской группировке, а первая и вторая армии, предназначенные для глубокого обходного маневра, продолжают получать подкрепления, перебрасываемые с несостоявшегося Восточного (Австрийского) фронта. Эта перегруппировка германских сил завершится как раз к тому моменту, когда генерал Пикар и его присные поймут, что бойня в Эльзасе и Лотарингии не приносит Франции ничего, кроме новых потерь, и от отчаяния решатся на удар через Бельгию и Люксембург, назвав это «частичным нарушением бельгийского нейтралитета». И вот тогда начнется все самое интересное – как выразился адмирал Фишер, «Завершающий этап великой европейской мебельной перестановки».
24 июля 1908 года. вечер. Словакия, город Трнава в 50 км. по дорогам от Братиславы, полевой КП корпуса морской пехоты и Армии Особого Назначения одновременно.
Генерал-лейтенант Вячеслав Николаевич Бережной.
К сожалению, венгерское правительство отказалось последовать примеру Австрии и Богемии и добром выйти из войны, приняв условия победителей. Очевидно, территории, которые Венгрии предстояло потерять в результате реализации принципа «только все венгерское должно быть венгерским», господам из правящих в Будапеште националистически-либеральных партий оказались дороже собственных голов. И это при том, что австрийский ландвер и регулярные части имперского подчинения, повинуясь приказам из Вены, из войны вышли и готовятся к отправке на родину. Совершенное же безумие. У людей дом горит со всех четырех концов, а они думают о сохранении прически, то есть внутренних колоний. Как рапортуют нам сводки императорской Ставки, восстание сербов на территории бывшей Империи полыхает все сильнее, фронта в Трансильвании у венгров уже нет. Брусилов со своими головорезами делает там все что захочет, а за кавалерийской завесой на север сплошным валом катятся армейские корпуса пятой армии, сомкнувшиеся левым флангом с позициями сербов. А те, оставив черногорцев осаждать злосчастный Шкодер[18], неожиданно форсировали Саву и Дунай, начав наступление на север в Воеводину. Там в раскаленном от июльского зноя небе яростно сияет солнце нашей победы, там ротные, батальонные и полковые командиры русской армии вертят Землю в правильном направлении.
На Карпатах русская армия вышибла последние австрийские пробки на перевалах… Точнее, не так: австрийцы и богемцы ушли сами, словаки сдались братушкам, а оставшихся мадьяр оказалось слишком мало для того, чтобы сдержать рвущиеся на равнину русские армейские корпуса. А вчера пришла новость, что один за другим капитулировали Краковский и Лембергкий котлы. Краков, превращенный австрийцами в пограничный город-крепость, после воздействия на него русской осадной артиллерии представляет собой груды битого щебня и кирпича – примерно как Кенигсберг сорок пятого года нашей истории. Пушки времен русско-турецкой войны за освобождение Болгарии последний раз сказали свое веское слово в бою. Теперь меньшая их часть займет место в музеях, а большая – отправится на переплавку. Кроме армейской осадной артиллерии, по Кракову били железнодорожные артиллерийские транспортеры, вооруженные устаревшими двенадцатидюймовыми орудиями, снятыми с пошедших на слом допотопных броненосцев Черноморского и Балтийского флотов. При угле возвышения в сорок градусов фугасный снаряд образца седьмого года весом почти в полтонны улетает на семнадцать километров. Вот эти установки, несмотря на фатальное устаревание этих орудий для флота, еще долго будут находиться в строю, и в музеи им пока рановато.
Мы тоже продолжаем продвигаться к Братиславе с боями, больше похожими на стычки с арьергардами вражеской армии, которые, правда, почти не влияют на темп маршей. Скорее, еще скорее, еще скорее. Мы уже прошли горы и вышли на равнину; до Братиславы осталось всего пятьдесят километров – и тут перед нами выставили очередной, скорее всего, последний заслон: несколько батальонов торопливо окапывающегося гонведа и артиллерия, пушки, просто смешные в своей допотопности… На открытой местности это было бы несерьезно и против линейных частей русской армии, а уж против нас могло вызвать только издевательский смех: «И эти собрались с нами воевать?!». До этого момента приданная нам авиация оставалась почти неиспользованной. «Утята» вели разведку, предупреждая о разных неприятных сюрпризах по хода движения, и только. Но тут, пока артиллерия развертывалась с марша для нанесения огневого удара, я разрешил летунам немного порезвиться. Ничего особо страшного: у «утят» легкие бомбы под крыльями и ручной пулемет у наблюдателя-бомбардира. У «ишачков» – такие же легкие бомбы, только четыре, а не две, как у «утенка», и курсовой синхронный авиационный пулемет, стреляющий через диск винта.
Авиационный удар был нанесен по венгерским батареям, совершенно открыто развернувшимся за позициями своей пехоты, и произвел среди мадьяр просто необычайный фурор. Легкие этажерки, стрекочущие как швейные машинки, неожиданно для вчерашних крестьян стали метко кидаться полуторапудовыми бомбами и расстреливать из пулеметов мечущийся личный состав. Но особенно этим событием впечатлились артиллерийские лошади, с истошным ржанием разбежавшиеся по округе. Возможно, этот страх спас их лошадиные жизни, так как их не оказалось на венгерских позициях в тот момент, когда с тяжелым слитным ревом по ним ударили пяти- и шестидюймовые гаубицы. Артподготовка бушевала не больше получаса, а потом в атаку пошли бронегруппы, позади которых маячили одетые в камуфляж цепи морской пехоты. Схватка была коротка: уже к полудню враг был рассечен на две части, опрокинут и частью сдался, а частью беспорядочно отступил.
Как докладывает разведка, это было последнее препятствие на пути к Братиславе – через два дня мы будем там. И если к тому времени в Будапеште не одумаются, то мы умоем руки, выпустив кавалеристов генерала Келлера в рейд по мирным венгерским землям, где нет никаких войск, кроме мелких групп резервистов. А дальше – как в песне: «Пылают над Тисой фольварки, сверкают над лавой клинки, и грабят поместья магнатов чубатые казаки…»
В принципе, кавалерию можно было бы пускать в дело сразу после того, как мы вышли на равнину, но император Михаил свет Александрович понимает, что выпустить конную саранчу на цветущие земли значительно проще, чем потом отменить приказ и поставить «братцев» обратно в стойло. Так что пусть в Будапеште думают быстрее, а то граф Келлер всегда готов как пионер. После того как после капитуляции Австрии и Богемии стало ясно, что крупных пехотных соединений на своем пути мы уже не встретим, следующие за нами армейские корпуса на марше были отодвинуты в сторону, и вперед пошла кавалерия. Еще одно соображение, по которому не хочется пускать вперед конную вольницу, заключается в том, что после победы Словакия целиком отойдет в состав Российской империи, и разорять эти земли нам не следует. Зато Венгрия останется Венгрией, и ее правителям самим предстоит расхлебывать последствия своего тугодумия.
А вот и он сам – в компании с нашим сербским дарованием и его побратимками-телохранительницами, коих Федор Артурович на античный манер именует амазонками. Ранее генерал Келлер не был знаком с шебутным сербским принцем, но столкнулся с ним как-то у меня в штабе. Георгий задал ему вопрос по кавалерийским делам, в которых я ни в зуб ногой – Федор Артурович смерил молодого человека и его эскорт испытующим взглядом, но все же снизошел до ответа. Слово за слово – и вот они уже ведут себя вполне по-приятельски, соблюдая, правда, субординацию свойственную отношениям между старшим и младшим. Как раз в это время по армии пошли разговоры о том, как молодой Карагеоргиевич, совершенно в духе своего предка, геройствовал на перевалах – от чего у папы Петра, когда эта информация дойдет до Белграда, наверняка случится кондрашка. Во время приватной беседы, Анна с Феодорой нехотя признались, что во время той эпопеи скачек по горам им пришлось немало поработать иголкой и ниткой, чтобы чинить любезному Джорджи мундир, порванный об острые камни и колючий кустарник. И то, чтобы наш принц не выглядел королем оборванцев, на швальне для него два раза пришлось испрашивать новый комплект.