5 августа 1908 года, раннее утро. Западный фронт и вечный бельгийский нейтралитет.
Обстановка на франко-германском фронте в первых числах августа продолжала оставаться терпимой для немецкого командования, по большей части расходующего патроны и снаряды, и совершенно невыносимой для французских генералов и премьера Клемансо: в жарком пекле приграничного сражения у них каждый день сгорали тысячи солдат. Широкие, тщательно пристрелянные пространства перед первой линией германской обороны пропахли порохом и неистребимым смрадом разлагающейся на жарком солнце французской мертвечины, и каждая атака только добавляла бессмысленных жертв. Французские шрапнели просто не могли достать германских шютце и сидящие в глубоких окопах пулеметные расчеты, поэтому каждый раз, когда французы поднимались в атаку, им в лицо бил свинцовый ветер из десятков пулеметных стволов и сухо щелкали винтовки, на выбор поражая любого, кто пытался размахивать руками и отдавать команды.
На юге у Бельфора обстановка была еще веселее. Там, среди вдребезги расколоченных фортов, германская пехота добивала последних защитников, а перегруппировывающиеся немецкие резервы изготавливались к тому, чтобы, обойдя линию крепостей, ударить на Париж с южного направления. Резервы, которые Франция швыряла в эту неожиданно раскалившуюся точку фронта, под огнем тяжелых батарей сгорали полностью и без остатка. Вот уже неделю вся первая армия французов – 8-й, 13-й и 14-й армейские корпуса – прекратив атаки на Страсбургском направлении, развернувшись фронтом на юго-запад, пытаются нанести удар под основание прорыва. Однако получается это у них откровенно плохо, потому что, достигнув нового рубежа, германская пехота тут же закрепила свои позиции отрытыми траншеями полного профиля. И перемена направления удара почти ничего не дала французской армии. Опять застрекотали пулеметы, бухнули полевые пушки – и новые поля украсились мозаикой из беспорядочно разбросанных тел в сине-красных мундирах: где-то погуще, а где-то пореже.
Когда русские и немцы проектировали и принимали на вооружение полевые гаубицы (о «Больших Бертах» французы узнали только тогда, когда среди фортов Бельфора разорвался первый снаряд), генералы в Париже крутили у виска пальцами. Мол, грядущая война будет настолько скоротечна, что эти дорогостоящие игрушки не успеют пойти в дело, и в то же время их мощи совершенно недостаточно, чтобы сокрушать великолепные творения французских фортификаторов. Русско-японская война в этой версии истории была скоротечным конфликтом, в основном протекавшим на море, без штурмов крепостей, но зато с несколькими десантами при поддержке корабельной артиллерии, поэтому такое внимание русских и германцев к гаубицам крупного калибра казалось немотивированным. И вот выяснилось, что французские трехдюймовки с их шрапнельными снарядами, конечно, хороши, когда следует поразить открыто стоящую пехоту или конницу, но они ничего не могут сделать с германскими солдатами, зарывшимися в землю подобно кроликам. А собственных гаубиц калибров 4–6 дюймов Франция не имела, и даже не разрабатывала.
Даже в нашем прошлом единственная тяжелая пушка, к началу войны (случившейся шестью годами позже) оказавшаяся на вооружении французской артиллерии, была клоном русской 107-мм пушки, разработанной на Путиловском заводе и доставшейся французским «инвесторам» после покупки предприятия. В мире царя Михаила никаких французов к Путиловскому заводу, как и к другим стратегическим предприятиям, не подпустят и близко. Контрольный пакет – в собственности Военно-Промышленного банка, а у того список владельцев до предела короткий: самый крупный акционер – император Михаил Второй, акционер номер два – Акционерное Общество «Особая Эскадра адмирала Ларионова», акционер номер три – казна, акционер номер четыре – Великий князь Александр Михайлович. Все прочие «миноритарные совладельцы» поддаются рассмотрению только под микроскопом, и иностранцев среди них нет совсем.
Итак, в тот момент, когда Бельфор окончательно падет, перед французами замаячит перспектива германского обхода с юга, к тому же рассекающего страну на две половины. Война и без того пошла уже поперек всяких планов, а тут еще и это. Второе Бюро (которое в очередной раз жестоко обманулось) докладывает, что вдоль немецко-бельгийской и немецко-люксембургской границы стоят немногочисленные резервисты с однозарядными винтовками Маузера образца 1871 года (примерный аналог нашей «берданки»). Бог весть как этого удалось добиться сотрудникам военной разведки кайзеровской Германии, но им все же удалось обвести французских шпионов вокруг пальца. Кроме того, к тому времени собственной жизнью начал жить миф о том, что германская оборона в Эльзасе и Лотарингии так прочна, потому что там собраны все наличные немецкие войска. Генерал Пикар в первую очередь убедил в этом себя, а потом и остальных. Так заблуждение превратилось в предубеждение, а затем и в догму.
Дольше всего под натиском генералов продержался премьер Клемансо, которому совершенно не нравилась идея нанесения удара через Бельгию. Уж больно скользкой в политическом смысле была эта дорога. Но чем дальше заходило кровавая мясорубка на границе Эльзаса и Лотарингии, тем очевиднее становилась мысль, что так продолжать воевать просто нельзя. Еще пара месяцев таких отчаянных атак – и французская армия просто закончится. Можно, конечно, призвать в армию старшие возрасты и подвезти туземные войска из колоний, но немцам, которые имеют неуязвимый тыл в виде Российской Империи, спешить совершенно некогда. Они могут сидеть в своих окопах хоть двадцать лет, истребляя французскую нацию до последнего человека, а потом пойти и забрать себе опустевшую землю. Посол Французской Республики в Российской Империи Морис Бомпар в отчаянии бомбардировал Париж телеграммами о том, что нарушение бельгийского нейтралитета чревато тяжелейшими последствиями, но месье Пикар и другие генералы уже закусили удила. Мол, или все, или ничего.
Таким образом, вечером четвертого августа Жорж Клемансо выступил с заявлением, что Французская Республика вынуждена частично нарушить вечный бельгийский нейтралитет, чтобы совершить обход германских позиций и ударить проклятых бошей во фланг, а то уж слишком прочно стоит их оборона. Мол, никакого насилия и враждебности по отношению к бельгийским властям французы не проявят, просто пройдут через ее территорию, и все. Семидесятитрехлетний бельгийский король-делец Леопольд Второй, знаменитый своим покровительством торговле и промышленности, а также зверской колониальной деятельностью в Конго (от которой приходили в возмущение даже такие выжиги как англичане), от этого известия о частичном нарушении нейтралитета схватился за сердце и рухнул на пол как подкошенный. Король умер, – объявили доктора, осмотревшие августейшую тушку, – болезнь Святого Кондратия.
Следующим королем становился племянник Леопольда, Альберт, всходя на трон под номером «один». Страна молодому королю досталась не в лучшем состоянии, да еще накануне войны. Его предшественник выстроил мощные, почти неприступные, крепости в Льеже, Намюре и Антверпене, но армия в стране была откровенно плохая, набираемая по жребию, как во времена рекрутских наборов, к тому состоятельные люди могли нанимать вместо себя так называемых «заместителей». И нанимали, потому что простые бельгийцы считали солдат потенциальными ворами и убийцами, а офицеров – разряженными бездельниками, ведь вечный бельгийский нейтралитет, под объявлением которого подписались главные европейские державы, защищает страну не хуже любой армии.
Но вот случился такой момент, что нейтралитет Бельгию от французского вторжения не защитил, и армии как таковой у нее тоже нет. А в Париже действуют по принципу «если нельзя, но очень хочется, то можно». Объявлять Франции войну? Страшно! К тому же французы намереваются пройти через лесисто-холмистую местность в Арденнах и свернуть к германской границе, не доходя до главного рубежа бельгийских укреплений. Сделать вид, что ничего не происходит? Но тогда все страны, в 1831 году поставившие подписи под Декларацией о Вечном нейтралитете, сочтут, что Бельгия сама нарушила условия этого документа…
И тогда король Альберт принял воистину соломоново решение. Отдал приказ своей армии и полиции не препятствовать французскому вторжению и одновременно обратился к странам-гарантам: Великобритании, Германии и России с просьбой защитить поруганную лягушатниками бельгийскую невинность. Тут еще надо учесть, что франко-бельгийские отношения имеют давнюю историю. Фландрия, большая часть которой впоследствии сделалась Бельгией, еще во времена до Столетней войны являлась мятежной, вечно отпадающей и принуждаемой силой окраиной Франции. Эта борьба Франции за Фландрию с переменным успехом велась больше тысячи лет, пока в начале девятнадцатого века была выработана формула нейтралитета, помимо всего прочего гарантирующего, что Бельгия не будет поглощена ни одним из соседних государств.
В Лондоне, Потсдаме и Санкт-Петербурге телеграмм из Бельгии ждали с особым нетерпением и, несмотря на то, что время было позднее, о случившемся французском демарше сразу доложил королю Эдуарду, кайзеру Вильгельму и императору Михаилу. Первым, подпрыгнув почти до потока, на это сообщение отреагировал кайзер Германии. Конечно, оставалась такая формальность как разрешение бельгийского правительства на проход германских армий через территорию этого государства, но с той поры, как французы заявили о своих намерениях, это было уже сущей мелочью. Насколько минут спустя из Потсдама в Петербург ушла еще одна телеграмма. Мол, брат мой Михель, не пора ли, в связи со сложившимися обстоятельствами, пригласить Бельгию стать членом Континентального Альянса? Ответ из Петербурга был образцом лаконизма: «Согласен. Михаил».
Получив эту телеграмму, кайзер Вилли еще раз подпрыгнул до потолка, после чего отбил телеграмму в Брюссель, что защита Бельгии со стороны России и Германии может быть предоставлена только в случае ее вступления в Континентальный Альянс. Согласие России на это имеется. В противном случае Бельгия будет считаться пособником французской агрессии со всеми вытекающими последствиями. Из Брюсселя телеграфировали в Лондон, и король Эдуард ответил, что он тоже не против. Таким образом, переговоры по телеграфу велись всю ночь, а на рассвете (новолуние-с, а солдаты бредущие по дорогам с фонарями – это нонсенс), когда французские войска по утреннему холодку вступили на территорию Бельгии, Ла Белле Франсе разом оказалась в состоянии войны со всеми странами Континентального Альянса, ибо ее армии вторглись на территорию государства, являющегося членом этой уважаемой организации.