Одним словом, мы славно поговорили, и беседа была весьма интересной. На прощание госпожа Антонова произнесла загадочную фразу:
– Дорогая Зинаида Николаевна, запомните: недостаточно видеть символы, в первую очередь нужно уметь правильно толковать их значение. А то можно нечаянно совершить ошибку, за которую потом будет мучительно больно.
Не знаю, что я буду делать с этим новым знанием, но понимаю, что оно мне дано не просто так. После этого разговора я укрепилась в мысли, что будущее России не только в руках императора Михаила и его советников вроде госпожи Антоновой, но и у той части русского общества, которое умеет думать и чувствовать, чтобы затем выложить эти мысли и переживания на лист бумаги. Единственное, что мне не удалось прояснить, это слова госпожи Антоновой по поводу непоправимых глупостей, которые мне еще не удалось натворить. Каждый раз, когда я пыталась намекнуть на эти слова, моя гостья уходила от ответа ловко, как опытный фехтовальщик. И поэтому мне кажется, что это не последний такой разговор. Должны быть и другие…
18 августа 1908 года, вечер, Западный фронт.
То, что с обходным маневром через Бельгию и Люксембург получилось нехорошо, французское командование поняло еще восьмого августа, когда части пятой армии, следующие в походных колоннах без разведки и даже головных дозоров, на бельгийско-люксембургской границе в упор наткнулись на окопы, только что отрытые германскими авангардами. Обходная операция с ударом во фланг и тыл ничего не подозревающего противника тут же превратилась во встречное сражение, когда одна сторона слепо ломит вперед, а другая сочетает упорную оборону ключевых пунктов с маневренными действиями подвижных соединений.
Когда читаешь о французских уставах периода первой мировой войны, а потом вспоминаешь о многократно раскритикованных красных маршалах: Тухачевском, Тимошенко, Кулике, а также о многих других авторах поражений РККА летом 1941 года, непроизвольно возникает мысль, что этим деятелям в их юнкерские и кадетские годы тактику читали по переводным французским учебникам. Слишком уж все похоже. И упор на высокий боевой дух (в советском варианте – на пролетарскую сознательность), и отказ от резервов, и презрение к разведке: мол, стремительный штыковой натиск способен побеждать даже в самой безнадежной ситуации. Передовая военная мысль: аля-улю, пуалю, малой кровью на чужой территории.
Итак, в условиях встречного маневренного сражения немецким генералам на протяжении всего приграничного Арденнского сражения удавалось поддерживать связь со сражающимися подразделениями и управлять их действиями. А вот французское командование уже к исходу вторых суток боев стало выпускать из своих рук нити управления, а на третий день, то есть одиннадцатого августа, большая часть французских полков, или даже батальонов, дралась уже сама по себе. К тому моменту резервы из состава стремительно раскулачиваемой четвертой армии вводились в бой второпях мелкими группами, без разведки и учета реальной обстановки, поскольку французское командование уже не ставило задачу на продвижение вперед, а лишь стремилось сдержать все усиливающееся давление немецкой пехоты. В противном случае уже свежие германские силы угрожали ударом во фланг и тыл сражающейся за Мец третьей армии. Пободавшись еще немного во встречных боях с превосходящим противником, французы стали отходить туда, откуда пришли, то есть в район Седана. Вот тебе, месье Пикар, и контрудар.
Но то, что ситуация по-настоящему неприятна французам стало ясно, когда в полосе между Лиллем и Валансьеном на границу, развертываясь в боевые порядки, стали выходить германские дивизии, а у французов на том направлении оказалась полная пустота. Начался великий марш германской армии на юг, проглатывающий по тридцать-сорок километров в сутки. Быстрее в условиях чистого прорыва могли двигаться только механизированные подвижные соединения середины двадцатого века. Пятнадцатого числа пали приграничные Лилль, Валансьен и Мобеж, шестнадцатого – Аррас и Камбре, семнадцатого – Сен-Кантен, восемнадцатого в полдень германские войска ворвались в Амьен, а к вечеру взяли Лан. На юге картина была аналогичной. Измотав противника оборонительными боями и попутно доковыряв Бельфор до полного прекращения сопротивления, в наступление в общем направлении на Дижон перешла седьмая германская армия, прорвавшая непрочный фронт огнем своих тяжелых гаубиц и начавшая продвижение в общем направлении на Труа. Шестнадцатого числа пал Везуль, а восемнадцатого – Лангр. И сегодня же, восемнадцатого августа, англичане высадились в Кале и Дюнкерке, довольно быстро подавив сопротивление небольших гарнизонов этих городов. На фоне размашистой и стремительной германской операции этот британский десант выглядел банальной мелкой кражей.
А у французского командования все резервы до последнего солдата уже были втянуты в мясорубку Арденнского сражения – при том, что боевой порыв армий, штурмующих Эльзас и Лотарингию, изрядно иссяк, а потери в боевой силе и вооружении начали серьезно влиять на боевые возможности войск. В распоряжении командования оставались резервисты второй очереди, которых собирали для переподготовки в Шалонском лагере. Эти солдаты служили срочную службу более двадцати лет назад, во времена однозарядной винтовки Гра с патронами под дымный порох – и теперь им требовалось время для того, чтобы освоить так же не вполне совершенную винтовку Лебеля. К тому же призыв резервистов второй очереди был еще далеко не завершен, и эти люди еще не представляли собой никакой организованной силы.
Стало очевидно, что Франция проигрывает войну. Пройдет еще совсем немного времени – и боши завершат разгром французской армии, отрезав ее от Парижа и стиснув беспощадной петлей окружения. Чтобы хоть как-то замедлить германский натиск, резервистов второй очереди кое-как организованных (рота-батальон-полк), без пулеметов и артиллерии, мелкими группами стали перебрасывать по железной дороге на основные угрожаемые направления. Такая тактика была равносильна попытке остановить паровоз, бросая под его колеса живых людей. Немного замедлить марш германских солдат таким образом было еще возможно, а остановить и стабилизировать фронт – уже нет.
Одновременно в Париже по этому поводу возникли чемоданные настроения. Президент Фальер, правительственные чиновники и депутаты Национального собрания вспомнили, как они убегали от Кометы, и опять засобирались в Бордо. Ни Орлеан, ни Виши по причине наличия немецкой группировки, наступающей от Бельфора, не казались им безопасными. К тому же в Бордо в случае совсем уже неблагоприятного развития событий можно было сесть на пароход и уплыть куда-нибудь в Мексику – чем дальше, тем лучше. И точно так же, как и в случае Кометы, эвакуация осуществлялась в спешке и производилась налегке. Набитые секретными документами здания министерств и прочих государственных контор просто оставлялись на произвол судьбы. А все потому, что нависшие над французской столицей боши могли ворваться в нее уже через три-четыре дня, и остановить их некому.
И опять, второй раз на протяжении весьма короткого времени, парижане видели, как их власть без оглядки бежит перед надвигающейся угрозой, даже не попытавшись возродить Национальную Гвардию и призвав граждан к оружию. А дело в том, что повторения Коммуны французские власти боялись даже больше, чем германские генералы. Для немцев революция в Париже означала незначительное осложнение обстановки, а французским депутатам и чиновникам уже виделись установленные на площадях гильотины и груды отрубленных голов. Такой уж у поедателей лягушачьих лапок исторический опыт. Впрочем, именно поэтому обитатели богатых буржуазных кварталов уже прикидывали, где и в какой момент они вывесят наспех пошитые из простыней белые флаги. Ведь немцы – культурная нация, и они не будут обижать состоятельных людей.
В Потсдаме же, напротив, потирали руки. По расчетам Мольтке-младшего, война должна была продлиться не далее как до первых чисел сентября, а после у французов полностью иссякнут и возможности для сопротивления, и воля сражаться. Шлиффен уже с трудом удерживал командующих четвертой, пятой и шестой армиями от того, чтобы повести свои войска в лобовые атаки, выталкивая французскую армию на запад – то есть туда, где, по гениальному плану, их не должно быть ни в коем случае. Уже нередки были эпизоды, когда вроде бы стихийные германские контратаки в Эльзасе и Лотарингии грозили обрушить фронт. И при первых же признаках отступления французских армий рухнет и тевтонский орднунг, после чего каждый германский генерал рванется вперед, завоевывать города и получать за это кресты. Если это случится еще до захлопывания клещей между Реймсом и Труа, то получится, что германская армия героически вытеснит французов на запад к Парижу и тогда план Шлиффена целиком и полностью пойдет псу под хвост.
22 августа 1908 года, утро, Париж, авеню дю Колонель Боннэ, дом 11-бис,
квартира Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус,
Дмитрий Мережковский, литератор, философ, мизантроп и диссидент[22].
С тех пор как Зиночка, Зина, Зинуля совершенно сошла с ума и уехала из Парижа в проклятую людьми и Богом Россию, жизнь моя стала пустой и одинокой. Моя жена соблазнилась призраком величия, проецируемым на мир ужасающим царем-антихристом, жестоко зажавшем в своем кулаке богобоязненную и смиренную страну, а я остался наблюдать гибель Старой Европы, находясь в эпицентре ее цивилизации. Комета и в самом деле стала предвестником Конца Света. То, что сейчас надвигается на Париж, пыля по дорогам миллионами солдатских сапог, уже не является той Европой, на которую я когда-то возлагал свои надежды. Если во Франции до появления Кометы и начала войны обитали мещане – сытые, всем довольные и лишь лениво хрюкающие у своего корыта, – то Германия представляет собой другой тип мещанства: варварского, наглого, агрессивного, яростно рычащего и голодным взглядом озирающего весь окружающий мир. Поступь этого современного варвара, считающего себя обделенным жизненными благами, слышна сегодня повсюду. Ни минуты не колеблясь, он делит мир в соответствии со своим представлением о том, что ему следует взять силой, а от чего пока лучше отступиться, потому что у того куска земной плоти есть свой хозяин, такой же дикий варвар, готовый защищать данный ему удел огнем и мечом.