Турецкий сераскир собрал во Фракии основные свои силы – миллион солдат и офицеров, из которых кадровых аскеров низама не более двухсот тысяч, а остальное – срочно мобилизованные ополченцы редиф[24]. Все эти войска несколькими группами были размещены вдоль дороги Андрианополь-Стамбул. Самая крупная, Андрианопольско-Лозенградская группировка насчитывает полмиллиона штыков, за ней в Люлебугазе резерв – сто тысяч штыков, еще дальше – Чаталжинская позиция, чей гарнизон которой составляет двести тысяч аскеров и еще столько же размещено в самом Стамбуле.
Вячеслав Николаевич говорит, что весь расчет от такого построения заключается в том, что мы последовательно будем толкать османские войска к Стамбулу, пока не дотолкаем их до Чаталжи, где нам планируют дать последний и решительный бой. А в случае, если не поможет и это, султан Абдул-Гамид решил пригрозить нам резней всего христианского населения, находящегося во власти осман, в какой части этого ужасного государства они бы ни проживали. Об этом докладывает разведка – и русская и болгарская; об этом знают и наши командующие – в первую очередь, Вячеслав Николаевич и адмирал Ларионов.
– Султан Абдул-Гамид забыл, что, как и все прочие люди, он тоже смертен, – сказал адмирал Ларионов, – причем смертен внезапно. А Турция – это такая страна, где на приказы мертвого султана кучеряво кладут с прибором. Собственно, на такого как Абдул-Гамид, кладут и на живого. Сколько раз он уже объявлял газават: два или все же три?
– Кисмет, – ответил Вячеслав Николаевич, – тем более что соответствующая прагматическая санкция[25] от Михаила Александровича на ликвидацию этого бабуина у нас с тобой уже есть. Но тут меня вот что беспокоит: как бы после смерти султана не всплыл какой-нибудь харизматичный тип младотурецкой ориентации, вроде покойного Энвер-бея – и вот тогда мы и в самом деле не оберемся хлопот, потому что кровь по земле потечет рекой… Ведь мы же с тобой не специалисты по турецкой политике и истории…
– Зато таким специалистом является Мехмед-бей, в миру подполковник ГУГБ Мехмед Османов, – сказал адмирал Ларионов. – И он уверяет, что никаких крупных фигур, способных подхватить власть, выпавшую из рук мертвого султана, в Османской империи сейчас нет. Так что не стоит напрасных беспокойств, а проблемы следует решать по мере их возникновения.
Я, честно говоря, ничего так и не понял из этого разговора, хотя он и велся на чистом русском языке. Каким способом эти пришельцы из будущего собрались уничтожить турецкого султана, который засел в своем дворце, окруженном многими тысячами преданных ему головорезов? Для меня это загадка. Оружие, которым был уничтожен падающий на Лондон метеор, для этого совершенно не подходит, ведь оно разнесет Константинополь вдребезги, а император Михаил хочет этот бриллиант в свою корону. Мол, византийский двуглавый орел, пятьсот лет гнездившийся в заснеженной России, должен вернуться к родным берегам.
Кстати, я уже пытался поинтересоваться у Вячеслава Николаевича, что мы будем делать поле того, как победим осман. В том, что мы их и в самом деле победим, никаких сомнений у меня нет.
– Как что будем делать? – ответил мой учитель, – будем жить, крепить единство Континентального Альянса, пронизывать его торговыми и культурными связями. Ты еще японской манги и анимэ не видел, не ел салата из морской капусты и острых корейских рыбных супчиков, а в Японии и Корее ничего не знают о сербской кухне и культуре. Кроме того, нам необходимо повышать благосостояние собственных народов. Ты думаешь, в Сербии все так прекрасно, как хотелось бы? И тебе, и всем нам придется еще немало потрудиться, прежде чем люди в наших странах заживут так, как они достойны. А потом, не успеем мы оглянуться, лет через двадцать или через тридцать, начнется новая война, на этот раз межконтинентальная. Насколько я знаю янки, они не усидят в своем Новом Свете, и как только им там станет тесно, развяжут против нас войну за господство над миром. И к этой войне – сначала тайно, а потом явно – мы начнем готовиться с того самого момента, как завершится раздел туши Оттоманской Порты. И вот та война, скорее всего, будет последней: или пан, или пропал.
31 августа 1908 года, утро. Франция, Бордо, временная столица Французской республики, мост Наполеона.
Командующий 1-й германской армией генерал от инфантерии Александр фон Клук.
Сколько ниточке ни виться, а конец неизбежен. Несмотря на то, что французское правительство эвакуировалось в Бордо, уйти от своей судьбы у него не получилось. Все рухнуло, когда германские войска замкнули кольцо вокруг основных сил французской действующей армии, а потом, будто бы мимоходом, заняли оставленный на произвол судьбы Париж. И хоть в осажденных крепостях еще сопротивлялись их гарнизоны и отступившие туда полевые войска, положение Ля Белле Франсе для всех разбирающихся в этом вопросе выглядело безнадежным. Бельфор уже доказал, что при наличии у противника современной осадной артиллерии особой мощности сами по себе фортификационные сооружения значат мало. Любой форт или каземат возможно расковырять тяжелыми снарядами, главное – попасть. Еще безнадежнее положения на фронте выглядели позиция и авторитет ее правительства.
Если бы Клемансо остался в Париже и призвал французов к вооруженному сопротивлению, все могло бы пойти другим путем. Войны Франция в любом случае не выиграла бы, но, сопротивляясь до последнего человека, снискала бы себе гораздо больше уважения. В случае быстрой капитуляции, когда стало ясно, что война проиграна (то есть в период с пятнадцатого по семнадцатое августа) Франция могла избавиться от множества жертв, а победители – от лишних хлопот. Этот ход, по крайней мере, не усугубил бы карму этой страны. Но французское правительство не сделало ни того, ни другого. Оно просто сбежало из Парижа, как уголовник удирает с места преступления – куда-нибудь подальше от полиции. Но уже в Бордо выяснилось, что германское продвижение на юг и не думает останавливаться, а бежать дальше уже некуда. Горло Жиронды (общий эстуарий Гаронны и Дордони) блокировали германские и британские военные корабли, а Испания заявила, что пропустит на свою территорию исключительно частных лиц. И если даже бывший министр или чиновник сложит свои полномочия, все равно он будет схвачен и выдан для суда Континентальному Альянсу.
Примерно в те же дни, через какое-то время после падения Парижа, Клемансо и его присные стали ощущать, что у них отказывает система управления. Власти на местах все менее охотно подчинялись правительству, которое еще до войны твердило о необходимости силой оружия отобрать Эльзас и Лотарингию, а потом само сподобилось объявить немцам войну, запутавшись в весьма грязном деле с убийством императора Франца Фердинанда. Но больше всего французов раздражало то, что, бездарно продув все, что было возможно, правительство, президент и многие, многие другие без оглядки бежали от ответственности, бросив Париж и сражающуюся армию на произвол судьбы. Сначала ответы на запросы и распоряжения становились все более формальными и приходили с запозданием, потом вдруг в определенный момент Клемансо понял, что его власть простирается не дальше, чем на сто километров от Бордо. Это значило, что де-факто Третья республика уже прекратила свое существование.
Дальше началось то, что позже назовут эшелонной войной. Германские войска, на первых порах продвигавшиеся вперед пешим порядком, почуяв перед собой оперативную пустоту, вскочили на брошенные бежавшими французами паровозы, после чего их авангарды стали распространяться на юг со скоростью степного пожара. Паровоз, пара вагонов, рота стрелков при паре пулеметов – и вперед, только дым из трубы вихрится позади. Призванные в армию французские резервисты, неорганизованные и плохо вооруженные, благоразумно убираются с пути этого подступающего прилива, а потом расходятся по домам, попутно прихватив с собой револьвер образца девяносто второго года, пистолет Браунинга, винтовку Лебеля или даже пулемет Гочкиса, Пюто или Сент-Этьена. Впрочем, пулеметов во французской армии, планировавшей только безудержное наступление, было мало, и поступали они по большей части для вооружения крепостей. А как же иначе, если сам пулемет (в зависимости от модели) весит двадцать-двадцать пять килограмм, и примерно столько же тянет его станок. Но это все мелочи: обычному деревенскому увальню тяжелый и неудобный пулемет как бы ни к чему, а вот пистолет, револьвер или даже винтовка – вещь в хозяйстве нужна и полезная. До движения сопротивления и стрельбы в оккупантов из-за угла дело еще не дошло, но сам факт того, что дезертиры прихватывают с собой оружие, должен был насторожить германское командование.
Но пока германские авангарды мчат вперед, не встречая сопротивления (а французская железнодорожная сеть – одна из самых развитых в мире, поэтому во Франции нет такого уголка, куда нельзя было бы приехать на поезде). Ле-Ман, Тур, Пуатье, Ангулем… и вот дошло дело и до Бордо. Рано утром тридцатого числа коротенький состав, облепленный германскими бородатыми шютце в пикельхелмах как бродячая барбоска блохами, прибыл на станцию Боссан, расположенную на другом берегу Гаронны прямо напротив Бордо. Неизбежность, от которой бежали французские правители, наконец догнала их и предъявила свои верительные грамоты в виде острых солдатских штыков. Уже к полудню на станции, расположенные на правом берегу Гаронны, поезда с немецкими солдатами стали прибывали один за другим.
Воинские части местного французского гарнизона, еще оставшиеся верными практически почившей в бозе Третьей республике, возвели баррикаду поперек моста Наполеона и развинтили пути на железнодорожном мосту, между делом соорудив нечто вроде блокгауза из шпал. И на этом все. Никто не собирался ни взрывать, ни каким-то еще образом портить эти архитектурные сооружения только ради того, чтобы еще на пару дней продлить существование правительства Клемансо. Сбежав из Парижа, причем дважды за самое короткое время, оно само вынесло себе приговор, имя которому – презрение. Уже не за горами был момент, когда и эти солдаты откажутся повиноваться демократически избранным вождям.