еумолимо отжимали турецкие подразделения от флангов к центру, одновременно заворачивая турецкую группировку в плотное кольцо своих войск. Босфорский десант, в составе которого к исходу первых суток с момента начала операции действовали четыре бригады корпуса морской пехоты из шести и одна болгарская пехотная дивизия, непрерывно расширял свой плацдарм, продвигаясь из района высадки как к Стамбулу, так и к горлу пролива. С учетом сосредоточенных в районе Бургоса резервов (четвертой болгарской армии, а также русских дивизий, россыпью прибывающих по железной дороге из Галиции и восточной части Венгрии) этот десант представлял собой не меньшую, а может, даже большую угрозу, чем прорыв Чаталжинского рубежа.
В ночь с тринадцатого на четырнадцатое сентября обстановка севернее Стамбула обострилась еще больше. При неверном свете луны (фаза 3/4), взошедшей за полчаса до полуночи, морпехи царя Михаила внезапными атаками с тыла последовательно овладели всеми береговыми батареями на румелийском (европейском) берегу пролива. Сначала по открытым всем ветрам орудийным дворикам и капонирам открывали шквальный огонь минометы. Потом в отчаянном неудержимом порыве «урус-шайтаны», с ног до головы одетые в черное, с яростным криком «полундра» бросались на штурм, без пощады пуская в ход пулеметы Мадсена, ручные гранаты-македонки, пистолеты-пулеметы Федорова и в самом конце – штыки винтовок, ножи и саперные лопатки. Выживших среди турецких топчу (артиллеристов) обычно не оставалось. Противостоять в ближнем бою этим детям Иблиса они были не в состоянии, а пленных в ночных атаках попросту не брали.
И сразу после этого, на рассвете четырнадцатого числа, все три русских броненосца и четыре канонерские лодки снова объявились у горла Босфора, с безопасного расстояния обрушив огонь своей артиллерии на передовые форты азиатского берега. Артиллерия в этих фортах у турок ничуть не превосходила установленную на батареях в Дарданеллах, и русское сорокакалиберные двенадцатидюймовки переплевывали по дальности совсем устаревшие пушки Круппа на шесть-восемь километров. Да и сами батареи оставляли желать лучшего. Кое-где облицованные камнем земляные фортификации фатально устарели, не будучи способными противостоять огню современных орудий. А это уже означает безнаказанный расстрел, который не лечится, тем более что огонь пока велся только по батареям Рива, Юм-Буруну и Эльмон, прикрывающим участок черноморского побережья, примыкающий к Босфору. Сразу после их подавления на песчаных пляжах западнее устья речки Чаякзы планировалось высадить оставшиеся две бригады из корпуса генерала Бережного. Как только это произойдет, на азиатском берегу повторится то, что уже произошло на европейском – то есть захват с суши основных турецких батарей, расположенных в глубине пролива.
А Османская империя в это время напоминала курицу без головы. Великий визирь погиб вместе с султаном и сераскиром, вместе с ними погиб и официальный наследник Мехмед Решад-эфенди, и теперь некому было изобразить хотя бы временную власть. У младотурецкой оппозиции, все еще живой, несмотря на все репрессии военного времени, тоже не было ни власти, ни авторитета, чтобы взять власть в свои руки и назначить нужного им султана. На республиканское правление ранние младотурки (поколения Энвер-паши) пока не замахивались: пределом их мечтаний была конституционная монархия. Так что, издав вздох облегчения (русские сами убрали со сцены ослоголового бабуина Абдул-Гамида), турецкое «общество», в своей массе умеренно революционное, принялось искать приемлемую фигуру, которую можно было бы торжественно водрузить на опустевший трон.
Но с выявлением подходящей кандидатуры будущего султана у турок получалась незадача. Поскольку официальный наследник погиб вместе с царствующим султаном, претендентами на трон оказались сразу два младших брата покойного султана и три его совершеннолетних старших сына, живших отдельно от отца, а прочий гарем вместе с многочисленным султанским потомством был распылен русскими бомбами. К величайшему прискорбию ищущих, бои шли уже в окрестностях Стамбула (грохот канонады был слышен на улицах города невооруженным ухом). При этом ни один из принцев не обладал необходимыми качествами для того, чтобы занимать трон воюющей за свое существование страны.
В результате интриг в армейском командовании к утру четырнадцатого числа на негласных «выборах» побеждала компромиссная кандидатура принца Мехмеда Селима, старшего из сыновей султана Абдул-Гамида. Данному персонажу на тот момент исполнилось тридцать восемь лет, он получил блестящее частное (читай европейское) образование, был дважды женат, а также имел внушающую доверие внешность, воинственно загнутые вверх усы и выкаченные будто от напряженного внимания глаза. Легитимистов в Мехмеде Селиме привлекало прямое происхождение этого человека по старшей линии от предшествующего султана, а сторонникам младотурков в «обществе» нравилось его европейское образование и «прогрессивная» профранцузская ориентация. Единственным недостатком этого претендента было то, что его блестящая воинственная внешность прикрывала тщательно лелеемую внутреннюю пустоту.
Его дядя и главный конкурент Мехмед Вахидеддин был полной противоположностью своему племяннику. Внешность он имел самую невзрачную, так что второй раз и не взглянешь, а образование у него было вполне традиционное, причем даже скорее религиозное, а не светское. Этот человек не любил младотурков за то, что те смущают умы сладкими сказками, а по внешнеполитической ориентации был англофилом. При этом среди консервативных кругов общества этот человек был заручен достаточно сильной поддержкой…
Из состояния общего ступора турецкую политику вывел флот, как раз укрывшийся в Босфоре от уничтожения русскими эскадрами. Командир крейсера «Хамидие», Хусейн Рауф Орбай, абхаз по национальности, рано утром четырнадцатого числа ввел в город своих моряков и на их штыках (армейский гарнизон был раздираем сомнениями) утвердил султаном Мехмедом Пятым любезного младотуркам принца Мехмеда Селима. Его наследником и главнокомандующим всей турецкой армии объявили принца Мехмеда Абдулкадира (второго сына Абдул-Гамида), а их отвергнутого дядю Мехмеда Вахидеддина посадили под домашний арест. Новый султан, едва опоясавшись мечом Османа, сразу же провозгласил, что возвращает к действию замороженную конституцию 1876 года и объявляет подготовку ко всеобщим парламентским выборам. Можно сказать, что в Стамбуле в такой странной форме победила младотурецкая революция, и все прогрессивные силы Османской империи должны были расплакаться от счастья.
Но не тут-то было. В ответ на предложение нового султана о перемирии и начале переговоров о справедливом и всеобъемлющем мире генерал Бережной ответил, что примет у турецкой стороны только безоговорочную капитуляцию безо всяких предварительных условий. Судьба Турции уже предрешена на небесах, и не слабым людям пытаться изменить это решение различными казуистическими уловками. И точка! Чуть позже решение главнокомандующего объединенной русско-болгарской армией подтвердил император Михаил из Санкт-Петербурга, попутно чертыхнувшийся по поводу того, что турки все же нашли замену Абдул-Гамиду еще до того, как русские войска ворвались в их столицу.
Молодой прогрессивный султан, получив такой обескураживающий ответ, впал в состояние глубокого недоумения, ведь, соглашаясь взойти на трон, он предполагал, что его предложение сразу поддержат все европейские страны, которые вынудят русского царя остановить свои войска хотя бы на самом пороге Стамбула, как это случилось сорок лет назад. А тут такой обескураживающий русский кукиш во всей красе, еще и поддержанный прусским реготанием кайзера Вильгельма и одобрительными выкриками со стороны туманного Альбиона. А Австро-Венгрии и Франции, которые непременно заступились бы за несчастную Османскую Империю, к нынешнему моменту на мировой карте уже как бы и нет вовсе. Ну как в таких условиях жить молодым и прогрессивным, у которых в жизни рушатся сразу все идеалы…
Зато чрезвычайно бурную деятельность развил назначенный главнокомандующим всей турецкой армии принц Мехмед Абдулкадир (титул «сераскир» при этом не упоминался). Ранее этот второй сын султана Абдул-Гамида командовал только конным гвардейским полком, предназначенным по большей части для парадов и торжественного сопровождения султана во время выездов. Мехмед Реза-паша, не обладая большими стратегическими талантами, все же помнил прошлую войну – и был осторожен как один раз подстреленный, но выживший тигр. Его преемник на это посту, напротив, был молод, горяч, и считал, что все предыдущие сражения были проиграны по причине старческой осторожности и умственной ограниченности прежнего командующего, который к тому же не получил блестящего европейского образования. Не представляя себе всю полноту складывающейся обстановки, он решил, что если действовать агрессивно и решительным натиском отбросить русские войска от стен Стамбула, то вопрос с перемирием и началом дипломатических переговоров решится сам собой…
Поэтому войскам, все еще обороняющимся на Чаталжинской линии по единственной оставшейся под контролем турок дороге, был отправлен приказ перейти к непрерывным атакам на русские войска, а части, которые предыдущее командование согнало в Стамбул для его долговременной обороны, стали готовиться нанести решающие контрудары – одновременно в северном и западном направлении. И это при том, что до решения вопроса с Чаталжинской группировкой передовые части русских войск, поддержанные дальнобойной армейской артиллерией и орудиями главного калибра с «Измаилов», временно закрепились на удобном для обороны рубеже речки Сазли в двенадцати километрах от окраины Стамбула, а также на дамбе, отделяющей озеро Кючукчекмерже от Мраморного моря. Атаковать их на этих позициях для турецкой армии будет форменным самоубийством. Такие атаки окажутся выгодными не турецкому, а русскому командованию, желающему снизить потери своих войск при штурме хоть и не особо крупного, но по-средневековому хаотично застроенного города