Он вскочил с кресла и мотнул головой в сторону бара, рядом с которым располагалась какая-то дверь:
– Вызывает. Погоди немного, я быстро…
Дыля пошустрил на выход, а Числов откинулся в кресле и не заметил, как стал задремывать. Какое-то время он еще пытался сопротивляться навалившемуся то ли ему, то ли какому-то наваждению, а потом…
Потом стены гранд-отеля куда-то разъехались, и пригрезились Числову окрестности родного «бугорка». При этом он помнил, что находится в Питере, очень далеко от Чечни, – то есть вроде как и не спал, не дремал. Грезил. А сквозь приглушенно-интеллигентный шум «Мезонина» слышалось Сергею, будто кто-то зовет его. Или не зовет, а просто называет его: «Капитан Числов… В Питере… Я бы сейчас… В Питер… Капитан Числов… Ему за дело, конечно…»
– Кто? – прошептал Числов, не в силах открыть налившиеся свинцовой тяжестью веки. – Кто меня зовет?..
…Странные штуки выкидывает порой человеческое подсознание. Никто, конечно, никакую телепатическую связь никогда еще научно не доказал. Но есть же народная примета: если у тебя пылают щеки, значит, о тебе где-то кто-то хорошо говорит, а если уши – значит, говорят тоже, но плохо…
В тот самый момент, когда Числова разморило в шикарном кафе «Мезонин», что в гранд-отеле «Европа», его действительно вспоминал конкретный человек в Чечне – и не только вспоминал, но и напряженно думал, чем это сейчас занят капитан, которому повезло хоть на несколько дней вырваться в Питер. А звали этого человека – Сергеем Родионенко, по кличке Веселый, и был он рядовым из взвода старшего лейтенанта Панкевича. Веселый тоже сидел – только не как Числов – в кресле, – а на корточках. И смотрел Веселый не на официанток, а на труп.
Трупом был еще с вечера живой рядовой их взвода Валерка Малецкий – тихий паренек из Твери, ничем особо не выделявшийся, за исключением, может быть, некой тяги к одиночеству. Любил пацан уединяться – нет, не ради баловства там какого или рукоблудия, а посозерцать, письма поперечитывать, книжечку полистать. Вроде он и стихи писал – лирические. Правда, никому не показывал. А в расположении роты где уединишься? Разве только в сортире, но там, прямо скажем, атмосферка не располагает. Вот Валерка и уходил пару раз за расположение – помечтать. То есть уходил-то он, наверное, и чаще, а пару раз его ловили и «вставляли» по самое дальше некуда и объясняли дураку…
Видать, не дошло. Потому что теперь его труп полусидел-полулежал за вертолетной площадкой – уже почти у самых скал, там, где невысокие деревца образовывали жалкое подобие чахлой рощицы. Мертвые руки Валерки были скручены проволокой, стриженая голова с разбитым лбом запрокинута назад, лицо и грудь – в запекшейся крови. Горло раззявлено от уха до уха глубоким разрезом, из которого выглядывал провалившийся темный язык. Бушлат, видимо, с солдата сняли, когда он еще был жив, а вот гимнастерку и тельняшку вспороли вместе с брюшной полостью, судя по всему, одним сильным движением кинжала или боевого ножа. Те, кто убивал Малецкого, зачем-то напихали ему в разрезанный живот сухих листьев и прелой травы, окровавленные клочья которой торчали во все стороны… Рядом были разбросаны измятые письма и две разложенные сброшюрованные фанерки, в которых Малецкий хранил весточки от друзей и родителей. Рядом с трупом на куче застывших внутренностей поблескивал маленький медный крестик на оборванном шнурке. Валерка уже давно закоченел, его полуприкрытые глаза, казалось, безразлично наблюдают за теми, кто к нему приближался.
В некотором отдалении от трупа на корточках сидели Маугли, Конюх и Веселый. Искать Малецкого стали утром – вот и нашли. Сержант Бубенцов побежал за Панкевичем, а трое солдат остались охранять труп. Хотя от чего его теперь уже охранять? Разве что – других от него охранять надо. Духи часто минируют трупы – «сюрпризы» ставят.
Веселый вздохнул и, чтобы не говорить о грустном, вернулся к так и не «разруленной» теме с пропавшими фотками:
– Маугли, ты же их последний смотрел, фотки мои…
Маугли, которого эта тема, видимо, достала вконец, лениво отозвался:
– Смотрел и отдал. Ты же и пересчитал их тогда.
– Ну да… Я еще у взводного менял. Он две добавил… А Конюх видел, как я их прятал.
– Ничего я не видел, – буркнул Конюх. – У меня зуб болел…
– Зуб болел? Да ты тогда еще говорил, что у тебя две фотки намокли и склеились…
– Ну склеились, и что?
– А то!
– Нужны мне твои фотки. Меня на них и не было. Почти. Ты же сам в коробку из-под бритвы положил и жгутом потом…
– О! А говоришь, не видел, как я их прятал, душара. Секи, Конюх. Вот твоя рожа нахальная, вот кулак. Понял?
Маугли покивал, подтверждая конюховскую вороватость:
– А когда у тебя духовскую тюбетейку нашли, которую Фома потерял? А?
Конюх возмущенно фыркнул:
– Так у Фомы же моя была! Шапочку я просто перепутал…
– Перепутал он…
Перепалку прервало появление Рыдлевки и Квазимодо. Старший лейтенант приблизился к трупу, опустился на одно колено, внимательно и тщательно осмотрел все вокруг. Потом привстал, обошел убитого и прилег с другой стороны, пытаясь заглянуть под труп.
– Сволочи… Вот зверьё!
Потом вернулся к солдатам и прапорщику, достал сигарету и начал нервно разминать ее покрасневшими пальцами:
– Наверняка ведь подарочек состряпали, гниды. Нутром чую, мина под ним. Что делать-то будем, Валера?
Прапорщик Кузнецов присел со всеми рядом на холодную пожухлую траву, тоже достал сигарету:
– Что делать, что делать… Вытягивать! А что тут делать?
Панкевич с сомнением поскреб затылок:
– Может, саперов… Или сами рискнем?
– Сейчас, – отозвался Квазимодо. – Перекурим это дело и решим…
Помолчали. Веселый мечтательно вздохнул и неожиданно сказал вслух:
– Да… А вот товарищ капитан Числов сейчас в Питере… Я б сейчас туда – хоть на ковре-самолете. Питер – это… это такой город…
Квазимодо покосился на Веселого:
– Слышь, ты, «зенитовец»… Числов-то свою поездку в Питер заслужил. А ты там просто так жил – на халяву. Считай, авансом. Вот теперь и отбатрачивай. Я бы в такие города, как Москва и Питер, людей только за особые заслуги селил. Раз уж они у нас – столицы. И тогда меня – в Питер. Товарища старшего лейтенанта – в Москву, а вас с Маугли – на Урал. Или в Сибирь, народное хозяйство осваивать. Как идея?
– Не очень, товарищ прапорщик, – покачал головой Веселый. – Меня из Питера – только домкратом. Я раньше-то не ценил. А теперь… Вот когда товарищ капитан Числов вернется… Товарищ старший лейтенант, а когда капитан Числов должен вернуться?
– Когда-когда, – отбуркнулся Рыдлевка, дожигая окурок. – Я-то откуда знаю? Военная тайна. А ты думаешь, он тебе от мамки варенье привезет?
Веселый пожал плечами и опустил голову. На варенье он, конечно, не рассчитывал, но в том, что Числов матери позвонит, – не сомневался… Мама…
…Серега Родионенко вырос с мамой и бабушкой в Веселом Поселке – есть такой райончик в Питере. Не особо веселый, кстати. Как и сам Серега, несмотря на кличку. В армию Родионенко загремел случайно – мать почти «отмазала» через знакомую из какого-то комитета «за альтернативную службу». Осталось только достать формальную справку о том, что Сергей – идейный буддист, но из-за тяжбы буддистов-бурятов с русскими «единоверцами» возникла задержка – буряты справок не давали, а у русских печати не было… И тут эта драка на дискотеке… А ведь это была его первая дискотека, да и подрался-то он по-настоящему серьезно впервые… Дрались с «черными», приехали менты и загребли всех подряд – и русских, и нерусских. «Черных», кстати, очень быстро отпустили – к ним даже какой-то босс из их кавказского землячества приезжал, наверное, платил ментам… А Серегу утром передали из рук в руки долговязому старлею из военкомата, тот его домой за паспортом свозил, никуда от себя не отпускал. Короче, предписание Сереже Родионенко выдали уже на сборном пункте. Потом приехала мать – ей офицеры долго объясняли, что сыну «светит» за драку год, что кавказцы его достанут и отомстят, в общем, армия – это самое лучшее сейчас для Сергея во всех смыслах. Вот так и призвали Серегу на две недели раньше срока…
В учебке взводный достался Сергею совсем не изверг – так, ни рыба ни мясо. Капитан Паршин был чуть ли не единственным со своего выпуска, умудрившимся сразу в учебную часть попасть, в которой шла бесконечная стройка. Дедовщины особой не было – так, заставлял иногда сержант кругами вокруг плаца гусиным шагом ползать с танковым траком в руках: траки эти в казарме заменяли 16-килограммовые гири. И то – не за то, что Серега молодой, а потому что болел за «Зенит», что сердило сержанта – ярого «спартача». Родионенко же отказывался орать: «Спартак-чемпион!» – питерская гордость не позволяла. Худо-бедно отслужил Сережа пять месяцев, пару раз прыгнул с парашютом, окреп физически и уже готовился ехать в Псков на оставшиеся полтора года.
В Чечню из учебки насильно никого не посылали, только по рапортам… Но тут у одного из гражданских строителей из куртки, висевшей в вагончике, пропали деньги – 2315 рублей. Сергей и в вагончик-то не заходил – он подметал вокруг. Но капитан Паршин особо разбираться не стал, повесил кражу на Сергея, ссудил ему же деньги, пока из дома не пришлют. Сергей позвонил домой, сказал, что его направляют на особую службу, где надо ходить «по гражданке», а стало быть, нужно покупать костюм.
Деньги мать прислать, конечно, пообещала, хоть и жила на четыре тысячи рублей в месяц с бабкой, а Сергей написал рапорт в Чечню. Капитан Паршин заботливо объяснил, какие денежные выплаты его ждут:
– Сразу с первой получки отдашь долг. И матери поможешь. И медаль получишь.
Матери о своей отправке в Чечню Веселый, разумеется, ничего не сообщил – развил легенду о службе в Боснии, причем исключительно «по гражданке». При этом намекнул, что звонить оттуда будет нельзя, по причине особой секретности миссии.
…Чечня встретила рядового Родионенко непролазно скользкой грязью-глиной Ханкалы с ее бессонными ночами: каждую ночь артиллерия вела предупредительный огонь по площадям. Главной достопримечательностью Ханкалы был самый настоящий живой крокодил, оказавшийся на военной базе после боев в районе грозненского зоопарка. Кормить себя зверушка позволяла только «хозяину» – прапорщику. Но прапорщик погиб, а следующего «кормильца» крокодил серьезно укусил – говорят, что в госпитале персонал верить не хотел, когда пострадавший рассказывал о причине травмы.