– Да, Александр Васильевич, – клятвенно прижал руки к груди Числов. – Вот только: я-то здесь… Это она…
Полковник сдвинул брови:
– Что?! Детский лепет! При чем здесь я, это все она… Ты – офицер или где?! Если офицер, то должен знать, как угомонить свою бабу, кем бы там она ни была! Ясно?
– Ясно…
– Ну и ладушки… хм-хм… А то у вас там – какие-то проблемы в отношениях, а почему-то я, немолодой уже полковник, получаю от товарища генерала в жопу по самое «здрасте»? Ладно, удачи тебе.
– Спасибо, Александр Васильевич.
Примаков пожал капитану руку, потом не выдержал и обнял его, затем, словно устыдившись проявления своей «лиричности», резко зашагал прочь. Правда, через несколько шагов все же обернулся снова:
– Числов!
– Я, товарищ полковник.
– А где этот, как его… любимец-то мой? Панкевич?!
– Не знаю… Здесь где-то… Позвать?
– Да нет. Это я так. Раз под руку сам не подвернулся – пущай живет…
…А Рыдлевка, не знавший – не ведавший, что его только что «пронесло», в этот момент разбирался в своей палатке с Арой:
– Азаретян, закрой дверь… Ты у меня в папке рылся? Оборзел совсем? Тебе Арарат показать?
Ара засопел, переступил с ноги на ногу, потом выпалил:
– Я не рылся, товарищ старший лейтенант… Там фотки сверху лежали. Я хотел их вернуть… Это – Родионенко, а грешили на Конюха… Вы забыли просто… А я Тунгусу отдал, и он… Ну чтобы Веселый с Конюхом помирился.
– Вы, парни, я смотрю, охуели совсем, – сказал старший лейтенант, покрутив головой. – Вся эта ваша банда. Я после «выхода» с вами отдельно займусь! Оборзели в корягу…
Ара переминался с ноги на ногу и вздыхал, как лошадь.
– Ладно, – сказал Рыдлевка. – Возьми мой аппарат, там новая пленка. Умеешь? Тогда наснимаешь всех. Кто первый в Моздок полетит – отпечатает. Даю пятьдесят рублей. Остальные – соберете сами. Ты – ответственный. Нет, ответственный – Николаев. Передашь ему. И… кончайте это все. Совсем охуели… Впитал?
– Впитал, – вздохнул Ара, взял фотоаппарат и, лихо отдав честь, строевым шагом вышел из палатки…
Ровно в 6 часов утра 28 февраля рота майора Самохвалова вышла из своего базового района в направлении Урус-Керта. На родном «бугорке» оставили только усиленное отделение для охраны.
На «выход» пошли восемьдесят девять человек. Самохвалов принял решение выдвинуться к Исты-Корту пешим порядком не из любви к «прогулкам по пленэру» – так, без техники, он надеялся обеспечить большую скрытность, потому и выходили затемно. А с техникой – какая уж тут скрытность. Армейская техника – она даже глухих разбудить может. Теоретически решение на такой марш, может быть, было и правильным, но скрытность выхода обеспечить все равно не удалось. За «бугорком» плотно наблюдали из села – в одном из домов на высоком чердаке не спали два «мирных крестьянина» в длинных закрытых рубашках из плотной ткани. Чердак этот был оборудован прибором ночного видения.
Один из «крестьян» пытался что-то по-чеченски объяснить в трубку «кенвуд»; на том конце его не понимали, и «крестьянин» перешел на русский:
– Брат, у тебя чеченцы есть? Позови сейчас.
«Крестьянин» раздраженно вздохнул и сказал напарнику:
– Одни арабы и афганцы. Вонючие… Что?
Он напряженно прижал мембрану к уху, потом помотал головой и сказал напарнику:
– Там какой-то Тарджумон-нист[137]. Знаешь?
– Нет, – покачал головой напарник. – Абу-Кутейба знаю, Саида знаю. Этого – нэ знаю.
Видимо, на том конце трубки наконец-то заговорили по-русски, потому что первый «крестьянин» вдруг закивал и обрадованно сказал:
– Да-да… Хорошо, брат… Гоблины уходят в гору. Много… Откуда знаю? Видно. Только что пошли… Не знаю, по направлению Улус-Керт. Скажи Абу-Кутейбе или Хамзату… Хорошо, брат…
…В нескольких километрах от горы Исты-Корт, куда ушла рота Самохвалова, находился заброшенный лагерь строителей ЛЭП – несколько вагончиков-времянок с остатком надписей на стенках, сохранившихся еще с советских времен, – «Ордена Знак Почета трест Грозэнергомонтажстрой», «Экран социалистического соревнования» и «Валерка-ишак». Сейчас в этом лагере располагался отряд Хамзата. Этот отряд давно уже не был мононациональным – Хаттаб Хамзату, конечно, доверял, но «усилил» на всякий случай его «войско» – дагестанцами, таджиками, узбеками, а также несколькими арабами и афганцами. С тех пор в отряде основным языком общения стал русский.
У одного из костров в добротной турецкой униформе сидел на корточках Хамзат, лишь накануне вернувшийся из питерской командировки. Хамзат насадил на веточку кусок хлеба и обжаривал его в пламени костра, когда к нему подошел командир десятки Магомед – уголовного вида дагестанец в характерной каракулевой шапочке. Хамзат поднятой рукой ответил на приветствие и спросил с усмешкой, кивнув в сторону арабо-афганского костра:
– Ну что там? Братья успокоились наконец?
Магомед осклабился, показав рондолевые зубы:
– Все тыхо, командыр. Братья не поняли, почему село нэльзя? Сколько ночь идем – горы, спим – земля. А село – рядом. Это твой тейп? Там русский баба есть?
– Откуда? – улыбнулся Хамзат. – Я ночью ходил… Мне – можно. Арабы и афганцы – нельзя. Не будем ссориться…
Магомед пожал плечами, присел рядом, потом поднял голову, заметив какое-то движение в тумане:
– Командыр! Смотри – афганец бежит из штаба «Джамара» – каторый пленный «собака» печенку съел.
К их костру действительно быстрыми шагами подходил бородатый, темнокожий и сухощавый муджахед.
– Саляму алейкум!
– Алейкум ас-салям…
Хамзат сделал рукой приглашающий жест, но афганец покачал головой, он торопился вернуться к своим:
– Хамзат, тебе каманда Хаттаб. Нада ставят. Феделял из Рошни-Юрт Улус-Керт пошел. Нада праверят. Закроют дарога – здэс убиват будет. Фахмиди – понят?
– Фахмиди – понял, – кивнул Хамзат. – Аджале карэ шайтан аст.[138]
Афганец щелкнул языком, улыбнулся и пошел обратно в туман. Хамзат снял горячий хлеб с веточки, разломил, отдал половинку Магомеду. Пока тот дул на горячий кусок, поставил ему задачу:
– Возьмешь двух братьев с документами – прописка Улус-Керт или близко. В обычной одежде, без оружия. По дороге двух женщин старых найдешь – как родственники… Все вы – беженцы, понял? М-м-мах, когда ты по-чеченски научишься? Денег не бери. Только советский – мало. Придешь Улус-Керт. Там есть магазин-лавка. Слева от него – дом Исрапилова. Пойдешь к нему разменять советский четвертной – вот этот, я тебе его даю – видишь, номер кончается на 02. Это – пароль. Исрапилов тебе деньги менять будет – должен показать такую же, только номер кончается на 03. Теперь запоминай – он будет тебе как-будто деньги менять – советский на российский. Даст две десятки. Если в Урус-Керт спокойно – он даст деньги, где номер кончается на 2 или 0. Если гоблины мимо прошли – номера будут кончаться на 5 или 6. Тогда надо будет братьев собирать, пока туман… Пока туман – «вертушек» нет.
Магомед, молча пожирая хлеб, кивал головой. Из ближайшего вагончика, зевая, к ним вышел Алик. На Алике была надета новенькая, еще совершенно чистая униформа, такие же новенькие высокие ботинки. Хамзат молча посмотрел на него, в какой-то момент у него возникла идея отправить Алика вместе с Магомедом, но потом Хамзат отказался от этой мысли. Если уж решил он сделать из парня муджахеда – значит, надо быть последовательным. Нельзя прятать его от войны. Пусть он побыстрее в первый раз выстрелит в русского. Тогда он станет настоящим чеченцем. Может, тогда он станет просто нормальным…
…Рота десантников шла тяжело, медленнее, чем те гипотетические три километра в час, о которых говорил Самохвалов Примакову. Ничего удивительного в этом, конечно же, не было. Такой медленный темп передвижения не свидетельствовал о плохой подготовленности личного состава. Просто практически каждый десантник был нагружен как вьючный ишак. Судите сами: каждый рядовой помимо автомата и лопатки тащил на себе по семь боекомплектов. Боекомплект, или БК, – это четыре магазина к автомату. Четыре умножаем на семь – получается двадцать восемь. Да плюс по четыре гранаты. Плюс всякая мелочовка – ножи, индивидуальные пакеты, какие-нибудь энзэшки из жрачки (основной-то запас еды перло хозотделение). А в роте – три ротных пулемета – их вдвоем переносят. Да к каждому пулемету – десять цинков. Считай – тридцать солдатиков на себе по цинку прут. Да еще три миномета. Да мины к ним. Плюс гранатометы и выстрелы к ним. А еще мины противопехотные. А еще…
Впрочем, наверное, и этого неполного перечисления хватит, чтобы представить себе весь кайф, который можно было поймать от этой прогулки на природе. Чуть разгружали только боевое охранение – остальные – каждый – тащили на себе минимум по полцентнера. Плюс – все время шли почти вверх градусов под пять. И грязное месиво под ногами…
Тяжело шла рота. Люди все же – не ишаки. Даже с учетом того, что эти люди служат в ВДВ.
Самохвалов нервничал. Зимой в Чечне смеркается рано – вот майор и хотел дойти до места засветло – хуже нет, чем окапываться и обустраиваться в темноте…
Привал Самохвалов скомандовал лишь часов в одиннадцать, когда личный состав уже в прямом смысле падал от усталости. А прошли-то всего-навсего километров десять с «хвостиком». И еще надо было пройти больше пяти.
Во взводе старшего лейтенанта Панкевича первые минуты привала никто не проронил ни слова – все дышали.
Первым молчание нарушил Конюх:
– Я весь мокрый, пацаны. Хоть выжимай. Сил нет эту хрень переть!
Маугли, закуривая «Приму», «посочувствовал»:
– Эх, Копытный! А ведь все от твоей жадности. Мог бы налегке прогуляться.
– Это как это? – не понял Конюх, и Маугли разъяснил ему:
– Ну как-как… Нанял бы местных пацанов, они бы тебе мигом все дотащили. Так все великие путешественники поступали – входили в плотный рабочий контакт с местными.