– Ну не знаешь, так не знаешь. Пиши отказ. Карандаш дать?
Борис впервые жёстко посмотрел на генерала:
– И карандаш тоже есть.
– Тогда свободен.
Глинский чуть не бегом выскочил в коридор, отдуваясь, как после пробежки. Ну не каждый же день предлагают сменить Афган на Москву… Соблазн был, конечно, но вот так взять и «отблагодарить» Челышева – после всего, что он сделал?.. Борис не жалел о мгновенно принятом решении. Ну, может, совсем чуть-чуть…
А в покинутом им кабинете полковник Силагадзе долго смотрел на захлопнувшуюся дверь, потом перевёл взгляд своих оливковых глаз на Профи и вопросительно вскинул левую бровь. Иванников скептически скривился.
– Да нет, Михалыч… Куда его? Пиджак с портупеей.
Константин Михайлович Силагадзе, кстати, когда-то был даже начальником Иванникова, правда недолго. А в Кабуле он Профи напрямую не подчинялся, но они были друзьями и соратниками «по жизни», поэтому к мнению друг друга прислушивались более чем внимательно.
– А ведь ты, Прохорыч, сам сказал, что в нём что-то есть, тогда, на концерте.
– Ну, Костя! Одно дело – на концерте с балалайкой и другое…
– Не согласен, Прохорыч. Человек не может быть здесь один, там другой… А что «пиджак» – может, оно и в тему…
Константин Михайлович закурил, несколько раз задумчиво пустил кольца дыма и внезапно осевшим голосом добавил:
– И потом… Прохорыч, он, по крайней мере, единственный хотя бы формально неженатый. Понимаешь? Мы ж с тобой не лейтенанты, мы ж понимаем…
Иванников тяжело посмотрел на старого товарища:
– Костя… Ты же не дурак. Скажи, шансы настолько плохи?
Силагадзе грустно усмехнулся и долго ничего не отвечал, а потом сказал:
– Авантюра есть авантюра. Когда всё вот так вот: хватай мешки, вокзал отходит, трудно нормально подготовиться и свести риск к минимуму. А значит, варианта два: или повезёт, или нет. Да что я тебе-то, Прохорыч, прописные истины говорю. Ты то же самое мне скажешь…
До этого в своих обсуждениях при абсолютном доверии друг другу они всё же старались избегать столь категорических оценок. Как бы соблюдали приличия, когда все всё понимают, но продолжают «делать вид».
– Костя, договори до конца. Как тогда, помнишь?
Силагадзе резко махнул рукой:
– Ай, Витя, дорогой, я всё помню, пойми… Они тебя к стенке припёрли – не отстанут. Можно, конечно, принципиальность проявить и уйти с гордо поднятой головой… И что? Пришлют того, кто заранее на всё подпишется… И таких дел наворотит – годами не разгрести… Поэтому нечего резину тянуть. Надо решение принимать. Риск есть. Большой риск. Но и выбора нет. А попытаться что-то сделать – это лучше, чем покорно шею подставлять.
Иванников встал и долго молча ходил вдоль стола, нервно переплетая пальцы рук. Силагадзе молчал, всем видом показывая, что, дескать, сказано всё. Виктор Прохорович приоткрыл дверь кабинета и лаконично буркнул порученцу:
– Челышева!
…Подполковник появился буквально через минуту – как всегда идеально опрятный, в очках-хамелеонах и пахнущий не базарным парфюмом. Иванников под настроение иногда шутил, что от Челышева «белогвардейщиной пахнет». Войдя и заметив хмурые лица генерала и кабульского агентурщика, Андрей Валентинович попытался разрядить атмосферу:
– Виктор Прохорович, хотите расслабиться? Тут ребята перевели «духовский» донос: «…бандглаварь Довран третий год живёт со своей сестрой, поэтому Аллах ниспослал ему двойню – сына и племянника…»
Профи недовольно промолчал, Силагадзе тоже даже не улыбнулся. Челышев мгновенно понял, что сейчас явно не до шуток, и, догадавшись, о чём идёт речь, стал очень серьёзным:
– Извините, товарищ генерал. Расшифровали ещё один перехват. Один точно в Зангали. Ещё по одному проверяем, но, скорее всего, тоже. Итого, возможно, двенадцать.
Иванников вздохнул:
– Сядь, Андрюша. Подготовь-ка мне предложение по самому надёжному, так сказать, попаданию в плен.
– Под кого, Виктор Прохорович?
– Под Глинского.
У обычно невозмутимого Челышева что-то неуловимо дрогнуло в лице:
– Но он же…
– Да знаю я всё, – досадливо махнул рукой генерал. – И ты всё знаешь… Мы тут вот с Константин Михалычем уже… Ну некого больше, понимаешь? Некого, – Профи как будто оправдывался перед подчинённым, – мы уже всех тут перебрали-обсосали.
Андрей Валентинович достал сигарету, вопросительно глянув на Иванникова, и тот разрешающе пододвинул к нему пепельницу.
Челышев медленно закурил и задал вопрос:
– Так это Глинский к вам сейчас на беседу приходил?
Виктор Прохорович раздражённо дёрнул плечом:
– Ну ты меня за идиота не держи… Не знает он, и пока не надо… Ты подготовь пока предложение по сути, потом доработаем вместе и отправим в Москву. И вот если Москва одобрит – тогда и будем разговаривать с твоим любимчиком.
– У меня любимчик – только котёнок. От вашей, товарищ генерал, рыжей Агентессы.
– Да не свисти ты, Андрюша. Конечно, любимчик. Что я, совсем старый дурак, ничего не замечаю? Или ты каждому машину даёшь с цыганками по Кабулу покататься? У меня, брат, тоже информация налажена, не у одного тебя.
Челышев промолчал, а генерал снова вскочил, приоткрыл дверь кабинета и так же односложно, как в прошлый раз, распорядился:
– Мастера!
Опального Мишико нашли минут через десять.
Иванников строго посмотрел на него:
– Слушай сюда, пижон-путешественник! Реабилитироваться хочешь?
– А то, товарищ генерал!
– Значит, так: будешь готовить Глинского к заброске. У тебя два, от силы – два с половиной месяца. Поедешь на «дачу». Пока один. Начинай расписывать программу… по «четвёрке». Она, кажется, на три месяца.
– Нет, товарищ генерал. С восемьдесят второго – на полгода. А по шестьдесят шестому приказу – фактически на восемь месяцев – с «прибытием»… Может, лучше мне самому?
– Не лучше. Не надо было в Пакистане цирк устраивать. Раньше – оно, может быть, и было лучше. А теперь – извини.
– Но, товарищ генерал! За два-то с половиной месяца… Не получится.
– Не хами. Думай не «зачем», а «как»?.. У тебя на подполковника когда срок выходит?
– Через три месяца, товарищ генерал.
– Ну вот видишь. Заодно и стимул имеется. Всё, Миша, давай без обсуждений. Вопрос решённый, время поджимает. Собирайся прямо сегодня. Константин Михалыч, звони…
– Звоню, Виктор Прохорович…
…Москва после первоначальных, достаточно формальных сомнений согласилась на все предложения Иванникова. Силагадзевского Мастера откомандировали без вопросов. До поры «хозяин» Полежаевки даже не вникал, кто там намечен на роль «главного исполнителя». Когда же ему доложили о Глинском, он объективку на капитана перечитал несколько раз, покривился немного, но возражать не стал, решив, что Виктору Прохоровичу на месте виднее…
А Глинский все эти дни ничего не подозревал. И никакие предчувствия его не мучили, и нигде ничего не кольнуло, и даже проклятый «англичанин» с «глазами» ни разу не приснился. Борис заподозрил что-то неладное, только когда его без объяснения причин вдруг сняли с рейда. Это должен был быть обычный «выход на отвлечение», и вдруг такие вот дела. Ермаков ничего не смог объяснить Глинскому:
– Боб, это не ко мне. У меня к тебе вопросов нет. Выясняй в разведотделе, что они там?..
– Иван Василич, а может, это снова особисты? Ну я же всё им повторил! – Борис вспомнил про обстоятельства смерти «империалиста»-инструктора.
– Нет, – покачал головой Ермаков. – Это точно не они. Это наши, а вот почему – не знаю. Да ты не переживай, оно просрётся потихоньку.
Борис тут же бросился в разведотдел к Челышеву, но подполковник тоже интригу не снял:
– И чего ты разволновался? Как маленький! Погулять его не пустили. Не пустили – значит, так надо! Сиди дома и… Ты что, уже всё перевёл? Сходи к Геннадию Николаичу Клюкину – пусть он проверит.
– Нет, Андрей Валентинович, работы хватает… Просто я… Меня неделю назад генерал вызывал: кто-то пытается перевести меня в Москву. Но я отказался. И… Я думаю, может, этот «кто-то»… ну, в целях, так сказать, заботы… Ну чтоб меня риску не подвергать…
Челышев, слушавший его бормотание со скептической ухмылкой, махнул рукой.
– Мысль понятна. Я тебе так скажу: меньше надо с актрисами по Кабулу кататься – меньше и в Москве заморочек будет.
– Но вы же тогда сами…
– Сами. С усами. А теперь генерал интересуется: «Вы, Андрей Валентинович, случайно в Исламабад за кондомами для своего любимчика не летаете?»
Глинский покраснел:
– Товарищ подполковник, но я же… Значит, это из-за той истории?
Челышев раздраженно дернул шеей:
– Вот пристал, как банный лист. Отвечаю: нет, не из-за той истории. Со свету тебя генерал не сживает, тучи над тобой не сгущаются. Теперь по поводу Москвы. Разные, конечно, бывают чудеса, но чтобы нашему Профи выкручивали руки, прости, из-за молодого офицера… Его трахать – только член тупить. Я доступно изложил?
– Так точно.
Челышев поморщился:
– Иди, Борис, перестань переживать. Я думаю, скоро всё устаканится и прояснится.
Челышев не мог ему сказать больше до того, как Москва направит директиву с официальным утверждением и «одобрямсом». А Глинского и впрямь до того решили поберечь. Мало ли что – любая травма, любое ранение, даже легкое, могло сорвать начавшуюся разработку…
Прояснилось для Бориса всё лишь через четыре дня, сразу же после поступления директивы из Москвы.
Его поймали на волейбольной площадке и, дав две минуты на переодевание-умывание, повезли к Профи. Глинский не знал, что и думать, ломал голову, на чём мог «залететь». Теряться в догадках ему оставалось недолго.
…Иванников, как показалось Борису, вовсе не был в плохом настроении, скорее в философско-позитивном. Генерал долго разминал пальцами сигарету «Мальборо», а потом – неслыханное дело – протянул пачку Глинскому:
– Угощайся.
– Спасибо, товарищ генерал.