В предместьи Берлина, с северной стороны, есть маленький одноэтажный домик. Вывеска — «Институт физиологии труда». Здесь изучаются условия работы человека. Лаборатории совсем не похожи на обычные. Вот в первую комнату от входа, словно колдовством, перенесены условия труда горняков в шахте. Ассистент по команде вскидывает лопатой набитый песком футбольный мяч вверх, в особый желоб; дышит он в трубку, сообщающуюся с резиновым мешком, этот мешок ловит и показывает количество выдыхаемой углекислоты. Так определяется степень утомляемости и расходования энергии у грузчика угля. В следующей комнате профессор в трусиках вертит ручку колеса; через некоторое время ручка заменяется другой, большей; быстрота вращения тоже меняется, и все движения фиксируются киноаппаратом. В специальном зале заснятая лента демонстрируется и по ней детально изучаются наилучшие условия данного трудового процесса. Фильма здесь не забава, не популяризация, а, действительно, важнейший метод исследования. Дальше видим врача, копающего землю, он работает, весь обвешанный электрическими лампочками, потому что все его движения фотографируются. Благодаря системе движущихся лампочек, снимок показывает не человека за работой, а только линии, так называемые кривые, описываемые частями его тела при работе. Это дает возможность отличать необходимые движения от излишних. У другого на лице нечто напоминающее противогаз и соединенное со счетчиком; человек этот неутомимо подымает и опускает какую-то тяжесть, но автоматический счетчик показывает, что и его силам есть предел. Из следующей лаборатории доносится собачий лай и писк обезьяны, которая после долгого сопротивления позволила, наконец, лаборантам опустить ее лапу в калориметр. При физическом труде прилив крови к работающему органу бывает во много раз больше обычного; степень кровяного давления, по количеству излучаемых калорий тепла, измеряется калориметром.
Институт, основанный лишь в 1921 году, ютящийся на окраине в тесном помещении, дает рабочему классу научное оружие, — оружие борьбы с тэйлоризмом и фордизмом.
Для Тэйлора и Форда рабочий — это винтик, придаток к машине. Человек-рабочий для них не существует. Возможно больший результат наикратчайшим и наибыстрейшим путем — вот их метод работы. Для этого хищнически расходуется рабочая сила, темп работы человека должен равняться по любому темпу машины, догонять ее; всякое непосредственно-нужное движение исключается, рабочий день, таким образом, уплотняется до предела; никто не считается с тем, что организм рабочего не машина, не дизель. Он должен поспеть за машиной, — за это ему платят. Правда, через 6–8 лет он станет инвалидом, и его нужно будет выбросить на улицу, — но это уже забота государства. По вычислениям Института, требования Тэйлора к среднему рабочему таковы, что они могли бы быть, по справедливости, пред'явлены только к горилле.
Работы Института доказывают, что вся система Тэйлора и Форда покоится на ложной основе. Они инженеры, а не физиологи, они отлично знают, как работает машина, но не интересуются тем, как работает человек. Нужно достигать максимальных результатов не «кратчайшим», как требовал Тэйлор, а «удобнейшим» путем, удобнейшим для человеческого тела. Как все написанное можно разложить на буквы алфавита, так самый сложный трудовой процесс поддается разложению на простейшие движения, которых существует в природе всего 30–40. Из этих-то простейших элементов и должен быть рационально составлен каждый трудовой процесс. Но это не значит, что можно, как делал Тэйлор, изгонять все «лишние» движения, ибо они бывают необходимы, на них отдыхает и восстанавливается мускульная сила; это не значит, что можно повышать темп работы человека до темпа работы машины. Институт добился того, что сумел в цифрах показать предел интенсивности человеческого труда в каждой отрасли производства, тот предел, за которым наступает переутомление, а с ним хищническое расходование сил рабочего.
Борьба с утомляемостью — самый сложный из вопросов анатомии и физиологии труда. Обывательский взгляд на «тяжелую работу» Институту пришлось пересмотреть в корне. Швея иногда делает более тяжелую работу, чем грузчик. Сиденье в согнутом положении, как и всякая статическая работа, напр., неподвижное держание тяжестей, заставляет ее расходовать больше энергии, чем расходует грузчик, равномерно напрягающий и упражняющий все тело. Именно поэтому перерывы для отдыха вовсе не должны проходить в полном покое. Было сделано такое наблюдение: на одной фабрике, где работали женщины, им во время перерывов предоставлялись для отдыха качалки. Качалки пустовали. На другой фабрике была устроена небольшая «танцулька». Она была набита битком. И не потому, что работницам было так весело, а потому, что рабочий на современной фабрике делает изнуряющие своим однообразием и своей односторонностью движения, и лучший для него отдых — делать иные движения, более разнообразные, упражнять другие мускулы, а не сидеть неподвижно в кресле. Один из лучших способов такого отдыха, конечно, спорт. Капиталисты часто говорили: «Если у рабочего есть силы и охота заниматься спортом, значит он не устает в мастерской». Как раз напротив: потребность в упражнении всего тела тем сильнее, чем больше устает рабочий на фабрике.
Исследования Института, естественно, приводят и к вопросу о рабочем дне, о «физиологическом рабочем времени». По целому ряду профессий Институт считает физиологическим максимумом 4-часовой рабочий день. Но провести это в жизнь зависит уже не от исследований ученых, а от победоносной борьбы рабочего класса.
Концентрированный сон вместо 8-ми часов — достаточен 1 час в сутки.
Известный американский инженер изобрел аппарат, позволяющий сконцентрировать 8 часов сна в 1 час абсолютного отдыха.
Пациент глядит прямо на газовую лампочку, укрепленную на уровне его глаз, и через несколько минут наступает импотический сон. Низковольтный генератор сильного тока соединен с электродами, находящимися у рук и головы пациента; включена в замыкание и металлическая доска, на которой вытянуты ноги. Ток, проходя сквозь тело, восстанавливает ткани организма много быстрее, чем обычный сон. Кроме того, пациент во время сна подвергается действию кварцевых ламп, бросающих на него снопы ультрафиолетовых лучей.
Висящий на стене будильник автоматически прерывает этот «сгущенный» сон. Пациент встает после часа отдыха, словно проспал ночь. В научных кругах Америки полагают, что наш век «погони за временем» даст толчок к практическому применению этой интересной идеи.
Невидимый прожектор.
Благодаря изобретению лондонца Бэрда, явилась возможность видеть на любом расстоянии сквозь туман, дым и абсолютный мрак. Аппарат Бэрда пользуется невидимыми инфра-красными лучами, которые находятся ниже красных лучей солнечного спектра. Длина их волн — 0107 сантиметров[3], т.-е. в 160 раз длиннее волн красных лучей. Суть изобретения в следующем.
Сноп света, бросаемый обыкновенным прожектором, пропускается через особое каучуковое приспособление; оно задерживает все лучи спектра и дает проход только инфра-красным.
Сноп инфра-красных лучей находит военное судно, ударяется о его борта и рефлексируется обратно к аппарату, при чем команде судна этот «глаз» не виден. Попадая обратно в аппарат, лучи принимаются другой его частью. Они проходят через систему стеклянных трубок, ударяются о вращающиеся диски и передаются на фото-электро-пленку. Диски вращаются медленно, и лучи накручиваются на них как бы спиралью. В результате, различные части отражаемого луча попадают на пленку одновременно. За второй парой дисков — экран, на котором появляется изображение отыскиваемого предмета.
Этот невидимый прожектор в 200–300 раз сильнее обычного и позволяет видеть сквозь совершенную темноту, туман и дым. Изобретение применимо и в мирное время для отыскивания сбившихся с пути кораблей, но главное его значение — военное. Прожектор, невидимый для врага, — незаменимое оружие для морского боя.