По пути Александр покорил горное племя уксиев, прославившихся тем, что они требовали дань со всякого, кто проезжал по дороге между Персеполем и Сузами, не делая исключения даже для царя царей. Впрочем, с Александром у них получилось с точностью до «наоборот»: македонский правитель перебил горцев, а на уцелевших наложил оброк «натурой» — 100 лошадей, 500 ослов и верблюдов и 30 000 овец ежегодно.
За Пасатигром, у берегов которого обитали уксии, армия разделилась: Парменион повел союзников, наемников и обоз к Персеполю южной, проезжей дорогой, а царь во главе фаланги, гетайров и агриан двинулся кратчайшим путем через горы, к так называемым Персидским воротам. Это ущелье охранял сатрап Ариобарзан, силы которого составляли приблизительно 25 000 человек пехоты и около 1000 конных. Персы занимали выгодные позиции по верху ущелья; внизу, за стеной из камней, перегородившей проход, стоял заслон. Лобовая атака македонян завершилась бесславным отступлением, и тогда Александр прибегнул к «непрямым действиям». Он разыскал проводника из местных, который провел македонских гипаспистов и агриан, вместе с таксисом Пердикки, по горной тропе в обход ущелья. На рассвете македоняне атаковали Ариобарзана с двух сторон, и персы бежали; больше до самого Персеполя не было ни единой стычки.
Этот город, как становилось уже привычным, сдался македонянам без боя. Но Александру он был не нужен, поскольку не имел ни военного, ни экономического значения — только символическое, как «личный» город Ахеменидов. Поэтому Александр отдал Персеполь на разграбление. Диодор утверждает, что добыча составила 120 000 талантов; Плутарх прибавляет, что для перевозки добычи понадобилось 10 000 парных подвод и 5000 верблюдов.
Разорение Персеполя завершилось столь характерным для Александра «знаковым действом»: сожжение дворца Ахеменидов означало, во-первых, полную победу панэллинского войска над заклятым врагом, во-вторых, гибель Персидского царства, утратившего предпоследнюю из своих святынь (последней оставалась гробница Кира Старшего в Пасаргадах); наконец, в-третьих, Александр подытожил все, что совершил до сих пор, зафиксировал достигнутое и «очистился огнем» для дальнейших деяний.
Империи, давно перешагнувшей балканский рубеж, стало тесно и в границах Средиземноморья. Идея «похода мести», на которой она строилась, исчерпала себя с уничтожением Персеполя. Новая структура требовала новых смыслов.
Интерлюдия перваяЕсли бы Филипп не погиб
И на камнях растут деревья… «Если бы» — основная посылка вероятностной истории, которая, безусловно сопряжена с Текущей Реальностью, но изменяет ее вектор, чтобы показать, как могло быть, и каковы были бы последствия! Вероятностная история строит альтернативную структуру, которая зиждется на энном количестве реперных точек. Для македонской империи одной из таких точек была смерть Филиппа.
В Текущей Реальности Филипп Македонский погиб в 336 г. до н. э., и создавать новый мир выпало его сыну Александру. Но стоит допустить, что убийца промахнулся, что Филипп остался жив и продолжил осуществлять свои планы, — и Ойкумена обретет совершенно иной вид.
Британский историк Арнольд Тойнби, «предаваясь изящной игре ума», выстроил следующую версию развития событий: после семейной ссоры на отцовском свадебном пиру Александр бежит в Иллирию, набирает войско из варваров и выступает против Филиппа, уповая на свою популярность среди простых воинов отцовской армии. Однако его чаяния не оправдываются, македонцы сохраняют верность царю, и Александр, захваченный в плен, погибает: его закалывает мечом сам Филипп — «кто иной посмел бы обабить свой клинок царской кровью?..» Филипп подчиняет себе соседний Энир — и нападает на Италию, которую покоряет и усмиряет в течение двух лет, после чего выступает на Персию. Малая Азия сдается без боя, македоняне выходят к Евфрату; между тем против персов восстает Египет, и Филипп заручается поддержкой нового фараона. Мало того — и финикийцы признают македонского царя; в результате Персия оказывается отрезанной от моря.
Филипп знает меру: когда персидский царь (в версии Тойнби — не Дарий, но Артаксеркс III, тоже счастливо избежавший гибели) предлагает перемирие, македонянин соглашается; граница пролегает по Евфрату, за Филиппом остается Малая Азия, а Египет и Финикия становятся независимыми, точнее — экономическими союзниками македонской державы. Схожее соглашение достигнуто и с Карфагеном: остров Сицилия, на который давно засматривались греки, переходит к Филиппу, а Сардиния остается в руках карфагенян.
Итак, если не считать самого Карфагена и карфагенских колоний в Африке и Иберии, вся береговая линия Средиземного моря находится теперь под явным или опосредованным контролем македонян. Филипп, ярый приверженец всего греческого, превращает захваченные азиатские города в полисы, образовывает конфедерации городов-государств, перемещает целые народы, избавляясь от недовольных и одновременно заселяя отдаленные земли. Его империя есть не что иное, как федерация, выросшая из Коринфского союза и сохранившая основные принципы эллинского мироустройства.
В этой красивой версии присутствует спорный момент: слишком уж легко уступает Александр, слишком легко Филипп обуздывает своего непокорного и весьма амбициозного сына. Рискнем предположить, что разлад в македонских «верхах» мог — и должен был — завершиться иначе.
Конфликт поколений в царском доме Аргеадов долго пребывал под спудом — словно для того, чтобы набрать силу и выплеснуться наконец, подобно прорвавшему плотину потоку. Формальным поводом для «выяснения отношений» послужила свадьба Филиппа с Клеопатрой: дядя Клеопатры Аттал неосторожно заявил на свадебном пиру, что плодом этого союза будет законный наследник престола (то есть истинный македонянин, а не «полукровка», эпирот по матери Александр). Слова Аттала, разумеется, уязвили Александра — до сих пор в Македонии его права на престол не подвергались сомнению. Вспыхнула ссора, которая быстро переросла в поножовщину; Александр убил Аттала и, спасаясь от царского гнева, вместе с матерью бежал на ее родину, в Эпир. Там он не задержался, ибо от Македонии до Эпира было подать рукой: справедливо опасаясь своего северо-восточного соседа, эпироты не спешили поддержать Александра. Олимпиада укрылась в святилище Зевса в Додоне, а Александр, дождавшись друзей детства Гефестиона, Неарха и Гарпала, которые сумели ускользнуть от Филиппа, отправился дальше — в Афины.
Афинский демос, вопреки ожиданиям Александра, встретил его настороженно. Во-первых, сами искушенные в закулисных играх, афиняне заподозрили в Александре лазутчика Филиппа: дескать, отец с сыном придумали хитроумную комбинацию — притворились, будто поссорились, чтобы Александр мог проникнуть в Афины и со временем, навербовав себе сторонников, передать главную опору эллинской независимости в руки «северного варвара». Во-вторых, даже если ссора произошла на самом деле (рассуждали афиняне), само присутствие Александра в Афинах способно нарушить хрупкий баланс «сфер влияния», сложившийся к тому времени в Греции: ведь Филипп, похоже, утолил свой «территориальный» аппетит, удовлетворился созданием Коринфского союза и больше не покушался на греческие земли. Начинать против него новую войну не было ни сил, ни средств.
Недоверие к Александру усугубил приезд в Афины посланца Филиппа Демарата. Тот от имени отца предложил сыну забыть о разногласиях и вернуться в Македонию в качестве официально признанного наследника престола, но Александр отверг это предложение — оно не согласовывалось с вызревавшими у него честолюбивыми планами. Афиняне же решили, что Демарат привез Александру инструкции по захвату города «изнутри». Спешно созванное народное собрание постановило изгнать Александра из Афин; среди немногих, кто выступил против этого постановления, был Демосфен, всегда отличавшийся умением просчитывать возможные последствия тех или иных решений, но к нему не прислушались.
Александр в сопровождении друзей покинул Афины и отправился в Пелопоннес. На мысе Тенар он набрал отряд наемников, сел на корабль и отплыл в неизвестном направлении.
Филипп понимал, что Александра необходимо найти: зная характер царевича, памятуя о его уязвленном самолюбии и притязаниях на славу завоевателя, можно было не сомневаться — рано или поздно он напомнит о себе самым неприятным образом. Царь отправил на поиски сына нескольких доверенных лиц, а сам занялся приготовлениями к походу в Персию. Парменион с экспедиционным корпусом высадился в Абидосе, Филипп уже собирался присоединиться к нему с остальной армией, но случилась непредвиденная задержка. На царя было совершено покушение; по счастливой случайности рана оказалась не смертельной, однако врачи настоятельно рекомендовали Филиппу отложить начало похода. Несостоявшийся убийца Павсаний на допросе признался, что его подослала Олимпиада; Филипп поручил доставить свою жену из Эпира в Македонию молодому Птолемею, сыну Лага. Птолемей успешно выполнил поручение и заодно подавил восстание эпиротов, пытавшихся защитить представительницу своего царского дома. Олимпиаду по приговору войскового собрания казнили в Пелле в конце 337 г. до н. э.
Оправившись от ранения, весной 336 года Филипп пересек Геллеспонт. Он покорил Троаду, руками наемного убийцы устранил Мемнона, а с сатрапами Фригии на Геллеспонте и Великой Фригии заключил пакты о ненападении. Парменион между тем освободил Ионию, города которой по предложению Филиппа образовали что-то наподобие отдельного округа и «коллективным членом» вошли в Коринфский союз. Обеспечив себе выход к анатолийскому побережью, Филипп, в нарушение недавно заключенных пактов, вторгся во Фригию; корпус Пармениона продолжил наступление вдоль побережья, на Милет н Галикарнас, а Птолемей Лагид, которому царь все больше доверял, во главе крупного отряда подчинил Фригию на Геллеспонте.
К зиме 336 года Малая Азия, от Геллеспонта до Тавра, полностью перешла во владение македонян. На зимовку армия Филиппа остановилась в городе Таре, у предгорий Тавра. В Тарсе Филипп получил два известия. Первое гласило, что наконец-то нашелся Александр — в Египте, где он со своими наемниками и примкнувшими к нему местными жителями сумел захватить территорию от греческой колонии Навкратис в дельте Нила до крепости Пелусин. Сатрап Египта, по всей видимости, примирился с потерей прибрежной зоны; во всяком случае, персы не предпринимали попыток сбросить Александра в море. Царевич же, как сообщалось, вербовал войско — должно быть, на средства египетских жрецов, объявивших его фараоном. Вторая весть была еще более тревожной, если не сказать «сокрушительной»: восстала Греция. Преодолев давнюю антипатию, Афины заключили союз с Фивами и Спартой; к этому союзу присоединились фокейцы, это лийцы, локры и акарнанцы. Македонский гарнизон был вынужден покинуть Кадмею, объединенная армия греческих полисов (на две трети состоявшая из наемников) вторглась в Фессалию, которая не з