К.К.]. Если же человеку, который рассуждает в варварской стране, приходится иметь и варварский образ мыслей, то, прошу тебя, Александр, вспомни об Элладе, ради которой предпринял ты весь этот поход, пожелав присоединить Азию к Элладе. Подумай: вернувшись туда, ты и эллинов, свободнейших людей, заставишь кланяться тебе в землю? или эллинов оставишь в покое и только на македонян наложишь это бесчестие? или вообще почести тебе будут оказывать разные: эллины и македоняне будут чтить тебя как человека, по эллинскому обычаю, и только варвары по-варварски?»
Эти слова Каллисфена — квинтэссенция оппозиции Александру. Прежде всего, для оппозиционеров было очевидно, что царь отправился в Персидский поход, дабы присоединить к Элладе Азию. Они, разумеется, замечали, что царь отошел от эллинских обычаев и ценностей, однако воспринимали это, должно быть, как кратковременное помутнение рассудка, как болезнь, которую необходимо поскорее вылечить. Они не страшились тени Филиппа, наоборот — отец нынешнего царя теперь представлялся образцом эллинских добродетелей. Никому из «апологетов прошлого» не приходило в голову, что Александр пришел в Азию в поисках дома и нашел его, что он не намерен возвращаться ни в Элладу, ни в Македонию. В целеполагающей и целенаправленной деятельности Александра эти люди видели прихоть монарха-победителя, «развращенного востоком» — опасную прихоть, не соответствующую эллинским установлениям. Прихоть и капризы царя они усматривали во всей внешней придворной атрибутике (и в проскинезе в том числе). Для эллина земно поклониться другому человеку было кощунством, поскольку до земли в Элладе кланялись только богам; если Александру так хочется, пусть он называет себя сыном Аммона и принимает земные поклоны от персов, но эллины, «свободнейшие люди», не могут поступиться принципами и пойти на поводу у царской прихоти. Ведь поклониться царю до земли означало, во-первых, признать в нем «явленное божество», что противоречило греческой религии, а во-вторых, встать вровень с «варварами» — рабами по рождению.
Александр отказался от проскинезы, но, как пишет Арриан, затаил зло на Каллисфена. И когда ему доложили, что раскрыт заговор «пажей», он приказал проверить, не замешан ли в этом заговоре Каллисфен. Несмотря на то, что никто из юношей, даже под пытками, не назвал Каллисфена среди соучастников, историограф похода был осужден, закован в цепи и некоторое время спустя то ли повешен, то ли скончался от болезни. Примечательно письмо Александра Антипатру, приводимое Плутархом: Александр говорит о виновности Каллисфена и о том, что намерен наказать не только его, но и тех, кто его прислал. Не приходиться сомневаться, что речь идет об Аристотеле: поборник полисного устройства Ойкумены наверняка не одобрял действия Александра в Азии, ибо, как следует из его сочинений, он не допускал и мысли о возможности сближения эллинов с «варварскими» народами. Поэтому вряд ли будет преувеличением сказать, что Каллисфен отчасти пострадал за своего родича: расправляясь с ним, Александр тем самым окончательно отрекался от идей Аристотеля в пользу собственной концепции Lebensraum.
Что же до «заговора пажей», один из главных его участников, некий Гермолай, произнес на суде речь, в которой четко сформулировал претензии эллинов к царю: «Гермолай, когда его поставили перед собранием македонян, заявил, что он действительно составил заговор — свободному человеку невозможно терпеть дерзостное самомнение Александра — и перечислил все: несправедливую казнь Филоты и уж совсем беззаконное уничтожение заодно с ним и его отца, Пармениона, и других людей; убийство Клита, совершенное в пьяном виде; индийскую одежду; непрекращающееся обсуждение того, как ввести в обиход земные поклоны… Он не в силах был переносить это и захотел освободить и остальных македонян». Обращает на себя внимание фраза о несправедливом осуждении Филоты — войсковое собрание признало последнего виновным, но из фразы Гермолая следует, что среди македонян не было единодушия; вполне вероятно, позицию Гермолая разделяли многие воины, однако на решении собрания сказался авторитет царской власти — и эффект толпы.
Авторитет (харизма) царя подействовал на собрание и в ситуации с «пажами»: их признали виновными и побили камнями. Оппозиция снова потерпела поражение и «ушла в подполье» — чтобы выйти из него в Индии, на берегах Гифасиса.
Подведем итог: «пространство Александра», сшитое на живую нитку, фиксировалось исключительно опорными пунктами, и царь прекрасно это понимал — недаром он столь активно занимался градостроительством. Города с образованными в четырех из них финансовыми управлениями обеспечивали жизнедеятельность системы; и эти системные связи оказались весьма прочными — после смерти Александра империя распалась политически, но отнюдь не экономически. Наоборот — основанные Александром города сохранили торговые коммуникации, стали центрами притяжения для окрестных земель и даже превратились в столицы эллинистических государств (та же Александрия Египетская). Но прочного идеологического фундамента у империи не было, носителем имперской идеи являлся один Александр, поэтому неудивительно, что его смерть обрекла империю на скорую гибель.
Персидский поход завершился разорением Персеполя и смертью Дария. В 327 году, завершив партизанскую войну в Бактрии и Согдиане и расправившись с заговорщиками, Александр повел армию в новый поход — Индийский.
Еще во время пребывания Александра в Согдиане к нему явился индийский раджа Таксил, чьи владения находились почти сразу за Гиндукушем, и предложил союз. Условия договора были просты: очевидно, Таксил признавал Александра своим владыкой и обязался снабжать армию «царя Азии» всем необходимым, а Александр соглашался помочь Таксилу в войне, которую тот вел с соседями — Абисаром Кашмирским и Пором. Убедившись, что тыл достаточно крепок (гарнизон, оставленный в Бактрии, составлял 10 000 пехоты и 3500 всадников, а в Согдиане — 3000 пехотинцев), Александр принял «приглашение» Таксила.
Впрочем, для вторжения в Индию ему вряд ли требовалось чье-то приглашение. Скорее всего, союз с Таксилом послужил удобным поводом для вмешательства в индийские дела и распространения своей власти (и своего пространства) дальше на восток.
Бытует мнение, подкрепленное, правда, лишь свидетельствами античных историков, живших на несколько сот лет позже царя, что Александр стремился к мировому господству. В подтверждение обычно приводятся отрывки из его речей, сочиненных теми же самыми историками и биографами. Так, Арриан вкладывает в уста Александра фразу о желании дойти до Ганга — предела Ойкумены в представлении древних географов. Но логично предположить, что Александр, унаследовавший от Ахеменидов титул царя Азии, только добивался соответствия означающего означаемому: поскольку владения Ахеменидов включали в себя северо-западную Индию до Инда и поскольку он — преемник персидских царей, все их земли должны принадлежать ему[82].
Если о землях до Инда было известно хоть что-то — из записок мореплавателя Скилака, спустившегося по Инду до океана, и Ктесия, придворного лекаря Артаксеркса II, — то о территориях за Индом никто не знал ничего. Армия шла в неизвестность, полагаясь лишь на проводников, предоставленных Таксилом. И, кстати сказать, это была уже совсем не та армия, которая весной 334 года переправилась через Геллеспонт. Другие солдаты, другие полководцы, иные цели — не освобождение, не мщение, а не завуалированное пропагандистскими уловками завоевание…
Чем дальше армия уходила от побережья Средиземного моря, тем меньше в ней оставалось македонян — из них формировались гарнизоны в захваченных и вновь основанных городах. «Этнически редела» и пехота, и конница; подкрепления, которые гонцы Александра приводили из Эллады, состояли почти полностью из греческих наемников. Эти наемники «разбавляли» македонские соединения и в определенной мере ослабляли их боеспособность, поскольку далеко не сразу обучались сражаться сариссами. По этой причине фаланга постепенно переставала быть главной ударной силой армии. С другой стороны, после Гавгамел Александру ни разу не представился случай использовать фалангу в битве: все сражения, происходившие в центральных и восточных сатрапиях Персидского царства, вели мобильные отряды, состоявшие из конницы, стрелков и легкой пехоты. Позже царь создал на основе мобильных отрядов новые конные подразделения-гиппархии, в каждую из которых входила ила гетайров с приданными ей контингентами легкой конницы и конных же греческих наемников, причем легкую конницу (гиппоконтистов и гиппотоксотов) набирали уже из местных жителей — бактрийцев, согдийцев, даков. Включение в состав армии последних объяснялось, во-первых, элементарной нехваткой людей, а во-вторых — тем впечатлением, которое произвели на Александра набеги «варваров» при Гавгамелах и при усмирении Бактрии и Согдианы. «Варвары» принесли с собой собственную тактику, в общем-то, идеально подходившую для действий мобильных отрядов: рассыпной строй, атаку лавой, одновременное использование в бою различных родов войск (скажем, скифы практиковали «сдвоенные атаки», когда на каждой лошади сидели двое воинов: при соприкосновении с противником один спешивался и сражался на земле, а другой вел бой верхом). Даже в царской агеме появилось некоторое количество персидских всадников.
Изменения затронули и структуру армии. Царь упразднил должности, которые занимали злоумышлявшие против него «питомцы Филиппа», — командира педзетайров (ими командовал Парменион), командира гетайров (Филота) и командира продромой (Гегелох, друг Пармениона, и Никанор, сын последнего), а также командира гипаспистов. Пехотные полки перешли в подчинение Кратера и были значительно увеличены по численности, гипасписты влились в таксисы фаланги.
Общую численность армии Арриан определяет в 120 000 человек, что безусловно является преувеличением. Простой арифметический подсчет потерь армии в предыдущих сраже