Гибель Леосфена — снова и снова приходится вспоминать о роли личности в истории! — лишила союзное войско единственного военачальника, приказы которого исполняли и наемники, и граждане полисов. Более того, со смертью Леосфена осаждающие как будто утратили всякую мотивацию: этолийцы не возвращались, войско таяло на глазах, а те, кто еще оставался у городских стен, беспрепятственно позволили Антипатру прорвать блокаду Ламии и пополнить запасы провианта.
Вероятно, бездействие союзников объяснялось не столько растерянностью после гибели Леосфена, сколько неутешительными известиями с севера: во Фракии утвердился Лисимах, а к Ламии приближался Леоннат с отрядом в 20 000 пехотинцев и 2500 всадников.
Антифил, назначенный командовать союзниками вместо Леосфена, справедливо рассудил, что допустить соединения Леонната с Антипатром никак нельзя, ибо объединенная македонская армия будет иметь значительный перевес над союзной. Поэтому Антифил принял решение напасть на Леонната. Осаду Ламии сняли, лагерь сожгли, обоз и раненых переправили в горную крепость Мелитея на дороге в Фессалию, после чего союзники выступили навстречу Леоннату. Сражение состоялось на окруженной с трех сторон холмами равнине к северо-востоку от Фермопильского прохода, и было по преимуществу конным: 3500 эллинских всадников, ударную силу которых составляли фессалийцы, опрокинули македонскую кавалерию и оттеснили ее в болота на краю равнины. Македонская фаланга без боя отступила в лесистые холмы, где укрепилась и легко отразила наскоки фессалийцев. Убедившись, что с пехотой македонян им не справиться, союзники воздвигли на поле сражения трофей и отступили на исходные позиции.
Как ни удивительно, более всего от исхода этой битвы выиграл Антипатр — прежде всего потому, что в сражении погиб его вероятный соперник в борьбе за власть над Элладой Леоннат[104]. Вдобавок союзники, собираясь напасть на Леонната, сняли осаду Ламии; Антипатр немедленно покинул город и вскоре соединился с пехотой Леонната, по-прежнему занимавшей холмы над полем брани. Оттуда, избегая схватки, он отступил от Фессалии и далее — фактически к рубежам Македонии. Антифил последовал за ним и расположился лагерем на фессалийской равнине. Обе стороны выжидали: Антипатр ожидался Кратера, который, как утверждала молва, вел с собой не менее 10 000 македонских ветеранов, а Антифил, сильно уступавший Леосфену в предприимчивости, попросту не решался нападать на укрепившихся македонян; возможно он полагал, что сумеет взять их измором — хотя отступление Антипатра в Фессалию означало для македонян, прежде всего, восстановление коммуникаций и возобновление снабжения армии провиантом.
Так обстояли дела на суше к весне 322 г. На море же союзники потерпели два чувствительных поражения, несмотря на изначальное превосходство в кораблях. Македонский флот, которым командовал выдвинувшийся при Александре наварх Клит, получил подкрепление с Кипра и из Финикии, где по приказу царя в 323 году были заложены около 1000 кораблей. Диодор говорит, что соотношение македонских и союзных (то есть афинских, поскольку флот восставшего против македонян Родоса не успел присоединиться к афинскому) кораблей составляло 240 против 170. Первое морское сражение состоялось у острова Аморгос (Киклады), греки потеряли три или четыре корабля, а Клит после этого высадил десант, опустошивший Паралию. Афинское ополчение во главе с Фокионом не дало македонянам закрепиться на берегу, однако эта высадка значительно поколебала уверенность афинян в собственных силах. Второе сражение произошло вблизи этолийского побережья и, несмотря на пополнение афинского флота новыми кораблями, закрепило господство македонян на море. Вполне может быть, что именно морские победы македонян, особенно вторая, случившаяся в непосредственной близости от Этолии, вынудили этолийцев забыть о своих воинственных намерениях и остаться дома вместо того, чтобы вернуться по весне в армию Антифила.
В июне 322 года в Македонию прибыл Кратер, который привел с собой не только 10 000 македонских ветеранов, но и 1000 персидских стрелков и 1500 всадников. С прибытием Кратера армия Антипатра, насчитывавшая теперь свыше 40 000 пехоты и не менее 5000 конницы при 3000 пращников и стрелков, выступила к реке Пеней. Союзники могли противопоставить Антипатру не более 25 000 гоплитов и 3500 всадников, причем большинство в союзном войске составляли уже не наемники, как при Леосфене, а ополченцы. Однако они решились принять бой, уповая на подкрепления, которые вот-вот должны были прислать полисы, и на фессалийскую конницу, казавшуюся им непобедимой. Сражение произошло в день битвы при Херонее, на равнине неподалеку от города Лариса в Фессалии. Как и почти год назад, македонская кавалерия не устояла против фессалийской конницы и потеряла фронт; зато македонская фаланга прорвала строй гоплитов и вынудила последних отступить в холмы. Фессалийцы, опасаясь быть отрезанными, отступили вслед за пехотой. Союзники потеряли до 500 человек убитыми, а потери македонян, по Диодору, не превысили 130 человек. На военном совете Антифил предложил начать с македонянами мирные переговоры; его предложение было принято, однако Антипатр отверг перемирие: «он не может вступить в переговоры с союзом, которого не признает; полисы, которые желают мира, могут сообщить ему свои условия поодиночке». Пока союзники гадали, что следует предпринять, македонские отряды занимали города Фессалии; полисы один за другим стали выходить из союза и просить мира. Наконец Афины и этолийцы, как это было в начале Ламийской войны, остались в полном одиночестве.
Горячие головы в Афинах требовали продолжения войны, но марш-бросок Антипатра через Фермопилы к Фивам остудил их пыл. Некоторое время спустя в македонский лагерь явилось посольство афинян во главе все с тем же Фокионом[105]. Антипатр согласился заключить мир на следующих условиях: македонянам должны быть выданы зачинщики бунта — Демосфен, Гиперид и другие; в Мунихии расположится македонский гарнизон; афиняне лишаются островов Ороп и Самос и возмещают военные убытки; конституция города изменяется (избирательный ценз отныне будет составлять 2000 драхм)[106]. Плутарх передает легенду о философе Ксенократе, который входил в состав посольства. Услышав условия Антипатра, Ксенократ воскликнул: «Этот мир для рабов слишком мягок, а для свободных мужей непомерно тяжел!» Тем не менее, условия были приняты, и в начале осени 322 года. Афины заключили мир с Антипатром.
На поиски Демосфена и прочих афинских «смутьянов» был отправлен особый отряд, которым командовал бывший актер Архий. На острове Эгина Архий отыскал Гипери, да и его ближайших соратников; всех их переправили к Антипатру и казнили. Демосфен укрылся в Италии, но его нашли и там: не желая сдаваться Архию, он принял яд.
Зимой 322/321 года Антипатр двинулся к Пелопоннесу, принуждая к покорности редкие очаги сопротивления и стремясь как можно скорее достичь Этолии, куда бежали от «македонских репрессий» многие демократы из греческих городов. В большинстве городов Антипатра встречали торжественными шествиями, прославляли как избавителя от бед и наделяли золотыми венками. Македонская армия насчитывала до 30 000 пехотинцев и 2500 всадников. Этолийцы выставили 10 000 воинов, укрывшихся в крепостях; женщин, детей и стариков они заблаговременно переправили в горные убежища. Первые стычки не принесли успеха ни одной из сторон, но вскоре начала сказываться нехватка у этолийцев продовольствия. Вероятнее всего, они предпочли бы голодной смерти гибель в бою — но этого не понадобилось.
Среди зимы в лагерь Антипатра прибыл сатрап Великой Фригии Антигон, который сообщил, что регент царства Пердикка, в нарушение всех договоренностей, отбирает у сатрапов их владения и явно замышляет завладеть опустевшим после смерти Александра престолом. Так, он уже убил Мелеагра, захватил Каппадокию и Фригию и приближается к Геллеспонту. Его необходимо остановить!
В действиях Пердикки, какими те рисовались со слов Антигона, Антипатр увидел угрозу своим планам по утверждению собственной власти в Элладе и окрестных землях. Вдобавок, еще в начале 322 года он заключил тайное соглашение с Птолемеем Лагидом против регента. Судя по всему, Антипатр решил, что настала пора сделать тайное — явным. Этолия могла подождать, куда важнее было отвести внешнюю угрозу.
С принятием на себя регентства, этого бремени лидерства, Пердикка очень быстро очутился в фактическом одиночестве. Он оказался не готовым к ответственности, налагаемой этим бременем: честолюбие заставляло добиваться верховной власти, но удержать добытое не было ни сил, ни авторитета, столь необходимого в положении первого среди равных. Он искренне пытался сберечь «наследие Александра», сохранить державу в границах 323 года, однако сатрапы, сами почти поголовно грезившие о верховном владычестве, воспринимали его попытки как покушение на их самодержавные права. В итоге единственным союзником Пердикки, единственной его опорой среди сатрапов стал «безземельный» грек Эвмен; прочие либо демонстрировали видимость подчинения, одновременно интригуя против регента (Селевк, Неарх), либо выказывали открытое неповиновение (Антигон, Птолемей, Антипатр, Лисимах). Ведомый иллюзией порядка, Пердикка метался из сатрапии в сатрапию, утишал и усмирял недовольных; всюду ему приходилось заниматься этим самому — случай с Пифоном показал, что регент не может доверять никому из сагранов, еще недавно казавшихся верными соратниками. Долго так продолжаться не могло, «центробежные» настроения можно было подавить только одним способом — разгромив кого-либо из мятежных сатрапов, в назидание остальным. И кандидат на «умиротворение» нашелся мгновенно — Птолемей, давно уже вызывавший раздражение регента своим стремлением выйти за пределы Египта.
Поводом к началу похода против Птолемея послужили оккупация последним Кирены и вторжение в Сирию и Финикию, а также захват Кипра. Весной 321 года, оставив в Малой Азии Эвмена, Пердикка выступил в Египет.