вплотную к Кадмее и остановился у палисада. «Нерешительность» царя раздражала македонских военачальников, большинство из которых были ровесниками Александра и, по молодости лет, отказывались понимать, почему им не приказывают штурмовать Фивы. Самым нетерпеливым оказался Пердикка, один из царских «друзей» (гетайров). Когда ему показалось, что момент благоприятствует нападению, он двинул свой отряд в атаку, не дожидаясь приказа царя. Ему удалось преодолеть первый палисад. Александр послал на подмогу Пердикке лучников и пращников; фаланга в бой пока не вступала. Фиванцев было оттеснили от Кадмеи, но тут к ним подоспело подкрепление, и они обратили македонян в бегство.
И тогда Александр ввел в бой фалангу. Тяжелая пехота мгновенно переломила ход сражения. Фиванцы бросились врассыпную и даже не успели закрыть городские ворота. Дальше сражение превратилось в бойню: македоняне и отряды греческих союзников убивали всех подряд, не щадя ни женщин, ни детей. К тому времени, когда Александр велел прекратить избиение, уже погибло более 6000 жителей Фив.
По решению синедриона — совета Коринфского союза — город был разрушен до основания. Не пострадали только жилища македонских проксенов (граждан Фив, официально представлявших интересы Македонии у себя на родине, — что-то вроде дипломатического представительства) и дом знаменитого поэта Пиндара, который Александр велел пощадить в знак уважения. Уцелевших фиванцев продали в рабство, земли разделили между собой соседние полисы.
Для чего Александру понадобилась эта акция устрашения? Чего он достиг? Как уже говорилось, македонские цари из династии Аргеадов, а за ними — и аристократическая верхушка, тяготели ко всему греческому, охотно перенимали греческие традиции, участвовали в Олимпийских играх (Александр Филэллин), привечали при дворе философов, поэтов и художников. Однако к этой «цивилизаторской инъекции» большинство македонян оказались невосприимчивы, да и правители Македонии, несмотря на внешний лоск, оставались в глубине души теми самыми варварами, к которым не без оснований причисляли своих северных соседей греки[32]. Как и его предшественники на троне, Александр предпочитал маску просвещенного монарха, но в моменты ярости эта маска спадала — и на смену просвещенному монарху являлся монарх абсолютный, тиран, не терпящий даже умозрительных покушений на принадлежащую ему власть. Гнев тирана и суждено было познать тосковавшим о былом величии Фивам.
Почти столетием ранее, в 428 г. до н. э., схожая, хоть и не столь печальная участь постигла греческий город Митилены на острове Лесбос, взбунтовавшийся против афинского владычества. Афинское войско с большими потерями сумело взять Митилены, и стратег Клеон — «наглейший из всех граждан, но в то же время пользовавшийся величайшей поддержкой народа» (Фукидид) — потребовал сурово наказать бунтовщиков, чтобы неповадно было другим. По настоянию Клеона казнили тысячу митиленских аристократов, часть городской территории конфисковали, городские стены срыли, а флот выдали Афинам. Инициатор этой расправы утверждал, что жестокие меры крепят союз во главе с Афинами, на деле же вышло наоборот: отношения афинян и союзников еще больше ухудшились. Сто лет спустя история повторилась, разве что действие перенеслось из Митилен в Фивы, а место демократа Клеона занял самодержец Александр…
«Ты сердишься, Юпитер значит, ты не прав». Уничтожение Фив, безусловно, было стратегической ошибкой. Да, Александр искоренил один очаг сопротивления и заставил присмиреть потенциальных бунтовщиков во всех прочих греческих городах. Но Коринфский союз после этого события превратился в фикцию и держался исключительно на страхе перед Македонцем, а гегемон союза — то есть македонский царь Александр — утратил в глазах греков всякую легитимность. Иными словами, с Персией македонянам предстояло сражаться в одиночку, рассчитывать на существенную помощь союзников уже не приходилось.
Поход против персов был для Александра наилучшим выходом из сложившейся в Элладе ситуации. Этот поход, задуманный еще Филиппом, должен был отвлечь греков от антимакедонских мятежей, сместить акценты, перенаправить готовую выплеснуться в любой момент энергию бунта на давнего, заклятого врага Греции. Сознавая это, Александр не упускал случая подчеркнуть, что поход носит панэллинский характер, что он ведет войско не как царь Македонии, а как глава союза, в который добровольно объединились греческие полисы.
Поневоле возникает вопрос: а почему Александр двинулся на юго-восток, а не на юго-запад? Что побудило его пощадить греков? Ведь после разорения Фив перед ним открывалась прямая дорога на Афины — центр эллинского смутьянства. Захват Афин, оккупация соседних земель и в перспективе — покорение Пелопоннеса. Македонское владычество в Греции из номинального стало бы реальным, и тогда уже можно было бы вспомнить о планах войны с Персией… Что помешало подобному развитию событий?
Вероятнее всего, такая мысль Александру даже не приходила. Воспитанный на Гомере и Еврипиде, на греческих традициях, в преклонении перед греческой культурой, он воспринимал Элладу как второе отечество. А отечество не завоевывают, в нем разве что подавляют мятежи. Вдобавок, особенно на первых порах, Александр зачастую действовал как бы по инерции, довершая то, что начал и не успел закончить его отец. Для Филиппа же идеи греческого союза и совместного выступления против персов были основополагающими, на них он строил свою политику в Элладе. И сын волею обстоятельств чувствовал себя обязанным продолжать дело отца.
Итак, переправа прошла благополучно, что не может не вызвать удивления. Вместо того чтобы выдвинуться к Геллеспонту и тем самым завладеть стратегической инициативой — отбросить македонцев и перенести боевые действия на греческую территорию, персы допустили беспрепятственную высадку македонской армии и выступили на врага лишь четыре дня спустя. Можно предположить, что персидские военачальники, подобно грекам, не принимали юного македонского царя всерьез. Когда же они спохватились, было уже поздно.
С другой стороны, гористое побережье Геллеспонта не позволяло использовать конницу, ударную составляющую персидского войска. Возможно, именно это обстоятельство побудило персов оставить побережье и отступить к реке Граник, куда выходила единственная в той местности дорога от пролива.
Так или иначе, македонян решено было ждать у Граника, на равнине, куда более пригодной для действий конницы.
Впрочем, решение это было далеко не единодушным. Против резко высказался тот самый Мемнон, победитель Пармениона, который предложил собственный план, основанный на тактике «выжженной земли»: сухопутным частям надлежало отступать в глубь царства, уничтожая все съестные припасы и лишая врага возможности пополнить запасы продовольствия, флот же должен был нанести удар по греческим островам, а затем высадить десант в материковой Греции.
Осуществись этот план Мемнона, Александру и его армии пришлось бы повернуть обратно. И не столько из-за отсутствия провианта (в конце концов, македоняне наверняка сумели бы восстановить снабжение войска — через Херсонес Фракийский и Геллеспонт), а из-за опасности греческого восстания. Ведь появление персидских отрядов в Греции неминуемо привлекло бы на сторону Дария Афины, не говоря уже о Спарте, и привело бы к созданию греко-персидской антимакедонской коалиции. Надеяться, что Антипатр с его ополчением отразит угрозу, было бессмысленно.
Иными словами, персы снова получили шанс перехватить стратегическую инициативу — и снова его упустили. И причина этой нерешительности, если не сказать неспособности к активным действиям, — в утрате Персидским царством пассионарного заряда. К моменту македонского вторжения Персия давно перевалила через зенит своего могущества; последними пассионариями «государственного уровня» среди персов был Кир Младший — тот самый, в армии которого служили греческие наемники, чье отступление из Азии описано Ксенофонтом в «Анабасисе», и его брат Артаксеркс II. В терминологии А. Тойнби и Л. Гумилева Персидское царство вступило в фазу надлома; стремление к расширению территории, к приобретению «чужого» сошло на нет, осталась лишь потенция к сохранению «своего». Царь царей оставался лишь номинальным владыкой, фактическое управление было сосредоточено в руках сатрапов — наместников провинций; этих провинций насчитывалось около полутора десятков, и у каждой имелся собственный правитель, почти абсолютный монарх, вполне закономерно пекущийся лишь о местнических интересах.
Поэтому план Мемнона не встретил поддержки у других военачальников, среди которых были сатрапы Геллеспонтской Фригии, Лидии, Каппадокии и Великой Фригии, то есть тех земель, которые предлагалось опустошить и отдать македонянам. На военном совете постановили встретить Александра у Граника, Мемнону же ясно дали понять, что ему следует быть поосторожнее в «фантазиях», которые сильно напоминают попытку затянуть войну, чтобы добиться дополнительных почестей.
Когда Александр на четвертый день пути от побережья подошел к Гранику, на противоположном берегу его ожидало выстроенное для боя войско персидских сатрапов. Очень важное обстоятельство — македонянам во главе с царем противостояла армия сатрапов; поневоле возникает предположение, что Дарий не видел необходимости в личном руководстве армией, точнее — в царской харизме, которая воодушевила бы воинов. Он, вероятно, полагал, что сатрапы справятся с «македонским выскочкой»[33] самостоятельно. (Всего сутки спустя этих сатрапов, а с ними и Мемнона, объявят виновниками поражения).
Персы встали на высоком правом берегу Граника, перекрыв дорогу от Геллеспонта к Сардам — главному городу Лидии. На самом берегу заняли позицию конные и пешие лучники, за которыми выстроилась пехота; фланги прикрывала конница, которая, собственно, и должна была отбросить македонян, когда те попытаются переправиться через реку. Третью линию обороны составляла фаланга греческих наемников под командой Мемнона. Общая численность персидского войска равнялась 25 000 — 30 000 человек, из них 10 000 — 12 000 конницы, около 10 000 «варварской» пехоты и приблизительно столько же наемников