«Закон Миллигана»
1
В преддверии слушания, назначенного на четырнадцатое апреля тысяча девятьсот восьмидесятого года, началась активная юридическая и политическая заваруха.
Внезапные переводы Миллигана – из одиночного заключения в девятом блоке строгого режима в более свободный блок пять/семь, а затем – в шестой, с полусвободным режимом, – воспринимались некоторыми как хороший знак, свидетельствующий о кардинальном улучшении его психического состояния. Однако кое-кто, включая журналистов и отдельных законодателей штата, нагнетал в обществе страх, что суд может (как того требует закон) перевести его в заведение открытого типа вроде Афинской психиатрической клиники. Или вовсе выпустить на свободу.
В ходе предыдущего слушания, которое состоялось тридцатого ноября тысяча девятьсот семьдесят девятого года, судья Кинуорти рассматривал заявление адвокатов о том, что неожиданное перемещение Миллигана в Лиму было незаконным. На слушании в апреле предполагалось рассмотреть два вопроса. Во-первых, поскольку Голдсберри подал ходатайство о переводе Миллигана в гражданскую клинику, предстояло решить, по-прежнему ли Миллигану требуется содержание в заведении строгого режима. Во-вторых, Голдсберри ходатайствовал о том, чтобы действия суперинтенданта Лимы Рональда Хаббарда и клинического директора Льюиса Линднера были признаны «неуважением к суду» ввиду неисполнения ими постановления Кинуорти от десятого декабря тысяча девятьсот восьмидесятого года, гласившего: «Постановляю оставить указанного ответчика в госпитале города Лима, штат Огайо, с целью лечения, соответствующего диагнозу (диссоциативному расстройству идентичности), а также направить засекреченные материалы этого дела в госпиталь города Лима…»
Когда пошли слухи, что Департамент психиатрии обяжут перевести Миллигана в клинику открытого типа или выпустить на свободу, несколько законодателей при поддержке местных СМИ развернули активную кампанию против такого решения. Ссылаясь на чрезвычайную ситуацию, политики в качестве крайней меры предложили поправки к законопроекту номер двести девяносто семь, «…чтобы не допустить освобождения потенциально опасных лиц [из психиатрических клиник] без должного судебного разбирательства».
Девятнадцатого марта тысяча девятьсот восьмидесятого года, когда до слушания оставалось меньше месяца, газета «Колумбус диспэтч» опубликовала текст предлагаемых поправок и связала их появление с делом Миллигана.
После месяцев обсуждений генеральная ассамблея штата Огайо одобрила законопроект, целью которого является предотвратить преждевременное освобождение из клиник преступников, которые были признаны невменяемыми.
Толчком для принятия подобных мер послужили неоднозначные судебные решения, связанные с Уильямом С. Миллиганом, насильником с диагнозом диссоциативного расстройства идентичности, а также убийцей из Кливленда (законопроект № 297)…
Многие жители Огайо, а также их сограждане по всей стране считают, что заявления о невиновности ввиду невменяемости используются преступниками с целью избежать некомфортных условий существования в тюрьмах…
В качестве примера критики приводят дело Миллигана…
Еще одной причиной внезапных поправок в законопроект № 297 являются предстоящие в этом году выборы. Во время предвыборной кампании республиканское меньшинство сената будет делать ставку на вопросы обеспечения правопорядка.
Простого упоминания имени Миллигана хватило, чтобы вспыхнули ожесточенные споры по поводу его якобы особого, привилегированного положения и об опасностях, которыми было чревато его оправдание «по причине невменяемости».
По мере приближения даты слушания – четырнадцатого апреля – юристы с обеих сторон вызывали в качестве свидетелей экспертов, которые должны были оценить в суде психическое состояние Миллигана, его диагноз и лечение.
За два дня до слушания доктор Линднер распорядился включить автора этой книги в черный список специалистов, которым запрещалось навещать Миллигана или разговаривать с ним по телефону.
Незадолго до того, как судья Кинуорти открыл слушание, Мэри села рядом с автором, взяла у него блокнот и мелким убористым почерком написала: «У охраны есть записная книжка, где в алфавитном порядке перечислены имена пациентов. Если открыть ее на букве «М», с левой стороны прикреплена напечатанная на машинке записка, что «Дэниелу (мистеру, доктору или профессору) Кизу запрещается навещать Уильяма Миллигана и просто находиться на территории госпиталя».
Доктор Линднер на слушание не явился.
Штат Огайо вызвал в качестве первого свидетеля доктора Джозефа Дж. Тревино. Невысокий коренастый седовласый и седоусый доктор в очках с толстыми стеклами, который сменил Милки в качестве лечащего врача Миллигана, заявил, что впервые увидел Миллигана в отделении интенсивной терапии. Тревино признал, что не беседовал с Миллиганом о его эмоциональных и психических проблемах, но добавил, что готов дать заключение о состоянии психического здоровья Миллигана на основании истории болезни начиная с пятнадцати лет и на основании собственных наблюдений во время четырех или пяти личных встреч.
На вопрос о том, выполнил ли персонал Лимы приказ суда об обращении с Миллиганом в соответствии с диагнозом, Тревино ответил, что в силу редкости данного заболевания найти специалистов для такого специфического лечения трудно. Он также признал, что решение судьи от десятого декабря, касающееся лечения Миллигана, с ним даже не обсуждалось.
Голдсберри спросил:
– Разве в папке с историей болезни нет копии судебного решения?
– Не знаю, – ответил Тревино.
– Хотите сказать, вы ни разу не обсуждали специфические обстоятельства, связанные с лечением Билли Миллигана?
Тревино с трудом подбирал слова:
– Я не увидел у него признаков диссоциации. Миллиган никогда не говорил со мной о множественных личностях.
Освежив память при помощи записей в истории болезни, Тревино признал, что, хотя Миллиган и не страдал психозом, ему в декабре тысяча девятьсот семьдесят девятого года назначали антипсихотические препараты, включая торазин. На вопрос, с какой целью, он ответил:
– В качестве транквилизатора – чтобы понизить тревожность.
Он также показал, что не получал от клинического директора никаких особых указаний и до этого слушания не знал о письме доктора Кола касательно минимальных рекомендаций для лечения диссоциативного расстройства.
Прочитав письмо в зале суда, Тревино назвал его возмутительным. Он не только не согласился с предложенной Колом программой лечения, но поставил под сомнение сам ее принцип.
– Если бы я этим занимался, – сказал он, указывая на документ, – у меня не осталось бы времени ни на что другое.
Тревино не согласился и с утверждением Кола, что для успешного лечения диссоциативного расстройства психиатр должен сам в него верить.
– Я не считаю, что нужно обязательно верить во множественные личности, чтобы лечить это расстройство. Я могу лечить шизофрению, даже если в нее не верю.
После перерыва в одиннадцать ноль пять место на свидетельской трибуне занял доктор Джон Вермелен, представитель отдела судебной психиатрии. Бородатый психиатр, получивший образование в Голландии, показал, что знал о решении судьи от десятого декабря касательно лечения Миллигана.
– Что вы предприняли? – спросил Алан Голдсберри.
– Я несколько растерялся. Я слышал о спорах вокруг диагноза и о том, что Билли Миллиган находится в Лиме. Попытался подробнее узнать о диссоциативном расстройстве идентичности и определиться, что делать.
Вермелен связался со специалистами в институте психиатрии при университете штата Огайо и был направлен к доктору Джудит Бокс, молодому австралийскому психиатру, которая лечила пациентов с таким диагнозом в тюрьме Чилликоти в Огайо. Он попросил ее навестить Миллигана в Лиме и сообщить о своих наблюдениях лично ему. Он также проконсультировался с Колом, Хардингом, Линднером и еще несколькими врачами.
На просьбу суммировать выводы доктора Бокс он ответил:
– Она сочла, что Лима не подходит для пациентов с диссоциативным расстройством идентичности, и предложила в качестве альтернативы для лечения Миллигана несколько других заведений как в штате Огайо, так и за его пределами.
После перерыва в тринадцать тридцать свидетельскую трибуну занял суперинтендант Лимы Рональд Хаббард, тучный мужчина с массивным колышущимся двойным подбородком. В руках у него было несколько папок. Когда помощник Голдсберри, высокий и худощавый Стив Томпсон, осведомился, принес ли он записи врачей и медсестер, как ему было предписано, Хаббард открыл папку, быстро ее пролистал и закрыл со словами:
– Да, они здесь.
Он заявил, что тоже узнал о постановлении суда от десятого декабря лишь за десять минут до начала этого заседания.
– У меня их такая куча, этих постановлений, – пояснил он. – Если вы говорите, что да [мне его приносили], я не буду спорить. Но я не помню.
Хаббард смутился, когда Томпсон спросил про записи, касающиеся первого месяца Миллигана в Лиме. Медленно перелистал документы и в конце концов признал, что, хотя Миллиган был переведен в Лиму пятого октября тысяча девятьсот семьдесят девятого года, записи, которыми он располагает, начинаются с тридцатого ноября.
Удивленный Томпсон засыпал его вопросами.
– Где обычно хранится такая конфиденциальная документация?
– В отделении. В кабинете, где хранят препараты, в металлическом сейфе.
– У кого есть к ней доступ?
– У врачей, соцработников, санитаров и медсестер.
Когда Томпсон попросил назвать даты записей медсестер и другого персонала, которые принес с собой Хаббард, суперинтендант сконфузился и медленно пролистал папку. Несколько раз перевернув страницы, он признал, что в папке недостает и многих записей. Помимо пропавших документов за октябрь и ноябрь, отсутствовали какие бы то ни было записи за декабрь и начало января тысяча девятьсот восьмидесятого года. В наличии были только записи конца января – начала февраля восьмидесятого года.
В зале заседания стали перешептываться.
– Может быть, документация мистера Миллигана хранится еще где-то? – спросил Томпсон.
Хаббард покраснел, похлопал рукой по папке и ответил:
– Это все, что есть.
На заседание четырнадцатого апреля Алан Голдсберри также вызвал доктора Джудит Бокс. Доктор Бокс не видела Билли Миллигана с тех самых пор, как Вермелен попросил ее оценить его состояние в Лиме. Еще до заседания у нее сложилось впечатление, что от нее ждут опровержения диагноза диссоциативного расстройства идентичности. В Департаменте психиатрии ей намекнули, что требуется ее помощь. Возмутившись, она позвонила Алану Голдсберри:
– Хотят, чтобы я их выручила, сказав, что он не множественник. Особенно удивляют правила, которые установили для Миллигана в Лиме, – ему даже не разрешают писать. А на мой взгляд, запереть кого-нибудь в лечебном заведении и не разрешать пользоваться карандашом – это полный абсурд. Сразу ясно, что персонал Лимы не намерен выпускать Билли Миллигана! Так что, если я могу чем-то помочь, только дайте знать.
После того как доктор Бокс поклялась говорить только правду, Голдсберри попросил ее вкратце перечислить факты своей профессиональной биографии. Она ответила, что училась на психиатра в Австралии, а с семьдесят девятого года состоит в штате Департамента психиатрии Огайо и что в том же году ей поручили навестить Миллигана и дать оценку его лечению в Лиме. Ее предыдущий опыт с диссоциативным расстройством включал лечение пациента в течение года и двух месяцев, а также встречи и общение с почти тридцатью другими с тем же диагнозом. Она совещалась с Дэвидом Колом и Корнелией Уилбур, лечившей Сибиллу, и они оба подтвердили ее точку зрения, что, хотя Миллигану помогло бы правильное лечение, в Лиме он его не получает.
На вопрос, смогла ли она поставить диагноз на основании своих встреч с Миллиганом, она ответила, что их беседы подтвердили правильность диагноза.
– Человек, который ложился спать вечером, проводил в сознании всего два-три часа в день. Миллиган постоянно переключался между разными личностями.
Она добавила, что ему может пойти на пользу лечение, но что таковое возможно только в специальных лечебных заведениях. Она была знакома с заявлением доктора Кола о минимальных требованиях для успешного лечения диссоциативного расстройства и рекомендовала, чтобы лечение Миллигана проводилось в соответствии с этим документом.
Во время следующего перерыва Миллиган передал адвокатам записку. Сейчас он стив, говорилось в ней. рейджен усыпил Билли-О и поручил стиву сделать заявление.
Когда ему дали слово, он дерзко оглядел собравшихся.
– Да оставьте уже вы его в покое! Билли давным-давно спит. Вот когда выйдет из тюрьмы, тогда и пойдет к доктору Колу.
Больше он ничего не сказал.
После заключительного слова представителей обеих сторон судья Кинуорти объявил, что берет на вынесение решения две недели – до двадцать восьмого апреля включительно.
2
Несмотря на постоянные попытки Линднера препятствовать общению Миллигана с автором этой книги, протест, поданный Голдсберри в прокуратуру, вынудил больницу снять ограничения. Через несколько дней после судебного заседания заместитель генерального прокурора А. Дж. Белинки лично позвонил писателю, чтобы сообщить, что распоряжение Линднера аннулировано и ему позволено навещать Миллигана в любое время в приемные часы. Охране было приказано пропускать его вместе с магнитофоном.
Писатель приехал в Лиму двадцать пятого апреля тысяча девятьсот восьмидесятого года. В его портфеле лежала рукопись «Таинственной истории Билли Миллигана». Он вошел в здание и зашагал по коридору между автоматическими металлическими решетками. Дожидаясь, пока откроется вторая решетка, писатель внимательно разглядывал огромный красочный пейзаж на тридцатиметровой стене, о котором уже слышал от тех, кто бывал в Лиме.
Покрытые снегом горные вершины, большое озеро и заросшие соснами и другими деревьями острова в осенних красках. Взгляд перебегал с горбатого деревянного мостика, грунтовой дороги с воротами на домик на берегу озера и лодку с рыбаком.
Хотя фреска была подписана «Билли», писатель знал, что пейзажи пишет только томми. Он был рад, что томми разрешили покидать блок и заниматься тем, что он любит больше всего. Пока этот юноша, мастер вывертываться из наручников, имел возможность рисовать, он удовлетворял свою тягу к свободе через искусство.
Вторая решетка отъехала в сторону, и писатель вошел.
Во внутреннем коридоре третьего блока пациенты выстроились в очередь, чтобы вместе с родными сфотографироваться на полароид на фоне фрески, изображающей маяк.
Картина в комнате для свиданий напомнила писателю место, куда его возила Кэти, сестра Билли. Он узнал крытый мост и дорогу Нью-Джерусалем-роуд, которая ведет на ферму в Бремене, где отчим Билли, Чалмер Миллиган, согласно судебным материалам, истязал и насиловал восьмилетнего мальчика.
Когда санитар привел Билли, писатель сразу понял (сначала по выражению лица, а потом по отсутствию эмоций, замедленной речи и вялому рукопожатию), что растерянный молодой человек, шагавший ему навстречу, не был Учителем. Билли был сплавлен только отчасти.
– С кем я сейчас разговариваю? – прошептал писатель, когда санитар отошел достаточно далеко.
– По-моему, у меня нет имени.
– Где Учитель?
Билли пожал плечами:
– Не знаю.
– Почему он не вышел поговорить со мной?
– рейджен не может присоединиться. Здесь опасно.
Писатель понял. Как указывала в клинике Хардинга доктор Марлин Кокан, если рейджен сливается с остальными, он становится менее эффективен в качестве Защитника. Поскольку это госпиталь тюремного типа, рейджену нужно оставаться отдельной личностью, чтобы контролировать, кто занимает Пятно.
Писатель подозревал, что перед свиданием Билли намеренно дали высокую дозу седативных препаратов, чтобы он не смог поведать внешнему миру об условиях в госпитале и своем лечении.
Однако здешние врачи не знали, что в Афинской психиатрической клинике (независимо от того, давали ему лекарства или нет) Миллиган часто начинал беседу с писателем как одна личность, а потом, увлекаясь предметом обсуждения, сплавлялся в Учителя. Поскольку личности в фазе «я не знаю, кто я» когда-то были частью Учителя, они все слышали про книгу.
– Подозреваю, что рейджен захочет узнать, выполнил ли я свое обещание и не приписал ли ему другие преступления, в которых его до сих пор обвиняют, – сказал писатель. – Если он сплавится с остальными и придет Учитель, сообщи мне, пожалуйста.
Миллиган кивнул и начал читать рукопись.
Немного погодя писатель отлучился в уборную. Когда вернулся, Миллиган поднял глаза, улыбнулся и указал на страницу номер двадцать семь, где успел написать: «Учитель».
Не узнать его было нельзя.
Они с писателем приветствовали друг друга, вспоминая, что не виделись с того самого короткого заседания, на котором присутствовал Учитель и давал показания доктор Милки.
Учитель – всегда любивший точность – предложил внести в рукопись несколько поправок:
– Вы пишете: «аллен вошел в спальню, где Марлин курила сигарету». Она не курила.
– Сделай пометку на полях. Я изменю.
Несколько минут спустя Учитель покачал головой:
– Вот тут: «Он ограбил геев на придорожной стоянке и воспользовался для этого машиной матери». Если быть точным, машина принадлежала мне, хотя и была записана на ее имя. Может быть, надо изменить? Например, «он воспользовался своей машиной, которая была записана на имя его матери»…
– Черкни там, – ответил писатель.
Учитель исправил сцену Рождества, во время которой сестра Билли Кэти и его брат Джим предъявляют кевину доказательства того, что это он совершил нападения на придорожной стоянке.
Он предложил, чтобы писатель написал: «Кроме того, ты давно уже бросил семью».
– Видите ли, Джим уехал, и защищать маму теперь приходилось Билли. Он считал, что Джим сбежал, просто умыл руки. В тот вечер кевин бросал Джиму обидные упреки, но это потому, что считал, что Джим их покинул – малышку Кэти и маму. Он в семнадцать лет уезжает, поступает в колледж, идет в ВВС и бросает меня, единственного мужчину в доме, защищать маму и сестру, которая сама еще ребенок. А мне всего пятнадцать с половиной. Защищать их должен был Джим, он старший. Я считал, что он бросил семью.
– Это важно, – сказал писатель, – потому что я описал сцену глазами Джима, основываясь на нашем с ним телефонном разговоре. Теперь ты можешь ее исправить. Только ты говорил все это тогда или додумываешь сейчас, оглядываясь в прошлое?..
– Нет, я так ему и сказал. В глубине души я всегда злился, что Джим нас бросил.
– кевин чувствовал то же самое?
– О да. кевин знал, что Джим нас бросил. Он был не охотник брать на себя ответственность, но боялся за маму и Кэти и старался их защищать.
Читая дальше, Учитель покачал головой:
– Этот персонаж у вас говорит: «Да, ты в этом разбираешься». Он бы так никогда не сказал. На их языке это будет: «Ага, ты в этом волокешь». Вам придется переделать. Эти двое должны говорить, как хамы и бандиты. Они такими и были. Очень низкий уровень, сплошная брань. Короче, пишите как хотите, но они не должны разговаривать литературным английским.
– Сделай пометку на полях, – попросил писатель.
Учитель написал: «Больше бранных слов».
Когда Учитель дошел до конца главы, в которой рейджен входит в ворота тюрьмы в Лебаноне, чтобы отбывать там срок «от двух до пятнадцати», который ему присудили в результате сделки с правосудием, то сказал:
– Вы можете показать мои переживания, если добавите: «рейджен услышал, как за ним с громким лязгом закрылись ворота». Этот звук потом отдавался у меня в голове ночь за ночью. Я просыпался в холодном поту. Даже здесь, всякий раз как слышу лязг двери, вспоминаю Лебанон. Я всю жизнь ненавидел Чалмера, но по-настоящему понял, что такое ненависть, только в тюрьме. Вот эйприл – из тех, кто умеет ненавидеть. Она хочет, чтобы Чалмер мучился, сгорел живьем прямо у нее на глазах. Все остальные никогда ничего такого не чувствовали. Мы чувствовали злость, но не ненависть – до тех пор пока меня без вины не бросили в тюрьму. Никто не должен проходить эту суровую тюремную школу.
На пятый день, когда Миллиган вошел в комнату для свиданий, писатель сразу понял, что-то не так.
– Господи, что с тобой?
– Мне отменили препараты.
– Чтобы ты не смог со мной работать?
– Не знаю… – медленно, безжизненно произнес он и пожал плечами. – У меня сильная слабость, голова кружится. Прошлой ночью казалось, что в мозгу работает отбойный молоток. В комнате было двенадцать градусов, а я обливался потом. Пришлось взять новые простыни, потому что постель была мокрой насквозь. Сейчас мне получше, но я сказал Линднеру: «Хватит…» Он ответил, что будет снимать меня с препаратов в три приема, чтобы не было ломки…
– Ты сейчас кто?
– Ну… Трудно сказать… Я не все помню. Это началось прошлой ночью, и становится хуже и хуже.
– Читать сможешь?
Он кивнул.
– Но ты не Учитель?
– Я не знаю. Не все помню. Может, и Учитель, но память подводит.
– Ладно, может быть, Учитель вернется, пока ты будешь читать.
По мере работы над книгой его голос становился увереннее, а выражение лица – более оживленным. Говоря о сцене, где рейджен проникает на склад медтехники, чтобы украсть детское инвалидное кресло для маленькой Нэнси, он кивнул:
– Тут рейджен не станет возражать, потому что никто ничего не докажет. Единственное, вы не сказали, насколько ему было страшно.
– рейджену? страшно?
– Да, в том-то и дело. Ограбление со взломом – глупейшее дело, потому что не знаешь, что тебя ждет – сигнализация, собака… И на кого нарвешься, когда выйдешь. Так что да, было страшно.
С большим трудом, но они все-таки осилили рукопись, и писатель увидел, как поменялось лицо Билли. Учитель кивнул и откинулся на спинку, его глаза наполнились слезами.
– Вы написали именно так, как я надеялся. Поставили себя на мое место.
– Я рад, что застал тебя, – ответил писатель.
– Я тоже рад. Хотелось попрощаться. Вот… Это для Голдсберри. Они вынудили меня расписывать это заведение за минимальную плату, но им не удастся заполучить картины за бесценок.
Когда они на прощание пожимали друг другу руку, писатель почувствовал, что Учитель сунул ему в ладонь сложенный листок бумаги. Он не осмелился его прочитать, пока не выехал за пределы больницы.
1. Настенная роспись между решетками на входе $25 000
2. Настенная роспись в комнате для свиданий в блоке номер три (Совы) $1525
3. Картина в блоке номер три (Маяк) $3500
4. Картина в блоке номер три (Жанровый пейзаж) $15 250
5. Дверной проем в блоке номер три (Крытый мостик) $3500
6. Картина в стоматологическом кабинете (Городской пейзаж) $3000
7. Картина в гончарной мастерской (Деревенский сарай и трактор) $5000
8. Настенная рама золотого цвета. Бесплатно
Итого (без учета налогов) $60 335
3
Проезжая по дороге в Афины через Колумбус, писатель купил «Колумбус ситизен джорнал» за двадцать девятое апреля и увидел заголовок:
Судья по наследственным делам округа Аллен Дэвид Кинуорти постановил в понедельник, что Уильям С. Миллиган, 26 лет, насильник, страдающий диссоциативным расстройством идентичности, останется в госпитале для душевнобольных преступников в Лиме.
Адвокат Миллигана Алан Голдсберри заявил, что его подзащитный не получает должного психиатрического лечения…
Голдсберри обвинил в халатности Рональда Хаббарда, суперинтенданта госпиталя, и доктора Льюиса Линднера, психиатра Миллигана. Эти обвинения были в понедельник также отклонены судьей Кинуорти.
Поскольку судья в Огайо – выборная должность, решение Кинуорти никого не удивило, как не удивило и молниеносное принятие генеральной ассамблеей Огайо поправок в законопроект двести девяносто семь, а также тот факт, что губернатор Джеймс Родс одобрил их буквально два дня спустя.
Судья Джей Флауэрс и несколько представителей обвинения (включая Бернарда Явича, который выступал обвинителем в ходе процесса над Миллиганом в тысяча девятьсот семьдесят девятом году) позднее признались писателю, что закон был так быстро принят и немедленно подписан губернатором из-за споров вокруг Билли Миллигана с целью оставить его в клинике строгого режима.
Впредь Департамент психиатрии не мог перевести его в заведение с более мягким режимом – особенно Афинскую психиатрическую клинику, – не уведомив суд. А уведомить суд значило взбудоражить СМИ и дать возможность прокурору и враждебно настроенным представителям общественности препятствовать переводу.
Закон повсеместно называли «Законом Колумбус диспэтч» или «Законом Миллигана».
В конце концов, как недвусмысленно напомнил «Диспэтч» законодателям и судьям, в тот год ожидались выборы.