Тем временем война за Сибирь продолжалась. Кучум, теряя людей и славу в прямых боях, перешел к тактике внезапных нападений. Казаки отражали их, но несли потери, что ослабляло и без того небольшое войско. Стремясь решительным ударом разгромить врага, в начале лета 1585 года Ермак выступил в свой последний поход. Он шел на юг вверх по Иртышу, намереваясь очистить от татар караванный путь в Бухару. Узнав о направлении движения атамана, Кучум решил напасть на него. Против 107 казаков, шедших с Ермаком, хан собрал около тысячи воинов.
Противник скрытно сопровождал казачьи струги по обеим берегам Иртыша, дожидаясь удобного случая. И такой случай настал в ночь на 6 августа 1585 года. Отряд Ермака расположился на ночлег на островке у места впадения в Иртыш реки Вагай. Атаку татары начали во время ливня. Из-за дождя фитильные ружья русских воинов оказались непригодными к стрельбе, и врагам пришлось сойтись врукопашную. Силы оказались неравны, и казаки стали отходить к своим стругам. Именно тогда Ермак был ранен копьем в шею, добрался до отходившего от острова струга, но вскоре силы оставили его, и атаман, упав в реку, утонул.
Несмотря на гибель Ермака, покорение Сибири было продолжено. Уже упомянутый Иван Мансуров поставил в устье Иртыша Обской городок. 20 апреля 1598 года оставшиеся войска Кучума у места впадения реки Ирмень в Обь были разбиты отрядом тарского воеводы А. М. Воейкова. Почти вся семья хана попала в плен (в том числе 5 сыновей), брат и два внука погибли, а он сам едва спасся, уплыв вниз по Оби. Кучум попытался получить убежище в Ногайской орде, но был там убит своими врагами.
В конце XVI века в Западной Сибири было уже несколько русских городов: Тюмень, Тобольск, Тара, Верхотурье, Березов, Обдорск (ныне Салехард) и Туринск, в 1600 году поставленный на месте разрушенного Ермаком древнего поселения Епанчина (Епанчин-юрт).
Часть вторая. Русское войско в середине и второй половине XVI в
Сквозь метели и бураны
В снегопадах декабря
Шли войска царя Ивана
Завоевывать моря
Шли в морозы, в непогоды
От зари и до зари
И князья, и воеводы
И стрельцы и пушкари…
Укрепившись на престоле, первый русский царь Иван Грозный стал готовиться к большим войнам, прежде всего – с продолжавшими угрожать его землям татарскими ханствами. Дабы гарантированно сокрушить их, великий государь провел коренную реорганизацию вооруженных сил Московского государства. Была заметно усилена поместная конница, артиллерия – «наряд», сформированы стрелецкие части, подразделения городовых казаков.
В результате, несмотря на сохранение и даже развитие традиционных для страны войск «сотенного строя», в русском войске появились и крепли пока еще небольшие, но важные элементы новой, регулярной организации вооруженных сил. На вооружение поступали более совершенные ружья, карабины, пистолеты, мощные пушки, другие средства борьбы с неприятелем. Благодаря этому в частых и кровопролитных войнах середины и второй половины XVI века государевы ратные люди отразили ряд опасных нападений как с Востока и Юга, так и с Запада, исправили последствия некоторых тяжелых поражений и сохранили себя для будущих битв. Уцелевшие воеводы и головы (командиры) приобрели бесценный опыт противоборства с опасным и безжалостным врагом.
Как и прежде, в случае необходимости на защиту страны поднималось почти все боеспособное население, однако костяк вооруженных сил составляли так называемые «служилые люди», получавшие земельное и (или) денежное и хлебное жалование от казны.
Ратные люди делились тогда на служилых людей «по отечеству» и служилых людей «по прибору». К первой категории относились служилые князья и татарские «царевичи», бояре, окольничие, жильцы, дворяне и дети боярские. В разряд «приборных служилых людей» входили стрельцы, полковые и городовые казаки, пушкари, затинщики и другие военнослужащие «пушкарского чина».[418] Кто не мог нести ратную службу, должен был помогать тем, кто стоял на защите рубежей страны и содержать их.
Глава 1. Поместная конница. Стрельцы, пушкари, казаки и посошные люди
Поместное войско
Несмотря на существенную перестройку вооруженных сил, ядром и основой русского войска на всем протяжении рассматриваемого периода оставалась поместная конница, состоявшая из служилых людей по отечеству, верставшихся земельным и денежным жалованьем.
В годы боярского правления положение служилых людей ухудшилось, что не могло не сказаться на их боеспособности. Стремясь ее повысить, правительство молодого Ивана Грозного предприняло ряд мер по реорганизации службы конной милиции. В результате серии указов и смотров служилых людей в 1550–1556 годах поместное войско получило более или менее стройную организацию и структуру. Особое значение имел указ от 1 октября 1550 года. Им был образован особый разряд служилых людей – «тысяча лучших слуг». В нее вошли 1078 «избранных» служилых людей из провинции, наделенных земельными поместьями в Подмосковье.
При определении нормы верстания здесь 1000 «лутчих слуг» правительство решило разделить их на три статьи с окладами в 200, 150 и 100 четвертей земли.[419] По сравнению с поместными окладами детей боярских других городов, для первой и второй статьи они были меньше почти в два раза. Однако вскоре правительству удалось увеличить оклады дворян «большей статьи» Московского уезда. Уже в 1578 году поместное жалованье определялось в 250, 300 и даже 400 четвертей. Для служилых людей второй и третьей статей оклады остались неизменными. Однако испомещенные под Москвой дети боярские получали повышенный денежный оклад – 12 руб. помещики 1-й статьи, 10 руб. – 2-й статьи и 8 руб. – 3-й статьи.[420]
Новый чин «московских дворяне» образовал необходимый правительству слой доверенных и заслуженных ратных людей, откуда черпались кадры для придворной и приказной службы, а также командные кадры для поместного ополчения и городовой службы на границах государства. Провинциальные служилые люди теперь составляли территориальные сообщества в рамках того уезда, где были испомещены. Такое сообщество именовалось «городом» или уточняюще «служилым городом». Кроме того, они были разделены («поверстаны») на разряды-чины (выборные, дворовые и городовые), которые, в свою очередь, в соответствии со знатностью рода, заслугами предков, личными подвигами делились на статьи.
Определяющим службу вотчинников и помещиков документом стало Уложение 1555/1556 годов. Его текст включен в текст Никоновской летописи, где озаглавлен «О рассмотрении государьском». Процитируем его: «Посем же государь и сея расмотри: которые велможы и всякие воини многыми землями завладели, службою оскудеша, – не против государева жалования и своих вотчин служба их, – государь же им уровнения творяше: в поместьях землемерие им учиниша, комуждо что достойно, так устроиша, преизлишки же разделиша неимущим, а с вотчин и с поместья уложеную службу учини же: со ста четвертей добрые угожей земли человек на коне и в доспесе в полном, а в далной поход о дву конь; и хто послужит по земли, и государь их жалует своим жалованием, кормлении, и на уложеные люди дает денежное жалование; а хто землю держит, а службы с нее не платит, на тех на самих имати денги за люди; а хто дает в службу люди лишние перед землею, через уложенные люди, и тем от государя болшее жалование самим, а людям их перед уложеными в пол-третиа давати денгами. И все государь строяше, как бы строение воинству и служба бы царская безо лжи была и без греха вправду; и подлинные тому розряды у царскых чиноначальников, у приказных людей».[421]
В целях проверки боеготовности воинов-помещиков в Москве и других городах часто проводились общие смотры («разборы») записанных в службу дворян и детей боярских. На разборах происходило верстание подросших и уже годных к службе детей помещиков. При этом им назначалось соответствующее «версте» «новичное» земельное и денежное жалованье. Сведения о таких назначениях записывались в «десятни» – списки уездных служилых людей. Помимо верстальных существовали «десятни» «разборные» и «раздаточные», призванные фиксировать отношение помещиков к исполнению служебных обязанностей. Кроме имен и окладов в них вносились сведения о вооружении каждого служилого человека, числе выставляемых им боевых холопов и кошевых людей, количестве детей мужского пола, находившихся во владении поместьях и вотчинах, сведения о прежней службе, причины неявки на «разбор», при необходимости – указания на раны, увечья и общее состояние здоровья. В зависимости от результатов смотра выказавшим усердие и готовность к службе дворянам и детям боярским поместное и денежное жалованье могло быть увеличено, и, наоборот, помещикам, уличенным в плохой военной подготовке, земельный и денежный оклады могли быть значительно убавлены. Первые смотры дворян и детей боярских были проведены в 1556 году, вскоре после принятия Уложения о службе 1555/1556 годов.[422] Тогда же в обиход был введен и сам термин «десятня». Необходимость составления таких документов стала очевидной в ходе широкомасштабных военных реформ «Избранной Рады». Все разборные, раздаточные и верстальные «десятни» должны были высылаться в Москву и храниться в Разрядном приказе, на них делались пометы о служебных назначениях, дипломатических и воинских поручениях, посылках с сеунчем, участии в походах, сражениях, боях и осадах; фиксировались отличия и награждения, придачи к поместному и денежному жалованью, мешающие службе ранения и увечья, пленение, смерть и ее причины.[423] Списки с «десятен» подавались в Поместный приказ для обеспечения перечислявшихся в них служилых людей земельными окладами.
Выделяемые на основании «разборов» земельные пожалования назывались «дачами», размеры которых зачастую значительно отличались от оклада и зависели от поступающего в раздачу земельного фонда. Первоначально размеры «дач» были значительными, но с увеличением численности служилых людей «по отечеству» стали заметно сокращаться.[424] В конце XVI века получили распространение случаи, когда помещик владел землей в несколько раз меньше своего оклада (иногда в 5 раз). В раздачу также поступали и нежилые поместья (не обеспеченные крестьянами). Таким образом, иным служилым людям, чтобы прокормить себя, приходилось заниматься крестьянским трудом. В 1577 году при проверке челобитья детей боярских из Путивля и Рыльска выяснилось, что поместьями в этих уездах владели лишь 69 служилых людей, к тому же испомещены они были «по окладом несполна, иные вполы, а иные в третей и в четвертой жеребей, а иным дано на усадища непомногу». Тогда же обнаружилось, что в Путивльском и Рыльском уезде «неиспомещено 99 человек». Поскольку все они несли службу, правительство выплатило денежное жалованье «в их оклады» – 877 руб., но наделить поместьями не смогло.[425] Такое положение дел сохранялось и впоследствии.
Появились дробные поместья, состоявшие из нескольких владений, разбросанных по разным местам. С увеличением их числа связан знаменитый указ Симеона Бекбулатовича, содержавший предписание о верстании детей боярских землями только в тех уездах, в которых они служат, однако это распоряжение не выполнялось.[426]
Оклады поместного и денежного жалованья дворовых и городовых дворян и детей боярских колебались от 20 до 700 четвертей и от 4 до 14 руб. в год. Наиболее заслуженные люди «московского списка» получали земельное жалованье: стольники до 1500 четвертей, стряпчие до 950 четвертей, дворяне московские до 900 четвертей, жильцы до 400 четвертей. Размер денежного жалованья у них колебался в пределах 90–200 руб. у стольников, 15–65 руб. у стряпчих, 10–25 руб. у дворян московских и 10 руб. у жильцов.[427]
Правильное установление окладов вновь призываемым на службу дворянам и детям боярским было важнейшей задачей для проводивших смотры официальных лиц. Как правило, «новики» верстались поместным и денежным жалованьем на три статьи, однако известны и исключения. Приведем несколько примеров определения поместных и денежных окладов вновь поверстанным в службу дворянам и детям боярским. В 1577 году коломенские «новики» по «дворовому списку» делились всего на 2 статьи:
1-я статья – 300 четвертей земли, денег по 8 руб.
2-я статья – 250 четвертей земли, денег по 7 руб.
Но в той же Коломне «новики», числившиеся «с городом», были поверстаны на 4 статьи с несколько меньшими окладами:
1-я статья – 250 четвертей земли, денег по 7 руб.
2-я статья – 200 четвертей земли, денег по 6 руб.
3-я статья – 150 четвертей земли, денег по 5 руб.
4-я статья – 100 четвертей земли, денег по 4 руб.[428]
Такие размеры верстания следует признать очень высокими, ибо в южных городах даже при верстании «новиков» в станичную и сторожевую службу, считавшуюся более почетной и опасной в сравнении с полковой, поместные оклады были значительно ниже, хотя денежное жалованье соответствовало новгородскому. Например, в 1576 году, при разборе служилых людей в Путивле и Рыльске, «новики», разделенные на три статьи, получили:
1-я статья – 160 четвертей земли, денег по 7 руб.
2-я статья – 130 четвертей земли, денег по 6 руб.
3-я статья – 100 четвертей земли, денег по 5 руб.[429]
Во второй половине XVI века военная служба дворян и детей боярских разделялась на городовую (осадную) и полковую. Осадную службу несли мелкопоместные лица с окладов в 20 четей или неспособные по состоянию здоровья к полковой (походной) службе; в последнем случае у детей боярских отбиралась часть поместных владений. Осадная служба выполнялась в пешем строю, ее могли нести только «с земли», с поместных владений; денежное жалованье воинам не выплачивалось. За исправное исполнение обязанностей малоземельные дворяне и дети боярские могли быть переведены из осадной в полковую службу с повышением поместного оклада и выдачей денежного жалованья. В городовой (осадной) службе продолжали числиться и отставные дворяне, и дети боярские, которые не могли нести полковую службу по старости, болезни или из-за тяжелых увечий.
Полковая служба была дальней (походной) и ближней (украинной, береговой). В мирное время она сводилась к постоянной охране границ, главным образом южных.[430] В случае необходимости городовых дворян и детей боярских «меньших статей» привлекали к засечной службе,[431] более состоятельных (имевших от 10 до 300 четвертей земли), «которые б люди были конны, и собою молоды, и резвы, и просужи», – к станичной службе, назначая старшими над ними самых обеспеченных, имевших оклады по 400–500 четвертей. Повышенный оклад в данном случае подразумевал и максимальную меру ответственности – назначенные станичными головами дворяне должны были добросовестно выполнять возложенные на них обязанности.[432]
Московские служилые люди (наиболее видная часть дворянства – стольники, стряпчие, московские дворяне и жильцы,[433] головы и сотники московских стрельцов) находились в более привилегированном положении по сравнению с городовыми детьми боярскими. Поместные оклады воинов Государева полка составляли от 500 до 1000 четвертей, а денежные – от 20 до 100 руб.; многие из них имели крупные вотчины.[434]
В полках московские служилые люди занимали командные должности: воевод, их товарищей, сотенных голов и т. п. Общее число стольников, стряпчих, московских дворян и жильцов было невелико – не более 2–3 тыс. человек в XVI веке.[435] Они выводили на службу значительное количество военных слуг (боевых холопов), благодаря чему численность Царского полка достигала 20 тыс. человек (в Казанском походе 1552 года),[436] а с участием «выборных» дворян и детей боярских и более.
Вызванные на службу помещики одного уезда формировались на сборных пунктах в сотни; из остатков уездных сотен создавались смешанные сотни; все они распределялись по полкам. После окончания службы дворяне и дети боярские распускались по домам, сотни распадались и при следующем призыве на службу формировались вновь. Таким образом, сотни, как и полки, являлись лишь временными войсковыми единицами поместного ополчения.
Наиболее ранние сведения о составе и вооружении дворян и детей боярских относятся к 1556 году, когда в Кашире был произведен смотр боярами Курлятевым и Юрьевым и дьяком Вылузгой.[437] При изучении его итогов расмотрим только тех дворян и детей боярских, у которых показаны поместные оклады; таких в каширской «десятне» насчитывается 222 человека. Указанные лица по своему имущественному положению принадлежали в основном к среднепоместному дворянству: имели поместья в 100–250 четвертей (в среднем – 165 четвертей). На смотр они явились на конях (без исключения), а многие даже «одвуконь» – с двумя конями. О вооружении каширян в «десятне» сообщалось: саадак имел 41 воин, копье – 19, рогатину – 9, топор – 1; без всякого оружия на смотр прибыли 152 служилых человека. Составители документа отметили, что 49 помещиков имели защитное вооружение (доспехи).
На смотре присутствовало 224 дворянских людей – холопов (кроме кошевых – обозных), в том числе 129 человек безоружных. Остальные 95 военных слуг имели следующее оружие: саадак и саблю – 15 человек, саадак и рогатину – 5, саадак и копье – 2, саадак – 41, рогатину – 15, копье – 16 и пищаль – 1 человек. Из 224 боевых холопов в защитном снаряжении находилось 45, все имели коней. Следовательно, дворянских слуг было не меньше, чем самих помещиков, и они были вооружены не хуже помещиков.
Как изменилась дворянская конница спустя всего 20 лет, показывает «десятня» по городу Коломне 1577 года. Коломенские дворяне и дети боярские (283 человек) принадлежали к среднепоместным владельцам, но явились на смотр вооруженными лучше каширян. Почти все имели одинаковое оружие: саадак и саблю. У многих из них было хорошее защитное вооружение, большая часть коломенских детей боярских выступила в поход в сопровождении боевых холопов или хотя бы конных «людей с юком (вьюком)».[438]
Несмотря на все усилия властей поднять боеспособность поместного войска, оно сохраняло свой главный недостаток – нерегулярный характер своей службы. Впрочем, говоря о достоинствах и недостатках дворянского ополчения, нельзя не упомянуть, что схожую систему организации войска имел в то время и главный противник Московского государства – Великое княжество Литовское. В 1561 году польский король и великий князь литовский Сигизмунд II Август вынужден был при сборе войска требовать, чтобы «князи, панове, бояре, шляхта во всех местах и именьях мают то брати на себе, абы тым можнен и способнен на службу Речи Посполитое выправовали ся и абы каждыи на воину ехал в одинаковои барве слуги маючи и кони рослые. А на каждом пахолку зброя, тарч, древо с прапорцом водле Статуту».[439] Показательно, что перечень вооружения военных слуг не содержит огнестрельного оружия. Литовское посполитое рушение вынужден был созывать и Стефан Баторий, скептически отзывавшийся о боевых качествах шляхетского ополчения, собиравшегося, как правило, в незначительном количестве, но с большим промедлением.[440] Мнение самого воинственного из польских королей целиком и полностью разделял А. М. Курбский, познакомившийся с устройством литовского войска во время своей изгнаннической жизни в Речи Посполитой. Процитируем его полный сарказма отзыв: «Яко послышат варварское нахождение, так забьются в претвердые грады; и воистину смеху достойно: вооружившися в зброи, сядут за столом с кубками, да бают фабулы с пьяными бабами своими, а ни из врат градских изыти хотяще, аще и пред самым местом, або под градом, сеча от басурман на христиан была».[441] Однако в самые тяжелые для страны минуты и в России, и в Речи Посполитой дворянская конница совершала замечательные подвиги, о которых и подумать не могли наемные войска. Так, презираемая Баторием литовская конница в период, когда король безуспешно осаждал Псков, едва не погубив под его стенами свою армию, совершила рейд вглубь русской территории. Это был 6-тысячный отряд Христофора Радзивилла и Филона Кмиты. Литовцы достигли окрестностей Зубцова и Старицы, устрашив находившегося в Старице царя Ивана Грозного. Именно тогда русский государь принял решение отказаться от завоеванных в Прибалтике городов и замков, чтобы любой ценой прекратить войну с Речью Посполитой.[442]
Впрочем, рейд Х. Радзивилла и Ф. Кмиты очень напоминает частые русские вторжения на территорию Литвы во время русско-литовских войн первой половины XVI века, когда московская конница доходила не только до Орши, Полоцка, Витебска и Друцка, но и до окрестностей Вильны.
Настоящей бедой русского поместного войска стало «нетство» дворян и детей боярских (неявка на службу), а также бегство их из полков. Во время затяжных войн владелец поместья, вынужденный бросать хозяйство по первому же приказу властей, поднимался на службу, как правило, без большой охоты, а при первом же удобном случае старался уклониться от выполнения своего долга. Это не только сокращало вооруженные силы государства, но и оказывало отрицательное влияние на воинскую дисциплину, вынуждая тратить много сил для возвращения «нетчиков» в строй.[443] Однако массовый характер «нетство» приняло лишь в последние годы Ливонской войны и носило вынужденный характер, так как было связано с разорением хозяйств служилых людей, многие из которых не могли «подняться» на службу.[444] Правительство пыталось бороться с «нетчиками» и организовало систему розыска, наказания и возвращения их на службу.[445] Позже оно ввело обязательное поручительство третьих лиц за исправное несение службы каждым дворянином или сыном боярским.[446]
Впрочем, до поры, до времени недостатки русской конной милиции не были существенными. Достоинства, наоборот, бросались в глаза многим. Чрезвычайно похвально о боевых качествах русской поместной конницы отзывался А. М. Курбский, писавший, что во время Казанского похода 1552 года лучшими русскими воинами являлась «шляхта Муромского повету».[447] В летописях и документах сохранились упоминания о подвигах, совершенных служилыми людьми в сражениях с врагом. Одним из самых известных героев стал суздальский сын боярский Иван Алалыкин, пленивший 30 июля 1572 года в сражении у деревни Молоди Дивея-мурзу – виднейшего татарского военачальника.[448] Воинское умение русских «служилых людей по отечеству» признавали и враги. Так, о сыне боярском Ульяне Износкове, захваченном в плен в 1580 году, во время второго похода Батория, Я. Зборовский написал: «Он хорошо защищался и сильно изранен».[449]
Служилые люди «по прибору»
Важным новшеством в развитии вооруженных сил Русского государства стало появление разряда служилых людей «по прибору». Определяющим был 1550 год, когда на смену пищальникам-ополченцам пришло постоянное стрелецкое войско, первоначально состоявшее из 3 тыс. человек. Набранных стрельцов разделили на 6 «статей» (приказов), по 500 человек в каждой. Командовали ими головы из детей боярских: Г. В. Желобов-Пушешников, М. И. Дьяк Ржевский, И. С. Черемесинов, В. Ф. Фуников-Прончищев Ф. И. Дурасов и Я. С. Бундов. Детьми боярскими были и сотники стрелецких «статей». Расквартировали стрельцов в пригородной Воробьевой слободе. Жалованье им определили по 4 руб. в год, стрелецкие головы и сотники получили поместные оклады. Стрельцы составили постоянный московский гарнизон, участвовали в военных действиях, приняв боевое крещение под Казанью в 1552 году.
На источник комплектования новой категории служилых людей «по прибору» проливает свет упоминание о них как «выборных стрельцах ис пищалей».[450] По-видимому, в стрельцы были отобраны лучшие из пищальников-ополченцев, выходцев из тяглых посадских общин, участвовавшие в походах, где они на практике осваивали военное дело. Поэтому, категоричное заявление Е. А. Разина, что «стрельцы набирались из вольных людей» должно с большой натяжкой отнести лишь к последующим «приборам» в стрелецкую службу. По сути, на этой же позиции стоят и авторы коллективной монографии «На пути к регулярной армии», отметившие, что первый стрелецкий «отряд комплектовался путем набора вольных «охочих» людей, свободных крестьян и посадских».[451] А. В. Чернов, полагавший, что «стрельцы набирались преимущественно из местного населения», что «это были беднейшие представители посадского населения», после начал утверждать прямо противоположное: «Наибольшее распространение получило привлечение на стрелецкую службу «вольных охочих людей». В стрельцы принимались только свободные люди (не холопы и не крестьяне), вообще не тяглые. Требовалось, чтобы они поступали на службу по своему желанию, были собой «добры», т. е. здоровы и умели стрелять».[452]
Вольные люди, как правило, «прибирались» не в стрелецкие «приказы», а в отряды городовых казаков, да и степень добровольности будущих стрельцов вряд ли соответствует четкому понятию «выбор» как специальной акции властей по отбору лучших воинов-пищальников. Тем не менее, не исключено, что позднее, при комплектовании отрядов городовых стрельцов, на службу «прибирались» и вольные люди, что позволяло властям не трогать тяглые посадские общины. Особенно распространена была практика «прибора» на службу вольных людей в южных городах, где их было достаточно много, что позволяло быстро и в большом количестве набирать гарнизоны для строившихся «в Поле» русских крепостей. В других уездах «звания своих отцов» занимали, как правило, стрелецкие дети, лишь в крайнем случае в строй зачислялись крестьяне монастырских сел или вольные люди.
В Москве и других городах стрельцов старались размещать в особых слободах, расположенных, как правило, в наиболее безопасных местах. Это объяснялось спецификой непрерывной службы, требовавшей повышенной мобильности стрелецких сотен и приказов. Приборных людей селили либо в самой крепости (остроге), либо на посаде, в непосредственной близости от городских валов и стен и под их прикрытием – как правило, за разного рода естественными преградами.
Получая усадебное (дворовое) место, каждый стрелец обязан был построить дом, дворовые и хозяйственные постройки, разбить на приусадебном участке огород и сад. Как и другие «приборные» люди (пушкари, затинщики, казаки), стрельцы получали на «дворовую селитьбу» вспомоществование от казны – 1 руб. Стрелец владел двором до тех пор, пока нес службу. После его кончины двор сохранялся за семьей. В таком случае кто-либо из взрослых братьев, сыновей и племянников мог быть «прибран» на стрелецкую службу. Продать двор приборным людям разрешалось лишь в случае перевода на новое место, при этом вырученные от продажи недвижимого имущества деньги входили в сумму, выдаваемую стрельцу на переселение. На случай осады жителям стрелецких слобод, находившихся вне городских укреплений, отводились осадные дворы в крепости или остроге.
С течением времени регулярным источником пополнения стрелецкого войска стали подросшие сыновья и другие родственники приборных людей. Постепенно служба в стрельцах превратилась в наследственную повинность, которую можно было, сложив с себя, передать кому-либо из близких.
Вскоре после учреждения 6 московских стрелецких приказов был осуществлен «прибор» стрельцов и в других городах. Как предположил П. П. Епифанов, в данном случае на постоянную службу переводили «старых, «гораздых» стрелять из ружей, пищальников».[453] Уже в ноябре 1555 года, во время русско-шведской войны 1554–1557 годов, в походе к Выборгу должны были принять участие не только сводный приказ московских стрельцов Т. И. Пухова-Тетерина, но и стрелецкие отряды из «Белые, с Опочек, с Лук с Великих, с Пупович, с Себежа, с Заволочья, с Торопца, с Велижа». Всем им по распоряжению московских властей выдали «по полтине денег человеку, для <…> неметцкие службы».[454]
При поступлении на службу, стрельцы, как и другие «приборные» люди, представляли надежных поручителей, в присутствии послухов заверявших власти в должном исполнении каждым воином своих обязанностей.[455]
Руководила стрелецкими подразделениями созданная в 1555/1556 годах при Казенном дворе Стрелецкая изба. На рубеже 1570–1580-х годов это учреждение стало именоваться Стрелецким приказом.[456] Он ведал комплектованием, снабжением, вооружением и, по-видимому, обучением стрельцов на территории всего государства, осуществляя также в их отношении административно-военные и судебные функции.[457]
Стрельцы участвовали во многих сражениях Ливонской войны. После победоносного похода 1577 года, когда русские войска овладели почти всей Прибалтикой, наряду с детьми боярскими именно они составили гарнизоны вновь завоеванных городов и замков. Так, в Вольмаре (Владимирце Ливонском) было оставлено 100 ореховских, 100 ивангородских и 100 ругодивских стрельцов, в Вендене (Кеси) – 100 оскольских, 100 «перконских», 30 великолуцких стрельцов и т. д.[458] Большинство их полегло в сражениях, часть была выведена обратно в Россию после заключения Ям-Запольского перемирия 1582 года и Плюсского перемирия 1583 года.
В конце царствования Ивана Грозного, по утверждению Флетчера, московских стрельцов насчитывалось ок. 7000 человек, из них 2000 – стремянные (конные). Всего же в России, по его мнению, было 12 тыс. стрельцов.[459] Джером Горсей полагал, что в 1571 году, во время нашествия Девлет-Гирея, в личной охране Ивана Грозного их числилось не менее 20 тыс. и, похоже, в своих расчетах он был близок к истине.[460]
Московские стрельцы получали за службу большое денежное и хлебное жалованье. В XVI веке оно составляло ежегодно 4 руб., 12 четвертей (72 пуда или 1 т. 152 кг.) ржи и столько же овса. Старший командный состав назначался исключительно из числа служилых людей «по отечеству» – дворян и детей боярских. Стрелецкому голове, командовавшему приказом (отдельным подразделением), платили ежегодно 30–60 руб., он имел большой поместный оклад, как правило, 300–500 четвертей земли. Стрелецкие сотники, помимо земли, получали 12–20 руб., пятидесятники – 6 руб., десятники – 5 руб. денежного жалованья. В отличие от других приборных людей, московским стрельцам выдавалась из казны соль (пятидесятникам – по 5 пудов; рядовым – по 2 пуда) и ежегодно сукно «на платье».
Городовые стрельцы располагались гарнизонами численностью от 20 до 1000 и более человек, преимущественно в пограничных городах. Значительное количество стрельцов находилось на северо-западной границе, особенно в Пскове и Новгороде. Стрелецкие сотни и приказы стояли в южных и «понизовых» пограничных крепостях, где многие несли конную службу. Однако там они были менее заметны. На этих «украйнах» имелись другие ратные люди, особенно казаки, несшие не только «полевую», но и «городовую» службу. Как и московские стрельцы, городовые служилые люди «по прибору» обеспечивались из казны денежным, хлебным и земельным жалованьем. Земельные угодья отводились сразу на все подразделение (приказ, сотню). Единых окладов земельного жалованья для стрельцов, по-видимому, не существовало. Денежное жалованье рядовых городовых стрельцов было в несколько раз меньше московского оклада, в XVI веке составляя, как правило, 2 руб. Десятники в городах получали по 2 руб. 25 коп., пятидесятники – 2 руб. 50 коп., сотники – 10 руб., не считая хлебного жалованья, равнявшегося 6–7 четвертям (36–42 пуда или 576–672 кг.) ржи, «овса по тому ж».
Вооружение стрельцов состояло из ручной пищали (ручницы, самопала), бердыша и сабли. Конные стрельцы даже в начале XVII века имели на вооружении луки со стрелами.[461] Кроме оружия стрельцы получали из казны необходимое снаряжение: пороховницы, свинец и порох (в военное время 1–2 фунта на человека). Перед выступлением в поход или служебную «посылку» стрельцам и городовым казакам выдавалось необходимое количество пороха и свинца. В воеводских наказах содержалось строгое требование о выдаче боеприпасов «при головах и при сотниках, и при атаманах», призванных следить, чтобы стрельцы и казаки «без дела зелья и свинцу не теряли», а по возвращении «будет стрелбы не будет», воеводы должны были порох и свинец «у стрелцов и у казаков имати в государеву казну».[462]
Власти добивались от стрельцов профессионального владения оружием, особенно огнестрельным. В сочинении английского путешественника Э. Дженкинсона сохранилось подробное описание стрелкового смотра, прошедшего в Москве в 1557 году, одновременно с артиллерийским (см. ниже).
Стрелковый смотр состоялся 12 декабря 1557 года, непосредственно перед артиллерийскими стрельбами. В нем участвовало 5000 стрельцов – по-видимому, весь московский стрелецкий гарнизон. К сожалению, только сейчас можно достоверно привести неточно процитированный Н. Е. Бранденбургом текст. С легкой руки этого исследователя в нашей науке утвердилось мнение, что в смотре 12 декабря участвовало всего 500 стрельцов.[463] В оригинале же записано, что перед прибытием царя на поле колонной по 5 человек в ряду пришли 5000 «аркебузиров», каждый с пищалью на левом плече и фитилем в правой руке.[464] На этот раз мишенью служила стена, сложенная из ледяных глыб, толщиной в 2 фута (ок. 60 см). Длина вала составила 3/4 английской мили (ок. 400 м.), а высота 6 футов (ок. 1,8 м.). Огневой рубеж был устроен на расстоянии 60 ярдов (54 м.) от мишени. Здесь и находились стрельцы, по команде царя открывшие огонь. Они продолжали обстреливать ледяной вал до тех пор, пока тот не был полностью разрушен стрелецкими пулями.
Стрелковый смотр 1557 года.
Сведения Дженкинсона подтверждает и Ф. Тьеполо, отметивший факт обучения русских воинов в мирное время иностранными солдатами. При их помощи «московиты по праздникам обучаются аркебузу по германским правилам и, став уже весьма опытны, изо дня в день совершенствуются во множестве».[465]
В отличие от дворянской конницы стрельцы обучались не только стрельбе, но и военному строю, носили особую форменную одежду. В XVI веке у московских стрельцов она была двух видов – повседневная (так называемый «носильный кафтан») из сермяжной ткани серого, черного или коричневого цвета и парадная – длинные красные кафтаны и высокие шапки с меховыми отворотами. Городовые стрельцы также имели суконные кафтаны и шапки, но материал на пошив обмундирования выдавался им гораздо реже, чем московским стрельцам.
В то время стрелецкие части еще не могли маневрировать на поле боя, действуя под прикрытием «гуляй-города» или засек.
Особую группу ратных людей в русском войске составляли люди «пушкарского чина» – собственно пушкари и затинщики (стрелки из крупнокалиберных затинных, «за тынных», крепостных ружей-пищалей), а также воротники, казенные кузнецы, казенные плотники, казенные сторожа и рассыльщики, зелейные, колокольные, шорные мастера, пушечные литцы, горододельцы, колодезники, чертежники; их ученики. Только пушкари, пищальники (затиннщики) и воротниики составляли постоянную часть крепостного гарнизона, другие категории людей «пушкарского чина» имелись лишь в наиболее крупных городах, являвшихся военно-административными центрами.[466] Подобно стрельцам, они делились на две категории – московские и городовые пушкари и затинщики. В случае совместной службы лучшие городовые пушкари («которые бы стреляти умели и собою резвы») служили в «поддатнях» (помощниках) у артиллеристов, присылавшихся из Москвы,[467] которые получали более высокое содержание. По-видимому, уже с середины XVI века существовала практика перевода «добрых» пушкарей из городов в Москву.[468]
Пушкари и затинщики первоначально верстались на службу из посадских людей и городских ремесленников, ведавших городовым «нарядом». Позднее в «старых» городах пушкарская служба стала наследственной: каждый готовил себе смену из подрастающих детей или племянников. Прием на службу производился на определенных условиях, с поручительством уже состоявших пушкарей. Каждый новоприборный пушкарь или затинщик принимал[469] на себя обязательства: выполнять всякую службу при «наряде» в мирное время и в походах, быть преданным Русскому государству, не воровать государевой казны, не пить, не выдавать тайн пушкарского дела и т. п. Поручители отвечали за нового пушкаря головами, давая за него особую поручную запись.
За службу пушкари получали денежное и хлебное жалованье и земельные наделы. В середине века московским пушкарям полагалось по 2 руб. в год, по осьмине муки и по 1/2 пуда соли в месяц. Кроме того, московские пушкари получали «по сукну по доброму, цена по 2 рубля». Во время походов выдавалось дополнительное хлебное содержание.
В 1556 году при верстании на Невли в службу городовых пушкарей, пищальников (затинщиков) и других служилых людей «пушкарского чина» (воротники, кузнецы, плотники, сторожа у казны) все они должны были получить в год денежного жалованья по одному рублю, по 2 пуда соли и по 12 «коробей» ржи и столько же «коробей» овса. Соль и хлебное жалованье, как правило, заменялось деньгами «по тамошней цене». Для устройства на новом месте им выдавался 1 рубль «на дворы» единовременно, с обязательным уточнением для ответственных за выплату новгородских дьяков: «а впредь бы есте им тех денег по рублю человеку не давали».[470]
Управление служилыми людьми «пушкарского чина» находилось в ведении нескольких приказов: Пушечного (позднее Пушкарского), Новгородской четверти, Устюжской Четверти, Казанского и других приказов, к которым они были приписаны. В боевом отношении русская артиллерия и ее кадровый состав находились в подчинении Разрядного приказа. Все же главную роль в руководстве русской артиллерией играл Пушкарский приказ, которому подчинялись пушкари и «наряд» Москвы, а также центральных и южных областей страны. Существование этого ведомства, как Пушечной избы Разрядного приказа) отмечено с 1577 года.[471] Приказ имел не только военно-административные, но и судебные функции. Он набирал людей на службу, назначал оклады жалованья, повышал или понижал в чинах, посылал в походы, судил, отставлял от службы и т. д. В мирное время начальники Пушкарского приказа ведали засеками и приписанными к ним засечными головами, приказчиками и сторожами. Только в период обострения ситуации на южной границе засеки и находившиеся на Черте служилые люди переходили в непосредственное подчинение Разрядному приказу.
В городах пушкари и другие служилые люди подчинялись первоначально городовым приказчикам, позже (с конца XVI века) – осадным головам (иногда в документах упоминаются пушкарские головы или «нарядчики»), назначавшимся в крепости, где числилось не менее 30 служилых людей «пушкарского чина». Если пушкарей в городе было немного и осадный голова над ними не назначался, то «нарядом» и состоявшими при нем служилыми людьми ведал воевода.
Подобно стрельцам, артиллеристы находились в сотенной службе и делились на сотни и десятки, которыми командовали пушкарские сотники, пятидесятники и десятники. Для выполнения особо важных поручений (оберегания пороховой казны и т. п.) из среды рядовых пушкарей выбирались «целовальники», получавшие за это дополнительное жалованье.
Русские артиллеристы отличались хорошей выучкой и меткой стрельбой. При необходимости они легко поражали небольшую цель. Так, во время Ливонской войны первым же ядром был убит польский ротмистр Дрогобыж (по-видимому, опытный снайпер), решивший во время осады Великих Лук в сентябре 1580 года спрятаться в саду возле крепости и застрелить одного из защитников из мушкета. Он был обнаружен и сражен метким выстрелом с крепостной стены.[472]
В интересах обороны страны правительство использовало и казаков – вольных и принятых («прибранных») на службу. К середине XVI века обосновавшиеся на так называемых «запольных» реках «польские» казаки освоили донские и приднепровские степи. Численность их росла. На Дон шли не только рязанские «заполяне», но и вольница из Северской земли и даже западнорусских земель. В донесении путивльского наместника Троекурова, направленном в 1546 года в Москву, сообщалось, что «ныне казаков на Поле много, и черкасцов, и кыян, и твоих государевых – вышли, государь, на Поле из всех украин».[473] Они продолжали нападать на татарские улусы и тревожить турок в их крепостях. С нескрываемой тревогой о действиях донцов в 1551 году писал ногайскому князю Исмаилу турецкий султан Сулейман I, по словам которого, «казаки с Озова оброк емлют и воды на Дону пить не дадут. А крымскому де царю потому ж обиды чинят великие». Перечисляя их, султан упоминает и не отраженный в русских источниках казачий набег на Перекоп.[474]
Первый известный поход против Крыма донские казаки совершили в 1556 году. Войско казаков, живших на Северском Донце, во главе с атаманом Михаилом Черкашенином, на стругах по р. Миус спустилось в Азовское море, пересекло его и разорило окрестности Керчи. Двух захваченных во время похода «языков» казаки прислали в Москву.[475]
Эпизодические контакты правительства с донскими казаками начались в конце 40 – начале 50-х годов XVI века, а в 70-х годах приобрели постоянный характер. В немалой степени этому способствовало то, что по Дону шли все дипломатические и торговые сношения Русского государства с Крымом и Турцией. Тогда донское казачество еще не имело единой войсковой организации, поэтому для обеспечения безопасности пути правительству приходилось контактировать с выборными властями отдельных юртов и отрядов, размещавшихся по берегам рек бассейна Дона.[476]
Первое упоминание о «приборе» донских казаков на московскую службу относится к 1549 году. Направив к ногайцам посла Ивана Федулова, царь Иван IV предлагал им начать совместные действия против Крыма, сообщая, что уже «велел казакам своим путивльским и донским крымские улусы воевати и недружбу царю делати».[477]
В том же 1549 году несшие службу в степи «великого князя казакы Урачко с товарыщи» перехватили казанских послов, везших в Крым сообщение о смерти хана Сафа-Гирея. В 1550 году донские казаки участвовали в боях с ногайцами под Рязанью.[478] В конце 1550-х ггодах они включались в состав русских войск, несших службу «на Поле». В источниках сохранилось упоминание о том, что из донских казаков состоял отряд головы Юрия Булгакова, в 1557 году разбивший на реке Айдар татар, шедших в набег к русской границе («под украйну»). Захваченных в бою «языков» привели в Москву казачьи атаманы Елка и Лопырь.[479] Донские и волжские казаки участвовали в борьбе с ногайцами, в составе московских армий завоевывали Казань и Астрахань, бились на полях сражений Ливонской войны, несли службу в пограничных крепостях, получая кормовое, а иногда и поместное жалованье.
Помимо дозорной и походной службы, правительство прибегало к помощи казаков для охраны посольств и торговых караванов, обещая жалованье, главным образом, сукнами, селитрой и свинцом, в которых казаки очень нуждались. Для успешного выполнения таких поручений атаманам разрешалось «прибирать» на «донскую службу» даже северских служилых людей, за которыми сохранялись их поместья.[480]
Еще одним центром вольного казачества после завоевания Казани и Астрахани являлась Волга, куда донцы переходили с Дона и в поисках добычи спускались на своих судах в Каспийское море. Объектом их нападений становились торговые караваны и ногайские кочевья. В официальных бумагах того времени сохранились имена казачьих предводителей, разбойничавших на Волге: Василий Мещерский и Пичуга Путивлец.[481] Сначала правительство пыталось договориться с волжскими казаками миром. В 1557 году на Волгу был направлен атаман Ляпун Филимонов, пользовавшийся полным доверием Москвы со времени покорения Астрахани. Он получил наказ принять меры, «чтоб казаки не воровали и на ногайские улусы не приходили». Казаки не послушались Филимонова и, убив атамана, напали на шедший вниз по Волге торговый караван и разграбили его. Расхищенной оказалась и государева казна, отправленнная в Астрахань.[482] Это нападение стало первым зафиксированным в документах выступлением казаков против правительства. Оставить его без последствий московские власти не могли. На Волгу направили войска, включавшие дворянские сотни, стрельцов и служилых казаков во главе с атаманами А. Ершовым, Б. Губиным и Д. Хохловым.[483] Принятые меры несколько разрядили обстановку. Английский посол Энтони Дженкинсон, побывавший там вскоре после описанных событий отметил, что место у Переволоки ранее представляло опасность «из-за воров и разбойников; однако в настоящее время, вследствие завоеваний русского царя, оно не так страшно».[484]
Однако полностью очистить Волгу от казаков не удалось, и вскоре нападения возобновились. Об одном из них известно со слов англичан Томаса Бэннистера и Джона Дэкета, корабль которых, направлявшийся из Ширвана в Астрахань, был атакован и захвачен казаками. Астраханский воевода выслал против разбойников 500 воинов на 40 лодках, а затем подкрепление еще на 60 лодках. В результате большого сражения разбойники были разбиты, многие из них погибли, другие бежали. В 1581 году правительственные войска на Волге разгромили еще один казачий отряд. Возглавлявший его атаман Митя Бритоус был взят в плен и повешен в Москве в присутствии ногайских послов.[485]
Вынужденные покинуть Волгу, казаки вернулись на Дон, часть двинулась в заволжские степи. В конце июня – начале июля 1581 года отряд атамана Нечая напал на ногайцев, разорив их столицу Сарайчик, располагавшуюся в низовьях реки Яик (Урал), положив тем самым начало яицкому казачеству.[486]
6 апреля 1579 года, за два года до разгрома Сарайчика, большой отряд волжских казаков (540 человек) был нанят на службу крупнейшими русскими солепромышленниками Строгановыми.[487] Владения этих купцов, находившиеся на восточных границах Московского государства, постоянно тревожили набегами сибирские татары и подвластные им племена хантов и манси. Войско, во главе которого стоял атаман Ермак Тимофеевич, понадобилось Строгановым не для обороны, а для нападения. Количество нанятых купцами казаков было действительно внушительным (заметно превосходило число, например, всех гребенских и терских казаков), однако Строгановы еще больше увеличили его за счет собственных отрядов. 1 сентября 1582 года в поход за Уральские горы выступило около 1500 воинов, вооруженных самым современным тогда оружием, в том числе семипяденными пищалями и испанскими аркебузами. Закаленное в боях с ногайцами, казачье войско сравнительно легко сломило сопротивление сибирских татар и разгромило Орду Кучума. И хотя после гибели Ермака (1585) казаки покинули Сибирь, почти сразу же по их стопам за Уральские горы двинулись отряды государевых ратных людей, завершивших завоевание богатых земель между Иртышем и Тоболом.
Во второй половине XVI века несколько отрядов волжских казаков, продвигаясь по западному берегу Каспийского моря, достигли реки Терека на Северном Кавказе и Гребенских гор, где стала складываться новая казачья область. Первое достоверное упоминание о вольных казаках на Северном Кавказе относится к 1563 году.[488] Но малочисленность обосновавшихся здесь вольных людей изначально вынуждала их действовать в союзе с русскими воеводами, стремившимися укрепиться на Северном Кавказе. Важной вехой в истории терского и гребенского казачества стала постройка в 1567 году Терского городка, заложенного в месте впадения Сунжи в Терек. Несмотря на временный уход царских войск с Терека в 1571 году, казаки остались на Кавказе, продержавшись там до возобновления Терского города в 1578 году. Их городки даже выросли за счет уходивших на юг «схожих» людей.[489]
В отличие от донского, яицкого, терекского казачества служилые казаки с самого начала входили в действующую военную организацию Московского государства. Как самостоятельный разряд служилых людей «по прибору» они появились на Руси во второй половине XVI века. Казачьи приказы и сотни были расквартированы не только в южных, но и в северо-западных городах страны. Правительство расплачивалось со служилыми казаками денежным и хлебным жалованьем, а также наделяло их небольшими участками земли. В пограничных городах они размещались преимущественно в особых казачьих слободах. «Прибираемые» на службу казаки получали название того города, где были поселены, с определением характера службы (станичной, полковой, городовой), а иногда с обозначением способа их обеспечения (вотчинные, поместные, кормовые).
Внутренняя организация служилых казаков, за исключением поместных, была такой же, как у городовых стрельцов. Казаки находились «в приборе» у головы, набиравшего их на службу и непосредственно подчинявшегося городовому воеводе или осадному голове. Нормальный состав прибора составлял 500 человек. Приборы делились на сотни, полусотни и десятки.
Управление частями городовых казаков на территории Московского государства в XVI веке находилось в основном в ведении Стрелецкого приказа. В южных городах Стрелецкий приказ делил эту функцию с Разрядом, ведавшим поместными, беломестными, станичными и полковыми казаками, несшими службу «с детми боярскими».
Ратная служба посошных людей
Во время больших войн правительство непременно привлекало на службу городское и сельское население, не исключая «белые» дворы и монастырских людей. Военная повинность была значительной – до одного ратника с 1–5 дворов. В основе установления размеров повинности лежала «соха», то есть определенная податная единица. Ее величина разнилась в зависимости от принадлежности и качества земли. Для служилого землевладения она составляла 800 четвертей доброй, 1000 четвертей средней и 1200 четвертей худой земли; для церковного – 500, 600 и 700 четвертей, для черных земель – 500, 600 и 700 четвертей соответственно. Ополчение, собираемое с «сох», называлось «посошной ратью» или «посохой». Население снабжало ратников оружием, доспехами и содержало их во время нахождения на службе.
В составе русских походных ратей посоха выполняла, несомненно, вспомогательную роль, хотя обязанности тяглых ополченцев были весьма разнообразны. Силами посошных людей выполнялось большинство военно-инженерных работ по устройству дорог, мостов, постройке и укреплению городов, возведению пограничных сооружений в виде земляных валов, засек и т. п. В случаях, требующих участия в боевых действиях большого числа воинов, посошные люди привлекались в помощь ударным частям для выполнения поставленных перед ними задач.[490]
Особенно велико было значение посохи при «наряде» (артиллерии). Пешие и конные посошные люди выполняли работы по перевозке орудий и боевых запасов, обслуживали орудия в период боевых действий, помогая пушкарям и затинщикам в их установке, подносе ядер и т. п. Число мобилизованных к «наряду» посадских людей и крестьян исчислялось многими сотнями и даже тысячами. Во время Ливонского похода 1577 года при находившейся при армии Ивана Грозного артиллерии состояло 8 600 пеших и 4 124 конных посошных ратников (всего 12 724 человека).[491]
Другая повинность населения состояла в охране и защите городов. В мирное время горожане обязались, кроме участия в содержании лиц гарнизонов, нести личную повинность по охране городских и крепостных сооружений. Оборону могли держать и крестьяне, особенно в пограничных уездов, через которые проходили засеки и другие укрепления. Многочисленные документальные свидетельства сообщают о наличии боевого оружия не только у посадских людей, но и у крестьян, проживавших даже в отдаленных от рубежей страны уездах.
Посошная и подымовная служба посадских и уездных людей отличалась обязательностью. Военную повинность по выставлению для участия в военных действиях ратников несло городское население в целом. Набор ратников с городов производился в случае военной опасности с определенного количества дворов. Как правило, воины были вооружены пищалями и несли пешую и конную службу. В 1545 году во время подготовки похода на Казань из Новгорода и его пригородов в армию взяли 1973 ополченцев с обычным вооружением: по 1 ратнику с 3 «белых с нетяглых дворов» (таковых, выставивших 370 человек, оказалось 1111) и по 1 воину с 5 тяглых дворов (соответственно 8013 дворов и 1603 человека). Первоначально с того же числа дворов власти собирались призвать на службу 1000 пеших и 1000 конных пищальников, но ограничились мобилизацией 1354 вооруженных огнестрельным оружием воинов, часть которых (667 чел.) несла пешую службу, остальные – конную.[492]
Значительными были сборы земских людей в период Ливонской войны 1558–1583 годах, при проведении строительных работ в порубежных крепостях и на засеках. Из наказов головам, посылавшихся для сбора ратников перед большими походами Ливонской войны, узнаем, каких людей должны выставить города. Каждый посошный человек обязан был иметь следующий «наряд»: саадак, рогатину или сулицу, топорик.[493]
О размерах посошной повинности можно судить по Пскову, где в 1560 году с каждой сохи на службу выставлялось по 22 человека. Эта повинность была как пешей, так и «коневой» (с подводами).
Общая численность посошных людей в войске могла быть достаточно большой. В Полоцком походе 1563 года боевой состав войска равнялся 43 тыс. человек, а посошных людей было около 80 900 человек; в 1577 году войско состояло из 35 тыс. человек, а посошных, только у «наряда», насчитывалось 12 724 человек пешими и конными.[494] Значительное число посохи в войске объясняется использованием их главным образом на различных военно-вспомогательных работах. В мирное и военное время посошные люди работали на строительстве крепостей и других укреплений, изготовляли речные суда, прокладывали дороги и возводили строения для ямской службы.[495] Им выплачивалось достаточно высокое «мирское» жалованье – на 7 человек 10–12 и даже 13 руб.
Население приграничных мест несло службу преимущественно по сооружению и охране засек и других укреплений на границе. Посадские люди привлекались к гарнизонной и осадной службе в своем городе. В некоторых южных пограничных городах боевую службу наравне с ратными людьми несло не только посадское (незначительное в этих краях) население, но и уездные люди – крестьяне, имевшие огнестрельное оружие, умевшие с ним обращаться.