Весной я был освобожден от лагерей и службы для подготовки в академию и засел за занятия. Лето было томительно жаркое, и я решил заниматься по ночам и спать днем. Я начал ложиться в девять часов утра, вставал к пяти, к обеду, и всю ночь зубрил. Прошло несколько дней такого режима, и как-то, заснув в девять часов утра, я проснулся в восемь часов утра на следующий день. Тут я увидел, что придуманный мною режим не годится, и стал спать ночью, а днем заниматься.
Осенью я отправился в Петербург, выдержал вступительные экзамены в Инженерную академию и поступил на первый курс.
Глава седьмая
Я твердо убежден, что Инженерная академия в то время, когда я в ней учился, была одним из лучших высших технических учебных заведений. Академия ежегодно выпускала небольшую группу инженеров, но то были инженеры, действительно всесторонне развитые не только в области технических знаний, но и в других отношениях благодаря сильно спаянной товарищеской дружбе, при которой знания, опыт и развитие одного передаются и имеют сильное влияние на других членов сплоченного общества. Так как на отдельных курсах учащихся было немного, то наши профессора имели возможность лучше знать каждого из своих слушателей и разбираться в его способностях, стремлениях и охоте к той или другой специальности. При мне поступало на первый курс академии около сорока человек и оканчивало дополнительный курс со званием инженера около двадцати человек, так что фильтрация около пятидесяти процентов действительно давала возможность выделить лучший состав молодежи, как по способностям, так и по трудолюбию. В основном состав наших профессоров представлял собой квинтэссенцию научного мира Петербурга. Лекции таких руководителей, как Будаев по высшей математике, Кирпичев по механике, Шиляченко и Малюга по химии, Веденяпин по отоплению зданий, Щукин по термодинамике, Петров по паровым машинам, Иностранцев по геологии, Макаров по начертательной геометрии и многих других, вызывали громадный интерес, сеяли глубоко семена науки. Непродолжительность трехгодичного курса обучения оправдывалась той подготовкой, которая требовалась для поступления в академию. Для сдачи вступительных конкурсных экзаменов необходимо было иметь не только образование среднего учебного заведения, но и глубокое, всестороннее развитие. Из сотен, явившихся на экзамены, при самом начале отсеивались десятками, и поступала только десятая часть.
Материальная обеспеченность слушателей академии, которые получали полуторное содержание в семьдесят пять рублей в месяц при всех готовых учебниках и чертежных принадлежностях, давала возможность все свое время употреблять на свои занятия и не тратить его на частные уроки для поддержания своего существования. Я лично не совсем был подготовлен для прохождения курсов академии, на вступительном экзамене проскочил фуксом[26] и сам чувствовал, что математика дается мне с большим трудом. Мне следовало, конечно, с первого же курса заняться самообразованием, вспомнить те «зады», которые я игнорировал еще в корпусе. Однако я был легкомыслен и слишком понадеялся на свои чертежные и рисовальные способности, которые, конечно, и здесь были большим плюсом, но которыми нельзя было «затереть» и замаскировать необходимость твердых знаний по математике. Я беспечно оттолкнул от себя занятия по предметам, которые были для меня трудны, на лекциях рисовал портреты профессоров и все свое увлечение обратил на архитектуру и на общение с профессором Султановым, который своими лекциями навевал на меня мечты о будущей деятельности на этом поприще.
В академии не было руководства по архитектурным формам, не было в библиотеке и соответствующих изданий, и нам приходилось зарисовывать в свои тетради с тех чертежей, которые с большим искусством Султанов воспроизводил мелом на доске. Но Султанов был знающим и опытным архитектором, он чувствовал пропорции, а мы в большинстве искажали изображения до такой степени, что не могли ими пользоваться при дальнейших работах по составлению архитектурных фасадов. И вот у меня появилась мысль создать атлас архитектурных форм, который послужил бы не только для нас, но и для будущих слушателей академии. Некий Крестинский, который был уже на старшем курсе, предложил мне свое участие в составлении задуманного атласа, уверяя, что у него собрано много материала. Я охотно пошел навстречу этому предложению и даже легкомысленно согласился на присвоение им звания составителя атласа, оставив себе только скромное наименование исполнителя. Оказалось, что никакого подходящего материала, кроме несвязного текста, записанного на лекциях со слов Султанова, у Крестинского не было. Но я не был этим смущен и весь материал для чертежей подбирал в большой библиотеке Султанова и воспроизводил его химической тушью на кальке для литографского издания альбома. Я был так увлечен этой работой, что не отдавал себе отчета в ее грандиозности. Я сидел за черчением все свободное от лекций время, иногда просиживал ночи напролет; мне было даже трудно оторваться, чтобы пойти пообедать, и я довольствовался чаем с вареньем, которым наполнял свой желудок иногда дня три подряд. В течение нескольких месяцев я покрыл сложными чертежами, при трудном способе черчения литографской тушью, двадцать громадных листов. Среди чертежей были изображения всех римских и греческих ордеров[27], образцы обработки цоколей, стен, оконных и дверных отверстий, отдельные детали карнизов, парапетов и балконов и, наконец, рисунки железных решеток. Я давал чертежи на просмотр Султанову и просил его подписи на каждом листе, идущем в литографию для напечатания. Наконец, работа была мною закончена, и атлас вышел своим первым изданием, к радости моих товарищей и к полному моему торжеству при виде своего первого печатного труда. Цена на атлас была назначена по себестоимости – в пять рублей за экземпляр. В приказе по академии была объявлена мне благодарность за ценный вклад в составление учебных пособий.
Время шло быстро, подходили переходные экзамены, а я же запустил все науки окончательно. Я сделал свое дело для академии, но и академия сделала свое дело для меня. На третьем экзамене по механике профессор Кирпичев меня «провалил». Провал этот не был для меня неожиданностью, но подействовал на меня, как удар молнии; мое самолюбие было задето до предела, и вместе с тем я ясно сознавал, что Кирпичев прав и с моей подготовкой мне не место в академии. Я не находил себе места, не спал по ночам и не видел быстрого выхода из своего состояния. На второй год на одном и том же курсе нас не оставляли. Необходимо было не ранее чем через год держать вновь конкурсные экзамены на первый курс, а до того времени – вернуться на службу в батальон и там перетерпеть насмешливые улыбки завидующих товарищей и уверения, что во второй раз уж трудно попасть в академию. Пришлось взять себя в руки, стиснуть зубы и твердо решить добиться своего, хотя бы путем самого усиленного труда. Но энергии было много, возможность не ускользала. В конце концов я восторжествовал и снова был в академии, хотя потерял два года, но какое значение имели эти два года для целой жизни впереди? Кирпичев оказал мне неоценимую услугу, он заставил меня одуматься, и я ему бесконечно благодарен за всю мою дальнейшую карьеру.
Первый год, проведенный мною в академии, я жил со своим двоюродным братом М. А. Бергом в двух меблированных комнатах на Михайловской площади, в большом доме Жербина. Отец Берга, военный инженер, жил со своей семьей в десять человек в том же доме. Это были очень интересные люди, и я никогда не забуду веселые вечера, проведенные в их доме. Старик Берг, вспоминая своих родственников, любил шутить и говорил: «Один немец – Берг, два немца – Рерберг, три немца – Штакельберг, четыре немца – Унгернштеренберг, и все немцы вместе – Шульц». Берг плохо спал по ночам, а по утрам после кофе садился в качалку и храпел; мы постоянно спорили с ним: я его уверял, что он не спит ночью потому, что спит днем, а он мне доказывал обратное – он спит днем, потому что не спит ночью. М. Берг в этот год находился в командировке и состоял на курсах по минному делу, но посещал свое заведение не больше одного раза в неделю. Помню, что к нам очень часто заходил мой товарищ по академии Н. Н. Ипатьев, родной брат нашего знаменитого химика М. Н. Ипатьева; последний тогда был в Артиллерийской академии, занимал большую квартиру, превращенную целиком в химическую лабораторию. Н. Н. Ипатьев был моим большим другом, помогал мне в занятиях по математике, к которой имел удивительные способности, что, однако, не помогло ему, и он окончил только два года академии, без дополнительного курса, и не имел звания инженера. Он был очень красив, и женщины мешали ему заниматься науками. Потом он женился на Гельцер и удачно служил на Пермь-Котласской железной дороге; имел в Перми свой дом, исторический дом, где жил в изгнании Николай II.
Заходил к нам и мой родной старший брат, художник, который написал с меня маленький портрет, где я, согнувшись, занят черчением своего архитектурного альбома. Портрет этот в настоящее время висит у нас в квартире.
В одном доме с нами, только в другом подъезде, была квартира министра путей сообщения Кривошеина. Когда министр должен был выезжать, его карета становилась на противоположном конце Михайловской площади, и швейцар, выйдя из подъезда, кричал: «Карету министру!» Когда карета подкатывала к подъезду, то из него начинал развертываться мостик из нескольких щитов, обитых красным сукном; последний щит попадал на подножку кареты, и сгорбленная фигура министра мелкими шажками бежала по красному сукну и скрывалась в карете. Эти выезды мне приходилось видеть несколько раз. Рассказывали анекдот, что дочки нескольких министров собрались у своей подруги и говорили о полученных ими подарках. «Мой папа был на Кавказе, – говорит одна, – и привез мне серебряный браслет с черной надписью “Кавказ”». «А мой папа, – говорит другая, – был в Ницце и привез мне ножичек для разрезания книг с надписью “Сувенир де Нисс”