Из самостоятельных работ, кроме работ в военно-инженерном ведомстве, я вел постройку Патронного завода русско-бельгийского общества в Марьиной роще и постройку жилого четырехэтажного дома при Инженерном училище на Бахметьевской улице. В то же время я разрабатывал проект капсульного завода, который должен был строиться около Ростокино, но это не было разрешено земством ввиду опасности производства.
Директором Патронного завода был бельгиец Жетеман, который в первый раз приехал в Россию и своим большим ростом и крепким сложением производил впечатление очень здорового человека. Как-то приехал в Москву главный директор общества осматривать строящийся завод, и бельгийцы просили меня после осмотра свезти их в ресторан и накормить русским обедом. Я повез их в «Эрмитаж»[50] и заказал обед из стерляжьей ухи с расстегаями, царского студня из ершей, баранины с зеленью и гурьевской каши. Они были в восторге и с удовольствием пили полынную водку и квас, находя это чрезвычайно здоровым. Но их восторгу не было границ, когда после обеда я повез их на паре «голубков»[51], дело было зимой, к «Яру»[52] пить шампанское. Жетеман никак не мог понять, как в такое заведение, как «Яр», всех пускали даром, и был настолько «отравлен» прелестями этого учреждения, что зачастил туда ездить, познакомился с цыганами и через год от слабого сердца и больной печени оправдал пословицу «Что русскому здорово, то бельгийцу – смерть».
К постройке жилого дома меня пригласил директор Инженерного училища, где я с самого его основания читал лекции по обыкновенным дорогам, по сметам и технической отчетности. Я состоял преподавателем в училище в течение десяти лет и ушел в 1907 году, когда происходила реакция, вызванная 1905 годом, и директором был назначен инженер Тяпкин. Упоминаю о постройке жилого дома, чтобы сказать, какие были цены на строительстве. Жилой дом с паркетными полами, печным отоплением и хорошей отделкой квартир стоил примерно шесть рублей за кубический метр, то есть в пять раз менее стоимости в настоящее время.
За несколько месяцев до открытия Парижской всемирной выставки[53] в 1901 или 1902 году мы с Клейном поехали в Париж. Это было мое первое путешествие за границу. Мы остановились в гостинице «Лувуа» в номере, состоявшем из двух комнат и уборной с ванной и душем. За все это удовольствие мы платили четыре франка в сутки, а в ресторане при гостинице после хорошего обеда нам подавали в марте месяце свежую клубнику. Ежедневно мы посещали территорию выставки и осматривали производившиеся работы, среди которых наиболее интересными были железобетонные работы, организованные под руководством инженера Геннебика[54]. У меня до сих пор сохраняется путевой альбом, где рукой Геннебика сделаны схематические рисунки железобетонных конструкций, которые в то время только что начинали разрабатываться. Я помню, Геннебик особенно упирал на то, что все растягивающиеся усилия должны восприниматься железом и что бетон должен работать только на сжатие. «Бетон лопнет от одной мысли, что он должен работать на растяжение», – фигурально выражался Геннебик и для доказательства прикладывал поперек железобетонной колонны лист бумаги, создавая искусственную трещину и убеждая, что она не влияет на прочность. Нас поражали французские рабочие, которые объясняли сущность конструкций и совершенно сознательно относились к производимой ими работе. С особым искусством работали штукатуры чистым гипсом, который быстро твердел, и рабочие с шаблоном прямо бежали вдоль стены по подмостям и «вытягивали» длинные карнизы буквально в несколько минут. Эйфелева башня была уже окончена постройкой, и маляры ползали по ней, как мухи. Мы поднимались на самую ее верхушку, где шла уже неширокая винтовая лестница, но верхние ярусы не производили такого впечатления высоты, как два первых подъема. Я много ходил по Парижу, посещая самые глухие кварталы, и, окончательно заблудившись, брал извозчика до своей гостиницы.
Парижские извозчики – это самые большие нахалы, каких мне только приходилось встречать. Если вы садитесь к нему, не торгуясь, предполагая ехать по таксе, то он едет шагом и на замечание – нельзя ли ускорить аллюр, он спокойно отвечает, что если вам не нравится, то никто не мешает вам сойти и идти пешком. А также добавляет, что если вы ему не дадите на чай, то он слезает с козел и идет за вами с протянутой рукой, обращая на вас внимание проходящей публики всякими замечаниями и остротами. Однажды после длинной прогулки я проголодался и решил зайти в ресторан, очень приличный по наружному виду. Ресторан был наполнен рабочими, и когда я спросил самое обыкновенное блюдо – вареное мясо, то мне подали что-то неопределенное и с таким сильным запахом гнили, что есть было невозможно. Я уплатил какую-то монету и постарался незаметно удрать из этого скверного кабака.
На постройку музея часто приезжали посетители, которых приходилось водить по постройке, в особенности если они являлись жертвователями денежных сумм. Я всегда был одет в синюю блузу, и меня часто принимали за десятника постройки. Ректор университета Тихомиров, приехав в первый раз, протянул мне портфель со словами: «Подержи, голубчик» и был очень сконфужен, после того как меня представили в качестве инженера. Когда я сопровождал по постройке миллионера Полякова с женой, несмотря на то что я отвечал им по-французски во время их разговора на этом языке, жена Полякова после осмотра протянула мне десятирублевый золотой. Я взял и сказал, что вы, вероятно, хотите дать рабочим на чай, но у нас рабочих триста человек, и по двугривенному на человека составится сумма в шестьдесят рублей, на которые им и пришлось раскошелиться.
Как-то в газетах появилась статья, в которой, между прочим, говорилось, что на постройке музея происходят работы по подноске больших железных балок и что рабочие со страхом вступали на леса, а Нечаев-Мальцев взошел первым и своим примером ободрил рабочих. Мы послали опровержение и писали, что все приспособления для подъема балок были налицо и что рабочие боялись только того, как бы Нечаев-Мальцев не уехал, не давши им на чай. На другой день приехал с мрачным видом Цветаев и начал говорить, зачем мы затеваем полемику в газетах. Клейн ответил ему на это, что он должен был опровергнуть глупые заметки, дискредитирующие наши способы производства работ. «Это я написал», – с раздражением воскликнул Цветаев. «Ну, тогда придумайте другой способ угождения Нечаеву-Мальцеву», – отвечал Клейн. При доставке на постройку тяжелых камней я всегда вел борьбу с ломовыми, которые часто били лошадей. Однажды я обратил внимание, что ломовой нещадно бьет лошадь по спине и голове палкой и настолько забылся в своем раздражении, что не заметил меня. Я вырвал у него палку и ударил его. На следующий день ломовой, увидав у меня в руках палку, спросил: «Это ты вчера меня бил?» И продолжал: «Это вы здесь нас бьете, а на том свете мы вас лущить будем!»
1904–1914
Глава десятая
В 1904 году я ушел из второй инженерной дистанции в первую, и мне был поручен ремонт здания Манежа на Моховой. Деревянные стропила этого здания пришли в расстройство, отчасти вследствие осадки стены, обращенной к Александровскому саду, где протекала заключенная в трубу речка Неглинка.
Первым долгом я счел необходимым подвести фундамент под стену от угла до полукруглой части, где ранее помещалась церковь и где стена дала осадку около двенадцати сантиметров, судя по нивелировке и по обрезу цоколя. Работа эта являлась сложной из-за большой ширины фундамента, но была закончена в один сезон. Приступая к ремонту стропил, я нашел в архивах инструкцию ухода за ними, составленную еще при инженере Бетанкуре. По этой инструкции рекомендовался постоянный надзор за состоянием стропильных ферм специальным инженерным кондуктором, который еженедельно должен был бы наблюдать через два нивелира по концам здания за уровнем визирок на каждой ферме. Для этой цели на крыше было установлено большое количество слуховых окон, которые еще до меня были заделаны досками вместо стекол, а визирки и нивелиры похищены. Многие хомуты оказались лопнувшими, брусья вышли из гнезд, и деревянные конструкции требовали большого ремонта. Пришлось заказывать новые хомуты, а на некоторые концы строительных ног – чугунные башмаки для связи их с затяжками. Утепление потолка войлоком и насыпкой сверху хмеля от моли было совсем уничтожено временем и его пришлось заменить легким торфяным порошком. Я не знаю, в каком состоянии находится чердак в настоящее время, но при предположении устроить в Манеже кино и пустить много публики надо обратить серьезное внимание на затепление и деревянные конструкции.
Одновременно с этой работой я составлял большой проект целого ряда зданий для предполагавшегося к постройке в городе Орле пехотного юнкерского училища и ездил несколько раз в Орел для переговоров с городской управой относительно отведения земельного участка для этой постройки.
Так как я перешел на службу в первую инженерную дистанцию, то я должен был оставить казенную квартиру в Лефортове, и мы переехали в нанятую мною квартиру на Разгуляе вблизи 2-й классической гимназии, куда поступил учиться наш сын. В этой же квартире мы провели и памятный 1905 год. Я помню, что жена не отпускала меня на улицу в течение двух недель, когда шла на улицах стрельба, и Семеновский полк во главе с полковником Мином занимался «усмирением Москвы».
Сидя безвыходно дома, я занялся работой на токарном станке, сделал деревянную модель своего станка и затем начал точить и вырезать шахматы, которые, с одной стороны, должны были представлять правительственные войска, а с другой – революционных рабочих. Я не успел закончить эту работу, и интересные фигуры шахмат разобрали у меня мои знакомые.