После смерти В. И. Ленина музей его имени на Большой Дмитровке, решив устроить комнату, которая должна была представлять точную копию с кремлевского кабинета В. И., обратился к дирекции Большого театра и к его бутафорским мастерским для выполнения этой работы. Дело было поручено Ф. Д. Остроградскому[74] с административной стороны и мне как ближайшему руководителю работами. Я помню, как часами просиживал в кабинете В. И. Ленина, зарисовывал и снимал копии со всех предметов, лежавших на его письменном столе, и со всей обстановки кабинета. Многие мелкие вещи я выполнял собственноручно, а для меблировки заказывал и покупал в различных магазинах точные копии кресел, шкафов, этажерок и других предметов обстановки. Стены, угловая печь и сводчатый потолок комнаты были выполнены мастерской театра. Я получил письменную благодарность и полное удовлетворение от этой интересной и необычной работы.
Между тем моя частная жизнь протекала с ее горестями и радостями, сменявшими друг друга. В один из праздничных дней я поехал на дачу к Ф. Д. Остроградскому, но на другой же день рано утром меня разбудили сообщением, что сын мой опасно заболел. Приехала жена моего старшего брата и сообщила мне, что сын мой скоропостижно скончался. Эта добрая, отзывчивая и умная женщина взяла на себя тяжелую обязанность сообщить мне о горе, которое, конечно, повергло бы меня в полное отчаяние, если бы она с чисто женской добротой и чуткостью не приняла в моем положении живейшего участия. Своей любовью и ласкою она помогла мне снова стать на путь труда и деятельности, не покидая меня своими заботами ни на один день. Я сильно привязался к ней и полюбил. Она стала моей второй женой и большим другом, и ее взрослые дети стали моими детьми, так как их отец уже давно отшатнулся от семьи и в своем непонятном заблуждении не мог оценить того сокровища, которое сама судьба дала ему в лице редкой жены и исключительных детей – сына и дочери, привязанных к воспитавшей их матери всеми силами души. Мы расписались в загсе Лефортовского района, и Антонина Петровна Рерберг, не меняя своей фамилии, переехала в мой дом по Денисовскому переулку. Мы заняли две комнаты от нашей прежней квартиры во втором этаже, и, кроме того, на низких антресолях помещались две мои рабочие комнаты с полным архивом чертежей и дел за всю мою архитектурную деятельность. В большой комнате, рядом с нашими, поместились мои сестры, которые должны были выехать из дома отца, нижнюю же квартиру заняла семья биржевого маклера Маслих. Эта отвратительная семья, очевидно, привыкшая к легким доходам своей специальности и строившая свое благополучие на неблагополучии других, не только не платила за квартиру, но и категорически отказывалась принять участие в работах по ремонту и отоплению дома. Маслихи заселили свободные комнаты дома своими приспешниками и начали околачивать пороги МУНИ и РУНИ, писать на нас доносы и принимать всевозможные меры, чтобы создать жилищное товарищество и сделаться хозяевами дома. В своих домоганиях они дошли до того, что непременно хотели отнять у нас две комнаты мастерских и «притянули» меня к народному суду, подделав на повестках мою подпись. Я узнал об этом деле только тогда, когда народный суд уже постановил отобрать у нас две комнаты, и принужден был пригласить юриста для защиты своих интересов. В моем деле приняло участие КУБУ и командировало своего юрисконсульта. Два раза народный суд постановлял отобрать у нас комнаты, и оба раза высшая инстанция отменяла постановление народного судьи, делала ему выговор и требовала прекращения дела. Я никогда не умел хлопотать о своих интересах, но в данном случае я считал, что по новым революционным постановлениям дом в две квартиры должны были оставить в моей собственности, и в этом убеждении меня поддержали некоторые мои друзья и знакомые. Однако оказалось, что открытая против нас темная кампания сильнее, главным образом своей бессовестностью, и дом был муниципализирован для образования жилищного товарищества в двух небольших квартирах. Мы платили за свои комнаты вдвое больше, чем все остальные жильцы вместе взятые. В комнатах стояли временные печи с железными трубами, стало холодно и сыро. Мы с женой мечтали найти новую квартиру, тем более что все неприятности и постоянные объяснения по поводу наших комнат сильно расстроили здоровье моей жены.
Две осени, когда я несколько освобождался от своих работ, мы провели вне Москвы: один раз мы совершили прекрасную прогулку по Волге от Нижнего до Астрахани и от Нижнего до Перми. Это путешествие заняло двадцать восемь дней и доставило нам громадное удовольствие. Другой раз мы поехали в Крым. Доехав до Севастополя, мы сели в автомобиль с тремя другими пассажирами. Мы отъехали около десяти верст, как вдруг подверглись нападению разбойников в количестве семи человек. В масках и вооруженные револьверами, они остановили нашу машину и начали нас грабить. Ехавшие за нами автомобили остановились вдалеке и не решались прийти к нам на помощь. Жена моя настолько не потеряла присутствия духа, что даже прикрикнула на грабителей, когда они уже слишком стали меня тормошить, обыскивая карманы. В конце концов нас высадили из автомобиля, и он уехал со всеми нашими чемоданами, а мы остались среди дороги. Спутники наши пошли навстречу отставшим машинам и вскоре уехали обратно в Севастополь, а мы пошли потихоньку пешком, причем жена бросила на дорогу букет цветов, единственную вещь, которая осталась при нас. Когда мы прошли около версты, нас нагнал грузовой автомобиль с помидорами и баклажанами, мы уселись на них и, въехав в Севастополь, увидели нашу машину с вещами, среди которых не хватало одного-двух чемоданов. Мы немедленно поехали в МУР и заявили о происшествии, начальник милиции быстро отреагировал на наше заявление и принял энергичные меры. Вскоре наши пропавшие чемоданы, из которых один был разрезан ножом, были нам возвращены. Мы слышали выстрелы милиционеров, которые преследовали грабителей. На обратном пути нам рассказывали, что была арестована целая шайка, около сорока человек, и несколько из них были расстреляны. В результате мы получили обратно все наши вещи, за исключением нескольких золотых вещей, которые лежали в ручной сумочке жены, и нескольких сот рублей, которые были у меня отобраны грабителями из кошелька. Мы переночевали в Севастополе в доме, хозяева которого любезно предложили нам приют, и рано утром на том же автомобиле поехали в Сарры, в дом отдыха Хлебопродукта, куда мы получили приглашение приехать.
Вскоре, однако, мы перебрались в частный пансион, который был ближе к морю, где нам отвели лучшие комнаты и где нас более изысканно кормили. В Крыму мы провели около месяца, купались и бродили по довольно скучным окрестностям, что не помешало нам отдохнуть и жене поправить свое здоровье. На обратном пути мы увидели на дороге брошенный женой букет цветов. Вся окружающая местность была очищена от кустарников, в которых тогда укрывались наши грабители.
Глава четырнадцатая
Мы вернулись в Москву, где снова началась наша трудовая жизнь, сопровождаемая иногда неприятностями «квартирного вопроса». Жена чувствовала себя гораздо лучше летом, когда уезжала на дачу в поселке «Старые горки», около станции Болшево Северных железных дорог, куда я приезжал один или два раза в неделю, отрываясь от своих занятий. Жизнь в Москве после объявленного НЭПа значительно оживилась: открылись частные магазины, государственная торговля подтянулась, и Охотный ряд стал снова показывать обилие всяких продуктов.
Я помню торжественное празднование пятидесятилетнего юбилея трудовой деятельности декоратора и машиниста Большого театра К. Ф. Вальца. Старик, которому было под восемьдесят, продолжал свою работу на сцене и бодро руководил театральными постановками. Часто возмущаясь, он критиковал работу новых декораторов и их новые направления. При директоре театра Колоскове Вальцу объявили об его отставке, и надо было видеть горе старика. «Неужели я не могу больше бывать в Большом театре?» – воскликнул он, и было видно, что его положение равносильно смерти. К счастью, через влиятельных лиц удалось подействовать на Колоскова, и последний не только отменил свое решение, но и написал Вальцу очень любезное письмо, в котором предоставлял ему право по-прежнему продолжать свою службу. Помню другой вечер, когда после спектакля в Экспериментальном театре к нам домой приехали ужинать Собиновы, и мы распили бутылку коньяку 1811 года, которая хранилась у нас после ликвидации винного погреба знаменитого «Старобубновского трактира». Эту бутылку мы получили в подарок от товарища моего сына, молодого Бубнова, сына известного профессора.
Артисты Большого и Малого театров и других московских театров чувствовали потребность общения, так как бывшие литературные кружки и другие общественные собрания были закрыты. По предложению А. И. Южина и Ф. Д. Остроградского небольшой группой лиц был организован «Кружок друзей искусства и культуры». Было найдено небольшое помещение в особняке по Богословскому переулку, против театра, бывшего Корша, и открыт артистический клуб для литературных собраний и концертов. Клуб этот быстро приобрел большую популярность, и масса артистов и их знакомых собирались в нескольких небольших комнатах особняка, где часто проходили чрезвычайно интересные концерты московских артистов, квартета имени Страдивариуса и приезжающих ленинградских артистов. Примерно через год после открытия деятельность этого кружка несколько изменилась, появились недоброжелатели, и кружок перешел в другое помещение подвала – по Тверской улице, уже изменив свою «физиономию» и превратившись в своего рода ресторан для артистов. Позднее для кружка было выстроено специальное помещение при кооперативном доме Малого театра в Пименовском переулке, и клуб опять стал функционировать по своему прежнему направлению. Однако устойчивость этого учреждения уже была нарушена, и в настоящее время оно представляет собой обычную столовую для всех театральных деятелей.