— Это концертный псевдоним, — пояснил Мосягин, закованный в наручники.
— Администратор заставил вас выступать под этим именем? — спросил милиционер растерянную певицу.
Перепуганная Курочкина кивнула.
— Что ты мелешь, Тоня? Ты сама выбрала красивое имя, — возмутился Мосягин.
— Мы выясним роль каждого из вас в преступной схеме, — заверил Невзоров. — А сейчас помолчите.
Капитан воспользовался директорским телефоном и позвонил в Лазаревское, где на параллельном концерте еще одной Арины Славской работал его коллега.
— Привет! Что у тебя? Паспорт солистки проверил? — спросил он в трубку и выслушал ответ. — Поет, как на пластинке, и по паспорту Арина Славская. Ну, теперь понятно, кто из двоих мошенник. Я своих задерживаю, а ты извинись за беспокойство, попроси автограф для моей жены и не мешай артистам работать.
Капитан положил трубку и отдал приказ патрульным:
— Подозреваемых увести! Доставить в отделение и держать по отдельности, чтобы не могли сговориться.
Ошеломленный Мосягин не знал, как отнестись к услышанному. У фиктивной дублерши паспорт Славской? Не может быть, он сам нанимал эту Сидорову! Но если он расскажет правду, то только усугубит свою участь.
25
— Кайф! Классно получилось! Мы сделали Мосягина! — радовался Самородов после ухода полицейских из концертного зала.
— Круто! — поддакивал Васьков.
— Менты перед нами извинились, а Мосягина загребли! Их группы нет, а наша осталась.
— Наша? — с сомнением переспросила Сана.
Девушка понуро сидела в гримерке, отодвинувшись от зеркала и опустив голову. Невозмутимый Васьков разливал коньяк по стаканам, а Самородов не находил себе места от распиравшей его гордости.
— Уголек, ты что, не рада? — Антон растормошил Сану и сунул ей стакан с коньяком. — Прежней Арины Славской нет. Теперь Славская — это твой голос и сиськи с ногами с правильным паспортом. Выпьем за нашу победу!
Мужчины выпили залпом, Сана пригубила стакан, понимая, что с каждой каплей спиртного лишает себя уникального слуха. Пусть так, пока на душе муторно, лучше забыться.
В дверь постучали, в гримерку просунулось встревоженное лицо Левона. Конферансье в концертном фраке сейчас уже не напоминал напыщенного пингвина, а стал похож на озирающуюся утку.
— Я извиняюсь. Мне сообщили об аресте Иосифа. Боюсь, что это серьезно.
— Это прекрасно! — взревел Самородов, затащил конферансье в гримерку и угостил коньяком.
Левон выпил, но его настроение не улучшилось. Он причитал:
— Мы вляпались, надо сматываться.
— Без паники. Это Мосягин вляпался, а наша группа может работать как раньше, — излучал оптимизм Самородов. — Гастроли расписаны надолго вперед, ведь так, Левон?
— Так-то оно так, — промямлил конферансье, растерявший умение болтать без умолку на любую тему.
— Ну, вот! Группа у нас есть, певица — лучше не бывает, оргвопросы я беру на себя. Ты с нами, Левон?
— Если будете решать вопросы. Я, знаете ли, не люблю сложных вопросов. Мое дело, наоборот, — помогать народу забыть о всех проблемах.
— Вот и займись этим, Левон. Успокой музыкантов. — Антон вручил ему непочатую бутылку коньяка.
Конферансье принял бутылку и скорчил смешную рожицу обиженного:
— Одной будет мало, уважаемый.
Самородов рассмеялся и похвалил:
— Ты настоящий артист, Левон! Витек, у нас осталось? Отдай последнюю. — Он похлопал конферансье по плечу и заверил: — Для ребят ничего не меняется, работаем, как раньше.
Однако, как раньше работать не получилось. Первое время концерты продолжились по прежним договоренностям, но директора концертных залов с недоверием отнеслись к незнакомому администратору. Они знали о печальной судьбе Мосягина, его махинациях с неучтенными концертами и билетами, сами участвовали в серых схемах и опасались, что проверяющие органы придут и за ними. В один день дельцы шоу-бизнеса вдруг стали «белыми и пушистыми» и ни в какие сделки с неизвестно откуда появившемся Самородовым вступать не желали.
Все концерты Арины Славской проводились официально, выручка перечислялась Госконцерту, а исполнителям начислялась фиксированная ставка, в соответствии с их категорией. Музыканты, привыкшие к дополнительным заработкам из рук в руки, стали проявлять недовольство. Формальной солистке, не имевшей никаких заслуг, начислялась мизерная ставка. Но и этих денег новоявленная Арина Славская получить не могла, потому что по бухгалтерии проходила под настоящим именем Елены Сидоровой.
Сана Шаманова не роптала, она с душой отрабатывала концерты и утешалась тем, что рядом с ней любимый человек. Но эйфория Самородова быстро улетучилась, а с ней и любовный пыл. Сталкиваясь с трудностями, Антон мрачнел с каждым днем.
Поначалу он тратил украденные у Мосягина деньги, чтобы гасить недовольство в группе. Он надеялся вернуться к серым схемам и восполнить расходы, но чем настойчивее предлагал махинации директорам концертных залов, тем сильнее те шарахались от него. Для концертной мафии он оставался чужаком, с которым лучше не связываться.
Постепенно концерты сошли на нет. Левон переметнулся к другому администратору. Музыканты пьянствовали и подкалывали фальшивую солистку, советуя сушить сухари, потому что, если уж с настоящей Славской так поступили, то с ней вообще церемониться не будут. Испуганная девушка стояла на концертах столбом, забыв о красивых телодвижениях.
Антон понимал, что одного лишь голоса Саны недостаточно для успеха. Курортные гастроли окончательно провалены — и это полбеды. В будущем потребуются новые песни, студийные записи, выступления на телевидении. Для этого нужны дружеские связи, но в музыкальную тусовку просто так не пробиться, это тесный круг стареющих звезд, ощетинившийся против молодых конкурентов.
Фальшивая Арина Славская стала шарахаться своего нового имени и в конце концов сбежала в Москву, чтобы восстановить прежний паспорт и получить официальную зарплату за летние месяцы. Это стало последней каплей в развале группы.
Однажды ранним утром, пока Сана еще нежилась в постели, Антон разбудил ее. Он был одет, а у его ног стоял собранный чемодан.
— Мой отпуск закончился, я возвращаюсь в Барнаул, — грустно сообщил он.
Девушка села в кровати, с тревогой глядя на него.
— Я с тобой? — спросила она.
— Ты снова хочешь стать уборщицей? — кисло улыбнулся он.
— Я для тебя только уборщица? — растерянно произнесла Сана, собираясь продолжить: не подруга, не жена, не любимая, даже не партнерша по отъему денег у мошенников. Как же так?
— Уголек, я оставил тебе на жизнь. — Антон показал деньги на столе. — До следующего лета тебе хватит.
— До следующего лета, — разочарованно повторила девушка.
— Ты пойми, нам надо затаиться, а потом мы снова заработаем, как раньше, без концертов.
— Я хочу петь, — честно призналась Сана.
— У тебя классно получается, — похвалил Антон. — Езжай в Москву, там больше возможностей. А мне с Витьком пора отваливать, дорога длинная.
Когда он ушел, Сана первое время слушала: не вернется ли при выходе из гостиницы, не передумает ли, задержавшись на светофоре, а может, вот сейчас резко развернет машину и останется в городе. Когда родное урчание двигателя бесследно рассеялось вдали, она упала лицом в подушку и долго рыдала.
26
Тропинка в снегу, протоптанная вокруг заурядного московского кинотеатра, привела Сану Шаманову ко входу в подвальное помещение.
«Убогое местечко для Жени Якобсона», — подумала Сана, спустившись в плохо освещенный коридор с трубами над головой.
Евгений Якобсон представлял молодое поколение концертных администраторов без чванливой заносчивости мэтров и высокомерия чиновников от музыки. Высокий, нескладный, весь, как на шарнирах, но жутко деловой. Не битый жизнью он ничего не боялся и смело договаривался с кем угодно и о чем угодно. Помимо денег Женя ценил время, поэтому говорил коротко и по делу.
Когда Сана осталась не удел, он прибрал вокалистку к рукам, сделав заманчивое предложение:
— Сотка в неделю и работаешь только со мной. Что скажешь?
Сана восприняла приглашение, как подарок судьбы.
Якобсон использовал ее способности сходу запоминать и точно копировать мужские и женские вокальные партии. Болезненная тяга народа к западной музыке была на подъеме и любой советский ансамбль исполнял на концертах зарубежные шлягеры. Песни звучали фальшиво из-за ужасного произношения исполнителей, и только на тех концертах, где тайно пела Сана, зрители были в восторге и обеспечивали кассу. Ей не нужно было понимать текст, она идеально повторяла один раз услышанное.
Звуки музыки привели Сану в просторную подвальную комнату, где репетировали музыканты. Перед ними на бетонном полу синхронно двигались под музыку три темнокожие девушки и черный вертлявый парень. Женя Якобсон, как театральный режиссер, то и дело им что-то подсказывал.
Увидев Сану, он продолжил работу, одновременно разговаривая с ней.
— Привет, Шаманка! Слышишь, что играем?
— «Boney M», — ответила Сана.
В декабре 1978 знаменитая западная группа впервые приехала в Советский Союз и как раз в эти дни давала концерты в Москве.
— Бони — это чума! Небывалый ажиотаж, — делился восторгом Евгений. — Официально билеты по шесть рублей, но в кассах их нет, разошлись по министерствам и партийной номенклатуре. А перепродают их по двести пятьдесят! Жаждущих — море! Народ выкладывает две месячных зарплаты за яркое зрелище. Чума!
Сана пожала плечами:
— Зачем позвал, Женя?
— Как обычно, шаманить. Озвучить этот маскарад.
Якобсон верил, что удивительные способности Сане достались от деда-шамана, и не исключал, что сибирской девушке со шрамом помогают потусторонние духи.
— Стоп! — Якобсон хлопнул в ладоши, музыка стихла.
Администратор накинулся на темнокожего парня:
— Твое дело танцевать! Петь и не пробуй, твой микрофон отключен. А вы, девочки, не на заводской дискотеке парней клеите, а на большой сцене выступаете. Движения раскованные, но не вульгарные, бедрами больше, бедрами! На лицах томные улыбки, а взгляды на зрителей, скользите глазками. Вы же видели, как «Boney M» выступают. Я на вас кучу бабла угрохал, на концерт отправил.