Миша сказал Володе, что он любит Олечку, Володя ответил, что и он любит Олечку.
Миша сказал, что он давно любит Олечку, Володя ответил, что он любит Олечку уже почти полгода.
Миша заявил, что он на три года старше Володи и поэтому приоритет принадлежит ему, Володя ответил, что в вопросах любви приоритета не может быть.
Наконец, Миша указал на то обстоятельство, что он уже занимает некоторое положение в обществе, а Володя еще студент с неопределенным будущим. На это Володя ответил, что он возьмет с Олечки слово и она будет ждать, пока он окончит университет.
— Тебе твой отец не позволит жениться на Олечке! — почти крикнул Миша. На эту брошенную с силой фразу Володя только усмехнулся.
Крепкой дружбе братьев как будто бы стала грозить опасность. Понимая это и желая спасти все хорошее, что было за эти два с лишним года, они напрягли все свои внутренние силы и отогнали дух противоречия, который мог бы привести их к ссоре. Выдержанно и спокойно Миша спросил:
— Ну, что мы будем делать?
— Давай метать жребий, — ответил Володя, — чья будет решка, тот навсегда отойдет от Олечки и в сердце своем не даст места горечи.
Так и сделали. Кинули монету. Решка досталась Володе. Не говоря ничего больше, братья обнялись и крепко поцеловались. Нависшая туча рассеялась.
Все, что я здесь записал о метании жребия, я слышал от моей тетки Марии Павловны, когда мы, уже после революции, сидели на балконе чеховского дома в Ялте.
Прошло не больше двух недель после того, как Миша и Володя благополучно решили важнейшую проблему. Жизнь текла своим чередом. Все было спокойно, и вдруг произошел скандал. Описал этот скандал Володя в письме к матери в Ялту от 4 сентября 1914 года. Я привожу здесь это письмо:
«Вчера в нашей мирной компании случилось из ряда вон выходящее событие.
Вечером я и Борис сидели у Станислава, вдруг Станислава просят к телефону, он уходит и возвращается весь красный, чем-то пораженный, отзывает нас в сторону и объявляет: „Миша женился на Оле Книппер“.
Когда мы приехали к ним на квартиру (т. е. на квартиру к Мише. — С. Ч.), вскоре явилась тетя Оля, которую кто-то известил, и ты не можешь себе представить, что тут было! Ольга Леонардовна хотела бить Мишку, потом раздумала, падала в обморок, рыдала; в другой комнате с Олей была истерика, в третьей без сознания лежала Наталья Александровна. Скандал был грандиозный и продолжается посейчас. Чем все это кончится, не могу себе представить.
Тетя Оля дала телеграмму в Петербург, и, вероятно, завтра приедут родители. О, ужас! Мы с Борисом торжественно дали слово не жениться!!! Мишка хотел лично известить тетю Машу о своем браке, но я думаю, не скоро соберется, некогда! Я думаю, что ничего, если ты ей об этом сообщишь, только, ради бога, чтобы это не распространилось и не вышло за пределы нашей семьи, я думаю, что нельзя распространять, так как бог весть, что еще произойдет. Очень жаль тетю Олю, которая страшно потрясена, но не меньше жаль и „новобрачных“, которые очень жалки! До приезда родителей Оля живет у Ольги Леонардовны, как будто ничего не случилось».
Выписанная из Петербурга Олечкина мать Луиза Юльевна не замедлила приехать в Москву и тут же увезла дочь в Петербург, а затем в Мартышкино. Брак был нарушен по инициативе Ольги Леонардовны. Но брак был церковный, законный, жених и невеста были надлежащим образом записаны в толстые церковные книги, и поэтому брак мог быть расторгнут лишь постановлением Духовной консистории, а для подачи прошения о разводе не было абсолютно никаких оснований. Ольге Леонардовне и родным пришлось примириться.
Дела Мишины в театре в этот сезон 1914/15 года шли превосходно. На основной сцене МХТ он сыграл роль Миши в пьесе Тургенева «Провинциалка», а в Студии — большую роль Калеба в пьесе «Сверчок на печи» (режиссер Б. М. Сушкевич, премьера 24 ноября 1914 года). Володя зубрил статистику и прочие дисциплины второго курса университета. Жизнь текла с ее радостями и горестями, а в это время на фронтах войны кровь текла рекою, и люди стояли в окопах по колено в мерзлой грязи.
В августе 1916 года родилась Ольга Чехова 4-я. Так называла Мария Павловна дочь Миши и Оли. Она имела при этом в виду, что в семье Чеховых было уже три Ольги: Ольга Леонардовна, моя мать Ольга Германовна и Ольга Константиновна, жена Миши.
Однако Мишин брак не дал ему счастья, а, наоборот, по-видимому, способствовал развитию глубокой душевной депрессии, дошедшей в 1916 году до острого нервного расстройства. Уже вскоре после окончания медового месяца у супругов начались разногласия. Она, воспитанная в чопорной немецкой обстановке, не мирилась с широтой его характера и равнодушием к окружающему быту. Философский склад его ума был чужд ей, воспринимавшей лишь поверхностный тонус жизни. Думаю, что в свой духовный мир, в свое святая святых он ее не допускал и поэтому, вероятно, представлялся ей просто ненормальным. Усиливались нелады со свекровью. Ведь свекровь лишилась сознания, когда узнала, что ее единственный сыночек, ее обожаемое нёщечко, женился без спроса, привел в дом молодую хозяйку. Для Натальи Александровны началась пора жгучей ревности, что, конечно, не способствовало миру в семье. По-видимому, жена была настолько чужда Мише, что в своих воспоминаниях он даже не упоминает о ней, как будто ее вовсе не было. В книге «Путь актера» он делает подробный анализ гнетущих представлений, которые появились у него еще в детстве и достигли полного развития в 24–25 лет. Он описывает свое тяжелое душевное состояние, не изменившееся даже после принятия в Художественный театр, описывает нервную напряженность, которую он искусно скрывал от внешнего мира. Эта умелая маскировка и вводила в заблуждение многих. В поисках выхода из невыносимого состояния Миша обращался к философии, этике, религии, учению йогов, обдумывал способ самоубийства, стал пренебрегать театром. Нелады с женой усилились, и в конце 1917 года она ушла от него. В это же время застрелился Володя. Самоубийство двоюродного брата, конечно, произвело на Мишу сильнейшее впечатление и, быть может, удержало его от аналогичного поступка.
Мучительная внутренняя работа продолжалась. Он так описывает это время:
«Решив навсегда порвать с театром, я стал думать о способе добывания средств к дальнейшему существованию… Я решил вырезать из дерева шахматы… стал думать о переплетном ремесле… Я продолжал пить и под влиянием вина писал различные сочинения на невероятные темы. Я описывал, например, очень подробно и пространно, мгновение за мгновением, состояние человека, попадающего под колесо трамвая… Вопрос о добывании средств к существованию становился все острее. Один из моих друзей дал мне однажды совет открыть театральную школу… Экзаменуя приходивших ко мне учеников, я отбирал себе состав будущей моей Студии. В моей запущенной и неуютной комнате протекали первые уроки» (101–102).
Здесь необходимо упомянуть, что Студия эта сформировалась в 1918 году, когда свирепствовал голод, тиф, разруха. В этом же году умерла Мишина мать Наталья Александровна. Миша был в таком состоянии, что даже не запомнил, где похоронил ее, и могила ее так и осталась неизвестной. Но, как ни странно, со смертью матери у него начался внутренний перелом к лучшему. В этом же направлении воздействовала и педагогическая деятельность.
«Четыре года, — пишет он, — существования „Чеховской Студии“, как ее называли ученики, сыграли в моей жизни большую роль. В эти же годы медленно начало восстанавливаться мое здоровье».
Нельзя не отметить также благотворную роль второй жены Михаила Александровича — Ксении Карловны Зиллер, с которой он вступил в брак 3 июня 1918 года. Это была дочь владельца московского завода автомобильных масел, очень симпатичная женщина, с которой было легко. Я не знаю, при каких обстоятельствах Миша познакомился с нею, как протекал роман и как их отношения завершились браком. Мне ясно только то, что она полюбила, по существу, не человека, а развалину и сумела эту развалину вернуть к жизни.
Кризису помогли также несколько сеансов гипноза врача В. П. Каптерева и приглашение Студии МХАТ выступить в «Потопе».
Михаил Александрович вернулся в театр.
Процесс душевного оздоровления шел быстрыми шагами и был настолько действенным, что в 1920 году Миша уже смог принять предложение готовить роль Эрика XIV, а несколько позже роль Хлестакова.
Премьера «Эрика XIV» состоялась 29 марта 1921 года, премьера «Ревизора» — в следующем сезоне, 8 октября 1921 года.
После Эрика и Хлестакова Миша, как известно, стал знаменитостью. Он так играл эти роли, что получил полное и всеобщее признание во всех театральных кругах, в том числе и во враждебных. Талант его поражал и удивлял как работников театра, так и широкую публику. На эти спектакли билеты всегда были проданы, ему устраивали овации, фамилия «Чехов» опять стала греметь.
Здесь я, к сожалению, должен сказать, что этот быстрый скачок от трагически больного, душевно разбитого пьяницы и пессимиста к актеру огромной славы, к кумиру многих поклонников не понравился кое-кому из соратников и товарищей Миши по Студии МХАТ.
Но об этом речь впереди, а пока несколько слов о себе.
Голод и разруху, охватившие всю страну, наша семья переживала на родине старшего поколения Чеховых, на родине моего отца в Таганроге. Я вырвался первым из этого провинциального городка. В начале 1922 года я написал в Москву моему другу Сергею Сергеевичу Толстому письмо с просьбой о приюте. Квартира Толстых в Малом Левшинском переулке была переполнена, и Сергей Сергеевич отправился к Михаилу Александровичу для беседы о моем приезде. Миша без колебаний дал согласие приютить меня впредь до нахождения мне комнаты или прибытия родителей.
Приехав в первопрестольную столицу, я с Казанского вокзала направился трамваем к Толстым. На улице меня ошеломило движение, но я был поражен убогостью внешнего вида Москвы. У домов — стены в трещинах, обвалившаяся штукатурка; на мостовых волнообразные поперечные гребни слежавшегося коричневого снега, тротуары — в ухабах, пешеходы падают. И везде очереди, очереди, очереди.