Заметив, как я проезжаю мимо в большом «кэдди», Джейсон звонит мне на сотовый. Я вывожу звонок через громкую связь машины.
– Йо, босс. Как оно, ничё?
Это ирландское деревенское выражение Джейсон подцепил у меня. А когда хватает духу, подделывается и под мой акцент.
– Ага, оно ничё, но меня нонче сильно припекло, и надо держаться подальше от клуба. Ты достаточно крут, чтобы управиться с Майком, если тот покажется?
Джейсон рычит в телефон:
– Ага. Я так крут, что управлюсь с этим всуесосом в клеточку.
Скверно. Джей уже в режиме DEFCON 2.
– Эй, партнер, полегче! У Майка уйма тел, чтобы бросить их на это дело. А у нас – нет. Побьешь ты Майка или нет, он просто вернется с пушками. Так что нежно-нежно, comprendé[39]?
– Усек, Дэн. Ты-то провернешься, братан?
– Утвердительно, брателло. Я буду в ажуре, если смогу обернуться без палева.
Утвердительно. Брателло. Без палева?.. У меня ни стыда ни совести. С такими успехами скоро начну прикладывать к уху ладонь ковшиком и говорить «аюшки?».
Поездка в Манхэттен занимает всего два часа, но воспринимается, как будто отняла у меня лет пять жизни. Я вижу «фараонов» за каждым ветровым стеклом и на каждой крыше. Если у архангелов и бандитов и есть что-то общее, то это их желание излить свою месть на всякого, кто причинит небольшие телесные повреждения членам их братства. И добавление в коктейль фаллоимитаторов и видео на «Ю-тьюб» лишь усугубляет возбуждение обеих сторон.
Архангелы отомстят, и голову даю, месть будет совершенно диспропорциональной.
Мой мозгоправ Саймон Мориарти однажды сказал мне, что я одержим местью, на что я ответил: «Одержим местью? Кто тебе сказал? Я его прикончу».
Как же мы смеялись! Счастливые времена. Я грущу по тем дням, когда все мои неприятности ограничивались моей же головой. Теперь же проблемы исходят извне и вооружены до зубов.
Я делаю краткий звонок Эдит, чтобы дать ей знать, что я в пути с грузом, и мой треп приводит Эвелин в чувство. Она прохаживается двумя пальцами по своему скальпу, морщась, когда они наталкиваются на упругий гребешок швов.
– Боже, – говорит Эвелин. – Скверно дело. У тебя есть в этой машине что-нибудь выпить, приятель? Что-нибудь для девушки, чтобы поправиться.
Мне начинает казаться, что все женщины в моей жизни активно стараются забыть, кто я такой.
– Эвелин. Я Дэниел, помнишь? Сын Маргарет.
Искоса бросив взгляд на тетю, я вижу, как она распадается. Вся эта ненависть к себе губительна для внешности. Говорят, глаза – зеркало души, но лицо – путеводная карта былого, что оказалось бы недурной татуировкой для людей, любящих накалывать себе на руки целые абзацы.
Черты Эвелин вваливаются, будто ее ударили в лицо. Губы сморщиваются и поджимаются в ниточку, утаскивая за собой нос и подбородок. Лоб на миг разглаживается, а потом снова покрывается глубокими морщинами, будто переведя дыхание. Сухая кожа Эвелин лупится на носу, а щеки усеяны веснушками. Она сопит носом, как медвежонок, и вдруг принимается рыдать в голос. Я смущен, но вовсе не потому, что взрослым не пристало плакать. Я видел, как взрослые мужчины плачут на поле боя. Я и сам делал то же самое несколько раз, скукожившись в укрытии в ожидании снаряда с моим именем на нем, но взрослые не воют. Это хуже, чем не удержать кишечник.
– Эй, – окликаю я. – Эй, да брось!
Гений, правда? Мне следует быть профессиональным утешителем. Уж наверняка у меня в обойме отыщется еще парочка банальностей.
– Да ничего, Эвелин. Я же уже здесь.
Эти жалкие überтрюизмы только усугубляют ее причитания. Эвелин уже блеет, как коза, впиваясь пальцами в собственные ноги. Не знаю, что делать. Я в полнейшем тупике. Может, надо съехать на обочину и обнять ее или что-нибудь в том же роде?
И потому я ничего не делаю. Качу дальше, ожидая, пока из моей тети выйдет пар. Мало-помалу она успокаивается, туго натянув свою изношенную юбку, будто скрывая наготу, и говорит тоненьким от причитаний голоском:
– Дэн. Дэниел. Дэнни. Мне больно, племяш. Мы не можем остановиться у винного магазина? Мне нужно только вмазать. Раздавить стопочку.
Вмазать, раздавить, бахнуть… Сплошь термины, связанные с насилием. Почему бы это? Похоже, над этим мне стоит угрюмо поразмыслить как-нибудь в будущем, когда нападет сентиментальность. Может, это и важно, но, чтобы ухватить мысль, мне надо надраться.
Надраться. Ну вот, опять.
– Нет, Эвелин. Нам надо добраться до места. Находиться сейчас рядом со мной небезопасно. Ты выбрала неудачный момент, чтобы пойти на контакт.
– Извини, – бормочет Эвелин, чеша предплечье. – Я собиралась на прошлой неделе, но что-то случилось в Квинсе. Я встретила этого типа, и он мне крутнул динаму. Можешь поверить? Мужик мне крутнул динаму. Когда-то это я крутила динаму другим. Ну, знаешь, прежде чем все покатилось под откос.
– Ты в полном порядке. Выглядишь хорошо. Тебе только нужно провести выходные в одном из этих спа. Может, пара-тройка уколов тиамина… И будешь лучше некуда.
Это правда, выглядит Эвелин хорошо. Она – тощая пьяница без единой седой пряди в темных волосах. Я так и вижу, как она с помощью этого лица раскручивает мужиков. У нас с Зебом есть такой прикол с наблюдением за людьми, когда мы пытаемся определить, вправду ли девушка красивая или просто юная. Полагаю, мы в полном праве играть в эту игру, ведь сами-то мы просто дьявольски безупречны. Но суть в том, что некоторые лица наделены долговечной красотой. Другие же, едва достигнув тридцати, теряют привлекательность одним махом. Красота Эвелин не скоропреходяща. У нее тонкие черты и чистая линия шеи того рода, который люди фотографируют и показывают своему пластическому хирургу. И мне больно думать о том, что младшая сестренка моей матери пользуется своей внешностью, чтобы насшибать немного денег на пиво.
Эвелин причмокивает губами:
– Инъекции витаминов? Избавь меня, Дэн, ладно? Я пускалась по этому пути дюжину раз. Мне нужен только пузырь. Может, еще пара таблеток перкодана от этой проклятой головной боли.
Я обнаруживаю, что теряю терпение быстрее, чем обычно. Боже, я же был вышибалой половину своей взрослой жизни. Я разбираюсь с пьяньчугами что ни день. Но это ведь Эвелин. Милая, храбрая Эвелин, вылитая моя мать. Так что, шлепнув по рулю ладонью, я выпаливаю:
– Возьми себя в руки, тетя Эвелин. Ради бога, ты же младшая сестренка моей мамы. Ты – все, что от нее осталось.
Эвелин смеется. Несомненно, в трущобах она встречает субъектов и похуже моего.
– Ладно, племяш. Ого! Я все, что от нее осталось. Что за глубокомысленное дерьмо! А я-то тут думала, что сама по себе.
– Я вовсе не то имел в виду.
– Расслабься, Дэнни. Тебе не помешало бы выпить. Что скажешь, если мы съедем на обочину и опрокинем парочку? Поговорим о былых деньках. Помнишь эту штуку насчет вертела?
Она погубила это воспоминание в моих глазах. Замарала своей алкогольной неряшливостью. Долбаные алкоголики.
Эгоисты.
Тоже мне, болезнь сраная!
– Пожалуйста, Эвелин, посиди спокойно, лады? – Я уже умоляю; забавно, как быстро все возвращается на круги своя. «Пожалуйста, папа. Посиди спокойно. Давай сделаю тебе чашку чаю».
Эвелин дергает свой ремень.
– Особого выбора у меня нет, а, Дэн? Ты меня похищаешь?
– Эй, это же ты пришла ко мне, забыла?
– Я думала, мы сможем потусоваться. Чуток погулять, как раньше.
Первый глоток алкоголя дала мне Эвелин. Шерри для кулинарных нужд, как сейчас помню. Отвратная бурда, но в похищении ее из буфета было нечто гламурное. Однако теперь позолота поистерлась. Ничего гламурного в женщине среднего возраста с пятнами на нижнем белье нет.
– Ты нагулялась уже достаточно. Как ты меня нашла?
– Хранила твои открытки, Дэн. Последняя была из Клойстерса.
Что за глупый вопрос! Держу пари, мои эпистолы ободрения по-настоящему помогали Эв во время похмелья.
– Значит, так? Ты просто шла по списку?
Эвелин пятерней расчесывает свои спутанные волосы перед зеркальцем козырька.
– Шкет, ты и есть весь список.
– Значит, помощь тебе не нужна?
– Ага, помощь нужна, полюбуйся на меня. И я ее получу – может, через пару лет. Сперва мне надо еще погулять.
Эвелин чешет сухую кожу под глазом и тут вдруг замечает, что мы куда-то едем.
– Дэн, куда ты меня везешь?
– Домой, – отвечаю я, сворачивая направо, на Сентрал-Парк-Саут.
Я ожидаю, что Эвелин взбеленится, начнет вопить и метаться на сиденье, клясть память отца и твердить, что лучше умрет, чем переступит порог этих треклятых апартаментов, где ее жизнь была ледяным адом на земле. Но Эвелин лишь содрогается, будто проглотила свою первую в жизни устрицу, и говорит:
– Ага, пожалуй.
– Ты не против того, чтобы вернуться?
– Не, пора уж. Эдит – ничего. А спиртное у них там хорошее. Я слыхала всякое, Дэн. Истории о богатых алкашах, делающих полное переливание крови раз в год. Они могут функционировать, Дэнни. Управляют банками и все такое.
Наверное, некоторые из этих функционирующих банкиров в последние пару лет пили денатурат, думаю я.
– Так чего ж ты сбежала?
Эвелин закашливается на полминуты, прежде чем ответить.
– Сбежала? Наверное, по глупости. Бедная богатая девочка, правда? Я думала, я знаю жизнь… ну, не знаю.
Я киваю на это. Я с дюжину раз видел, как разыгрывается эта прискорбная история: богатый ребенок воображает себя крутым, так что живет пару лет на кредитную карту, потом кончает с побитыми конечностями и провалами в памяти. И если переживет дешевый самогон, бежит обратно в пентхауз быстрее, чем успеешь сказать delirium tremens – самое смешное, известная также как ирландская джига.
Когда заболевания, связанные с алкоголем, начинают называть в честь страны, понимаешь, что дела ее и вправду плохи.