Он обнимает меня костлявой рукой за плечи и говорит:
– Сынок.
А я думаю: «Ого! Неужто этот тип собирается удивить меня, став стереотипом и наделив меня самородком мудрости?»
– Ни разу не видел, чтобы человека трясло после как опростается. – Он хлопает меня по спине. – Наверное, чертовски опростался. Прям напрочь опорожнился внутрях. Пожалуй, обожду здесь пару минут, пусть вытяжка поработает.
Умно, но не мудро. Я вытаскиваю свои пять долларов из его чашки и выхожу прочь, обратно в свою жизнь.
Предрассветный сумрак в Манхэттене длится чуть дольше из-за урбанистической топографии, и свет, нащупавший магистральное направление, пробивается таким поблекшим и истрепанным, что падает на тротуары серыми, вялыми пятнами.
Ага, знаю. Вы думаете, что мне, наверное, следовало сконцентрироваться на своих проблемах вместо того, чтобы раздумывать о предутреннем свете в Манхэттене.
Вялый? Долбать меня в сраку.
«Бродвей Парк Хаус» находится в точности там, где я оставил его вчера вечером, – стоит на страже Центрального парка, построенный на деньги настолько старые, что они поначалу были козами. Ронел резко останавливает свой «Линкольн», ударившись передним колесом о бордюр и давая швейцарам понять, кто здесь главный, даже не успев выйти из машины.
Опытные мужики, уловив послание, держатся поодаль, но один молодой козлик ощетинивается из-за того, как попран «Бродвей Парк», и подлетает пулей.
– Могу я припарковать ее для вас, мэм? – осведомляется он, произнося «мэм» так, будто его папашка где-то владеет плантацией.
Ронни на него даже не смотрит.
– Не смей даже прикасаться к моей машине, пацан. А если кто-нибудь ее хоть пальцем тронет, отвечать будешь ты. Понял?
Малец мог выпалить какой-нибудь ответ, но к тому времени мы были уже по ту сторону двери.
Угроза, исходящая от Ронни, особенно эффективна на почтах и в отелях. Когда люди отвечают за какое-нибудь дерьмо. Стоит им бросить лишь взгляд на рабочее выражение лица Ронел Дикон, и им сразу приходит в голову: «Не я, боже, пожалуйста, только не я».
Ронни шагает через вестибюль прямиком к столику консьержки и щелкает пальцами дамочке, пытающейся спрятаться за монитор.
– Эй, эй, милашка, – бросает она. – Позови-ка мне Эдит Костелло к телефону.
Дамочка предпринимает формальную попытку поддержать политику приватности отеля.
– Мисс Викандер-Костелло не желает, чтобы ее беспокоили. Она прислала распоряжение.
Ронни козыряет своим значком.
– Видишь это, милашка? Это топчет твое распоряжение в говно. Это выворачивает твое распоряжение наизнанку и выбивает из него говно. Это перегибает твое распоряжение пополам и…
– Очень хорошо, офицер, – говорит дамочка, справедливо рассудив, что Ронни будет продолжать свое попрание распоряжения, сколько понадобится. – Уже набираю. Смотрите, я набираю номер.
Эдит берет трубку, и консьержка говорит с нею с той смесью энтузиазма и почтения, от которых богатеям становится приятно, что люди им служат, а затем передает трубку Ронни.
– Мисс Викандер-Костелло любезно согласилась поговорить с вами.
Беря трубку, Ронни подмигивает мне. Не дружелюбно, как мог бы подмигнуть Фонзи[66]. Это подмигивание говорит: «Видишь, как я ловко справляюсь? А теперь помалкивай и дай мне заняться своим делом».
Ладно. «Дай мне заняться своим делом» малость стереотипно с моей стороны, но этот корейский тип заклинил мою стереосистему напрочь.
Ронни прижимает трубку плечом и делает скорбное лицо.
– Да, миссис Костелло, спасибо вам огромное, что согласились со мной поговорить.
Спасибо вам огромное?
Это совсем не та Ронел, что я знаю. Она затеяла какую-то игру.
– Меня зовут лейтенант Дикон, я из полиции штата Джерси. И дело в том, что мы нашли на территории порта вашего родственника. Согласно документам в бумажнике, это некий Дэниел Макэвой, и, хотите – верьте, хотите – нет, вы этому бомжу… э-э… тому мужику ближайшая родственница. Не можем ли мы с коллегой подойти и переговорить с вами о нем? Это займет не больше минуты, а затем ваше утро в полном вашем распоряжении. – Пару секунд Ронни кивает, затем улыбается своей опасной, прекрасной улыбкой. – Спасибо вам огромное, миссис Костелло. Как любезно с вашей стороны уделить нам время.
Повесив трубку, она нацеливает на меня выпрямленный палец. Может, я должен его пососать? Честное слово, больше я уже ничего не знаю. Очевидно, ни хрена я не могу читать знаки.
– Лады, коллега. Мы входим. Там говорю только я, и чтобы твоя рожа и не пикала.
Я рад, что сосать палец не придется. Я практически уверен, что это был бы неправильный шаг.
Дверь открывает не Эдит, а кто-то другой, что для меня новость хорошая, поскольку я получаю доступ в апартаменты. Открыватель двери – подтянутый засранец лет за тридцать в пеньковых шортах, и имя Пабло вспыхивает у меня в памяти. Может, Эдит проводит тренировку перед началом бизнес-дня.
Ронни лаконично кастрирует его.
– Это конфиденциальное полицейское дело, сэр, – говорит она. – Я хочу, чтобы вы указали нам в направлении миссис Костелло, а затем остались тут, в холле. Если мне будет нужен массаж ягодиц или еще что, я свистну, ясно?
На парне надета футболка с Буддой и пара фенечек, так что, наверное, он не привык, чтобы его пространство нарушали таким негативом. Я вижу по глазам, что он собирается выдать Ронни какую-нибудь реплику про биоэнергию, ци или спроси-у-вселенной, и это может кончиться для него больницей, так что я вмешиваюсь.
– Можно просто Пабло, ведь ты Пабло, да? Он миролюбивый, правда?
Пабло мигает:
– Да. Конечно. Мисс Эдит ждет в своем кабинете. Прямо по коридору.
– За гориллой, – добавляю я. – Я здесь уже бывал.
К лицу Эдит пристегнуто то же выражение отчаянной надежды, что и тогда в «Паркер Меридиен». Выражение удачное, каменеющее лишь на долю секунды, когда она видит, что субъект, вальсирующий в двери кабинета, ни капельки не мертв.
– Лейтенант Дикон, – произносит она. – У меня почему-то сложилось впечатление, что мистер Макэвой найден утонувшим в каком-то порту, что ли.
Дикон не трудится скрыть свою ухмылку. Ронни однажды сказала мне, что расстраивать планы богачей на день – серебряный призер в ее пятерке завлекаловок этой работы. А номер один – покупка побрякушек наркодилеров на полицейских аукционах. Пару месяцев назад Ронел отхватила инкрустированный драгоценными камнями самурайский меч за сотню баксов и прямо-таки жаждала устроить ему крещение кровью. С тех самых пор я к ней не наведывался.
– Не пойму, откуда вы сделали такой вывод. Уж я-то определенно не намеревалась создавать такое впечатление.
Заявление прозвучало очень по-накатанному, и у меня сложилось впечатление, что Ронни уже выдавала его прежде.
Эдит медленно кивает, неторопливо подписывая какие-то разложенные на столе контракты. Она одета в свою спортивную форму, смотрящуюся в кабинете как-то не к месту, но выглядит здоровой и спокойной, и если б все решало ее слово против моего, я и сам бы задумался на добрую минуту, кто тут врет.
Наконец она откладывает ручку в специальную ложбинку, вырезанную на столе.
– Итак, лейтенант Дикон, если мистер Макэвой на самом деле не мертв, что вы здесь делаете?
Богатство, выставленное вокруг напоказ, ничуть не пугает Ронни; на самом же деле она просто упивается конфронтацией на таком уровне, потому-то и вряд ли продвинется в полицейском департаменте куда-нибудь выше.
– Вы не догадываетесь, зачем я здесь?
Улыбка Эдит показывает, что она признает достойного противника.
– Нет. Почему бы вам не поведать мне это?
Смахнув бумаги в сторону, Ронни усаживается на уголок стола.
– Присутствующий здесь мистер Макэвой…
– Ваш коллега.
– Да, мой коллега, клянется, что вы наняли двух офицеров полиции для его похищения, а возможно, и убийства.
У Эдит имелось время, чтобы взять себя в руки, так что реагирует достаточно сдержанно.
– Разве полиция оказывает такие услуги? Уж конечно, нет.
– Я – нет, можете на это поставить, но некоторые из моих собратьев-офицеров не столь щепетильны.
– А что говорят сами рассматриваемые офицеры?
– Пока ничего, но расскажут, на это тоже можете поставить.
– Снова ставки? Похоже, вы слишком увлекаетесь азартными играми, лейтенант.
– Значит, вы отрицаете знакомство с этими офицерами?
– Вы – первый полицейский офицер, облагодетельствовавший посещением этот кабинет, не считая комиссара Салазара, но тогда это был светский прием.
В этом месте мне хочется встрять. Я хочу вцепиться этой бабе в глотку и вытрясти из нее правду. Я хочу укутать Эвелин в покрывало и отнести ее в больницу. Похоже, учуяв мое недовольство, Ронни бросает мне предупреждающий взгляд. Я отвечаю взглядом, говорящим: «Давай же, продолжай. У тебя пять минут».
А если у Ронни не ладится с интерпретацией взглядов и жестов так же, как у меня, он мог говорить ей: «Картошка, картошка, виски, картошка»[67].
И прежде чем я решаю вмешаться, Ронни меняет галс.
– У нас есть запись с камер наблюдения, как мистер Макэвой передает Эвелин Костелло в ваши руки вчера вечером. Вы это отрицаете?
– Очень сомневаюсь, что у вас есть запись чего бы то ни было, – возражает Эдит. – Впрочем, нет, не отрицаю. Дэниел вчера вечером привел Эвелин домой. И потребовал плату за свои услуги, можете себе представить?
Ронни пропускает это обвинение мимо ушей, что продвигает ее на пару позиций вверх по лестнице моих друзей.
– И вы держите Эвелин в плену?
Эдит достаточно уверена в себе, чтобы рассмеяться.
– В плену? Это дом Эвелин. Она вернулась в семью.
– А если она захочет уйти?
– Дверь в холле, но Эвелин пришла сюда потому, что хочет быть здесь.