– Послушай, – пытал я отца, – ведь психометрия должна делать людей лучше, утонченнее, более чувствительными к бедам ближнего. Как можно пинать незнакомого человека, а потом блаженно застывать в медитации? Чего стоят благообразная внешность, умные глаза и седая борода, если ее хозяин ведет себя, будто пятнадцатилетний мальчишка?
– Не спеши делать выводы, – урезонивал меня отец. – Двор Мастера похож на мастерскую часовщика. Отремонтированные часы он отдал заказчику, а ожидающие ремонта держит возле себя. Не обращай внимания на внешность, смотри на поступки. Если они стоят немногого, значит, и человек немного стоит.
В то время по наивности, я все рассказывал Вере. Только потом я понял, насколько справедливо правило правой руки:
«Жену, ребенка и половое влечение левой рукой отталкивают, а правой притягивают».
Притягивают все-таки больше, чем отталкивают, потому оно и называется правилом правой руки. Но не сливаются воедино, не сращиваются до конца. У каждого свой путь, и, даже если идешь с кем-то вместе, то рядом, а не внутри.
Вера слушала мои рассказы с улыбкой, а сама наматывала информацию на локон своих, пахнущих клубникой волос. Ответила она спустя полгода, когда наступило время записывать Полинку в школу. Я, конечно же, хотел определить ее в специальное заведение для девочек, неподалеку от дома Х. Но Вера решительно воспротивилась.
– Чтобы моим ребенком занимались ожидающие ремонта механизмы? Да никогда! Пусть себя поначалу исправят, а потом займутся другими.
С Полинкиной школы и начался мой отрыв, то есть, я был вместе с Верой, любил ее по-прежнему, но сердце отлепилось, и с тех пор мы идем рядом, только рядом, но не вместе».
Я выбрался из душа и принялся крепко растираться полотенцем.
«Да, Лора. Она совсем убежала из моих мыслей. Это хорошо, это значит – все смылось. Теперь пора немного подумать о предстоящей лекции и спускаться вниз».
Лора сидела в холле, величественная, будто Клеопатра. Чем больше я ее рассматривал, тем больше находил достоинств. Из нее могла получиться прекрасная жена психометриста, если бы всякие идиоты не напортили. Хотя все еще может произойти; коль возьмется за ум, то влияние первого брака через несколько лет превратится в туман над водой, унесенный утренним ветерком.
– Поехали?
–Знаете,– она поднялась с кресла легко, словно воздушный шарик, – тут идти десять минут, а мы целый день в комнате просидели. Может, прогуляемся немного?
–С удовольствием.
Мы прошли мимо гавриков, пасущих вход в гостиницу, и оказались под мелким дождем. Его белесое полотно сотрясали порывы ветра: «тише-тише», умоляюще шуршали платаны. Лора наморщилась и приподняла воротник плаща, я же расстегнул куртку, подставляя шею холодным каплям.
Булыжники Пушкинской влажно поблескивали под колесами автомобилей, машины шли сплошным потоком.
– Вы обещали историю...
– Да. История незамысловата, но в ней – мой личный опыт, а на своей шкуре понимаешь особенно ясно.
Однажды я оказался в Москве и зашел в Дом психометристов, единственное в те годы официально разрешенное психометрическое учреждение на всю страну. Учреждение находилось под неусыпным надзором властей, и каждый входящий немедленно брался на учет. Возможно, его и сохранили, как лампу для мотыльков. Но мне терять было нечего, моя фамилия давно значилась во всевозможных списках и картотеках.
В Доме царила тишина, большое здание дремало в ожидании лучших времен, только посреди главного зала вокруг стола сидело несколько человек. Я подошел поближе. Это был урок, вел его типичный «старый псих», а внимали ему совсем зеленые ребята подготовительного уровня. Осторожно присев с краю, я попытался поймать нить рассуждения.
Говорил «псих» об очень интересных вещах, и время летело незаметно. Стемнело, синие московские сумерки просочились сквозь стрельчатые окна и потихоньку наполнили Дом. Внезапно «псих» остановился на середине предложения, встал и грузной походкой направился в угол залы. Прежде, чем кто-либо успел сообразить, он нашарил выключатель, и над столом загорелась люстра. Половины лампочек в ней не хватало, но и второй половины оказалось достаточно – контраст между сумерками и светом поражал.
«Сейчас, – подумал я, – на этом примере он объяснит разницу между верой и суевериями, между психометрией и всякого рода лжеучениями».
Но «старый псих», как ни в чем не бывало, вернулся к столу и собрался продолжить разговор.
–Почему же вы нам не сказали, Учитель? – с легкой обидой обратился к нему один из сидевших за столом. – Нам все-таки легче, да и за удовольствие б сочли.
– Зачем?! – отмахнулся «псих», – пока есть силы, лучше делать все самому.
В тот момент я понял, как должен вести себя Мастер. Человек, который вас изнасиловал, – Лора вздрогнула, – не имеет к духовности ни малейшего отношения.
– Но ведь он не успел получить удовольствия, – возразила Лора, – разве это можно назвать насилием?
– Откуда вы знаете? Возможно, он наслаждается именно таким образом? Вас оболванили, подчинили чужой воле, воспользовались обстоятельствами и принудили к тому, на что в нормальной обстановке вы бы никогда не пошли. Или пошли?
Она отвернулась.
«Опа-па, тебя понесло, мой дорогой. Последняя фраза к разговору отношения не имеет. Ты увлекся, ты хочешь сменить дистанцию, перейти с Лорой на более близкий контакт. Впрочем, он уже произошел – полдня в закрытой комнате с молодой женщиной не проходят даром. Ну, и что дальше? Что дальше, тебе нужно объяснять, что дальше? Дальше точка. Все, заканчиваю разговор, пора думать о лекции».
– Лора, давайте здесь остановимся. Я думаю, вы поняли больше, чем я могу сказать. Вам нужно полностью отрезать себя от секты и отдалиться на максимально возможное расстояние. В Одессе это вряд ли получится, поэтому я приглашаю вас в Реховот.
– Спасибо! – ее глаза заблестели.
– Познакомлю вас с женой, у нее много подруг-преподавательниц из хороших школ. Думаю, вместе мы сможем устроить вас в одну из них.
«Последние фразы Лоре понравились гораздо меньше. Но ничего не поделаешь, девочка, придется потерпеть. Ты еще не знаешь, какой я скучный, усталый психометрист. Вера постоянно ворчит:
– Кто мог себе представить, в кого превратится очаровательный мальчик с сияющими глазками. Ты думаешь только о себе и своей психометрии. Ты нудный, нудный, нудный!
Да, я нудный. Я думаю только о своем деле. Только оно меня по– настоящему интересует. Это называется – целевое бытие. Меня давно перестали волновать фильмы, выставки, спектакли, художественная литература, спорт, политика. Я дышу психометрией, я ем ее, я ложусь с ней вечером и просыпаюсь утром, и все остальное на свете скучно, занудно и тускло. В первые часы в Одессе ко мне неожиданно вернулся ухарский тон юности, наверное, почва все-таки не пустой звук, но сейчас, хвала Космосу, все возвратилось на свои места».
– Вот мы и пришли, – Лора осторожно тронула меня за руку. Вид у нее слегка обиженный: наверное, я задумался и перестал обращать на нее внимание.
– Как, уже?
– Да, я ведь предупреждала – это рядом.
Старый, выщербленный временем дом, высокие стрельчатые окна, так строили в начале двадцатого века. На крыльце целая делегация – встречают. О, вот и Мотл!
– Хоп, дорогой, как погуляли? – хорошая, хорошая рука у Мотла.
– Замечательно! Лора прекрасный гид.
– Ну, тебе нужно показывать Одессу? Неужто успел позабыть?
– Да, кое-что успел.
– Добрый день!
Таня. Лицо раскраснелось, рвется в бой. Прошлой лекции, видно, не хватило. Ладно, их есть у меня…
– Добрый день, Таня. Рад вас видеть.
Меня долго водят по этажам, с гордостью открывают классы. Вот рисунки юных психометристов, вот театральная студия юных психометристов, вот литературный клуб юных психометристов. Н-да, слишком напоминает Дворец пионеров. Чересчур много искусства и непомерно мало психометрии. Ладно, учту в лекции.
–Нудный, нудный, нудный, – голос Веры сам-собой возникает в ушах.
«Да, нудный. Но другого В. у меня нет».
Бывший центральный зал Дома разделили на несколько больших комнат. В одной из них собрался народ, человек тридцать. Публика живая, веселая, много молодежи. Меня провели на почетное место, усадили в кресло, одиноко стоящее перед аудиторией, и оставили одного. Шум и говорок не затихал: делая вид, будто ничего не изменилось, народ потихоньку осматривал лектора. Некоторые, особо шустрые, пытались тестировать, откровенно, не стесняясь. Ах, при чем тут не стесняясь, просто не умеют по-другому, совсем еще дети.
Ладно, надо призвать публику к порядку. Делается это просто, я на секунду полностью закрываюсь, то есть, исчезаю. Повторяю фокус трижды с перерывом в двадцать-тридцать секунд, после первого раза публика не верит и трет глаза руками, после второго начинает подталкивать друг друга локтями, а после третьего затихает. Прием отработанный, действует безотказно. Наступает тишина, и я начинаю.
– Нет, вам не показалось. Это происходит на самом деле. Давайте повторим еще раз, но с помощью ассистента. Кто хочет мне помочь?
Из первого ряда поднялась Таня и быстро подошла ко мне.
– Я хочу.
– Замечательно! Возьмите меня за руку и глядите во все глаза.
Таня осторожно протянула ладонь и вложила ее между моими пальцами. Ладонь оказалась прохладной и едва заметно подрагивала. Я собрался с мыслями и снова исчез, уже на полминуты. Таня стояла, точно пораженная громом, ее пальцы чуть шевелились, проверяя, на месте ли моя ладонь. Ладонь была на месте, но видеть ее Таня не могла. Пока длилась пауза, я быстро осмотрел зал.
Публика напряженно уставилась на кресло. Но не вся. Мотл, опершись головой на руку, словно задумавшись или задремывая, тестировал аудиторию. Молодец, товарищ, не спит на посту!
Лора, на сей раз сидевшая вдалеке от Тани, рассматривала свои колени; похоже, происходящее ее не шибко интересовало.
Вновь проявившись, я отправил Таню на место и продолжил.