Мирза вдруг прервал разговор с Абаем и обратился ко мне. Разговаривал он на ломаном русском с сильным акцентом; для уха филолога это звучало дико, так могли выражаться продавцы урюка в кепках-аэродромах, но не духовные Мастера.
– Зачем приехал, девушк? Работать нужно, деньга зарабатывать. Есть у тебя деньга?
– Есть, – простодушно ответила я.
– Давай мине, – приказал Мирза и протянул руку. – В рука клади, все деньга клади.
Я достала из сумки кошелек и опустила в ладонь. Пальцы Мирзы были толстыми, кожа на ладонях желтого цвета и словно задубелая, кисти почти без волос. Обратный авиабилет, открытый на любое число, вместе с тридцатью рублями, я еще в Нукусе запрятала под подкладку сумки. На всякий случай. И не ошиблась.
Мирза открыл кошелек, пересчитал деньги и спросил.
–Почему мало? Ты бедный, да? Зачем далеко ездишь, зачем тратишь? Дома сиди, эконом делай.
– Я учительница, – сказала я, – сейчас каникулы, школа закрыта, работать негде, а зарплата у меня маленькая, как у всех учителей.
– Учительница, – Мирза покачал головой, и передал мой кошелек Абаю. – А тебя кто учит будет?
– Вот я к вам и приехала – учиться.
– За дровами ходи, – Мирза указал пальцем на Толика. – Ходи за водой, – на Абая.
Они быстро поднялись и вышли из комнаты, спустя минуту хлопнула наружная дверь.
– Снимай штан, – сказал Мирза, показывая пальцем на мои джинсы. – Ложись сюда, – палец перешел на одеяла возле стены, – нога раздвигай.
Указание было совершено недвусмысленным, но я была к нему готова и спокойно выполнила, что от меня требовалось. В отличие от Игоря, Мирза терзал меня долго, я изо всех сил прислушивалась, пытаясь уловить энергию, волну или какое-нибудь иное воздействие, но не слышала ничего. Все происходящее сильно походило на обыкновенный половой акт, от моего партнера пахло полем, дымком костра, жареной бараниной, потом.
Наконец Мирза отпустил меня и перекатился на ковер.
–Почему ты такой тощий? – спросил он, натягивая шаровары. – Кушать больше надо, силы будут. Мясо кушай, хлеб кушай, водка пей. Будут силы, будет радость. Одевайся, чего лежишь.
Я опустила ноги, оделась и села возле Мирзы. Дверь заскрипела, в прихожей посыпались дрова, что-то залопотала Апа. В комнату вошел Абай, за ним Толик и уселись напротив нас.
– Апа иди, – приказал мне Мирза. – Кушать делай.
Апа мало нуждалась в моей помощи, несмотря на преклонный возраст, она управлялась со своим нехитрым хозяйством с завидной ловкостью. Я больше мешала, чем приносила пользу, но Апа, как видно, привычная к бестолковости помощниц, все делала сама, лишь иногда поручая мне подержать один из предметов кухонной утвари. Наверное, так готовили триста, четыреста, пятьсот лет назад, смотреть на столь древний способ было безумно интересно. Прошло полчаса, и я вдруг поймала себя на мысли, что событие, происшедшее между мной и Мирзабаем, событие, еще несколько месяцев назад повергнувшее бы меня в бездну рефлексии и самоанализа, не оставило мельчайших царапин на поверхности моей души. Я отнеслась к нему, будто к гимнастике, физзарядке. В точности, как учила меня Вилия.
Вечером, перед отлетом она пришла ко мне домой.
– Летишь? – спросила она, согревая руки о чашку с чаем.
– Лечу, – ответила я.
– И правильно. Пришло время.
Вилия надавала мне кучу полезных советов, в том числе про обратный билет и тридцать рублей за подкладкой, подробно объяснила, как добираться, записала номера автобусов и даже их расписание.
Не знаю почему, но Вилии я верила куда больше, чем Игорю и Видмантасу. Наша последняя встреча вышла особенно задушевной, на прощание Вилия обняла меня, словно сестра, и шепнула на ухо.
– Ничего не бойся, у Мирзабая не беременеют и не заражаются. Проверено. Ничего не бойся.
И через секунду добавила:
– Смотри на это, как на спорт, упражнение. Соглашайся на все и ничего не бойся.
Что такое «это» она не уточнила, но было понятно и без объяснений. Я долго настраивала себя, готовила к такому восприятию и вот теперь, когда «это» произошло, произошло и другое; завеса стыдливости отползла в сторону, и мною овладело любопытство, неутолимая, непрерывная жажда познания.
Апа испекла лепешки, сварила в глиняном горшке мясной суп, заправляя его сушеными травками, поставила его на деревянный поднос и слегка подтолкнула меня, мол, неси, подавай.
Я осторожно внесла поднос с пышущим жаром горшком и деревянной, почерневшей от времени поварешкой, и поставила перед Мирзой. Апа на другом подносе принесла лепешки и глубокие пиалы. Мирза зачерпнул суп, наполнил пиалу и передал мне. Оторвал от лепешки большой кусок и тоже передал мне.
– Кушай, Таня.
Судя по лицу Абая и Толика, мне оказывали большую честь, я тихонько поблагодарила и принялась за суп. Он больше походил на жидкую кашу, крупные ломти мяса облепляла перловка, перемешанная с кусками лука и морковки. Варево было необыкновенно, невиданно вкусным, а лепешка, с запахом дыма, превращала незамысловатую трапезу в подлинное блаженство.
Мирзабай раздал пиалы и хлеб, ели молча, как только чья-либо пиала оказывалась пустой, Мирза показывал на нее пальцем и наливал добавку. От горячего супа по телу расползлась приятная истома, щеки разогрелись, я бы с удовольствием забилась в уголок и подремала несколько часов.
Апа унесла пустую посуду, Абай по знаку Мирзы достал из-под одеяла бутылку водки. Толик выскочил за дверь, вернулся с чистыми пиалками и тарелкой винограда. Мирза разлил водку по пиалам и снова протянул мне первой.
– Пей, Таня.
Я выпила, огненный поток прокатился по горлу, раздвинул гортань, охватил живот. Спустя минуту голова начала немного кружиться, я никогда в жизни не пила так много водки залпом.
Мирза заговорил, обращаясь ко мне, но по-туркменски, после нескольких фраз он надолго замолкал, оставляя Абаю время для перевода.
– Ты никто, а вокруг тебя – все. Если хочешь оставаться ничем, продолжай брести своей дорогой. Чтобы стать всем – войди в резонанс с миром. Для этого придется поработать, и поработать серьезно.
У тебя забита срединная чакра. Мозговой запор, ты слишком много читала. Эмоции не проходят ниже пояса, застревают посредине. Нужно пробивать.
Все религии ведут в одно место. Но дороги длинны, а люди торопливы. Наша тропинка самая короткая. Но и самая опасная.
Ты головастик без чувств. Через голову не попасть к Аллаху. Аллах хочет тебя целиком. Не волнуйся, я тебя вытяну. Все будет хорошо.
Мирза снова налил водки и снова протянул первую пиалу мне. Я выпила, пытаясь выполнять наставления Вирги о пережигании, но это мало помогло, и спустя несколько минут, я почувствовала себя совсем опьяневшей.
Абай смотрел на меня с чуть заметной улыбкой, от него исходили волны любви и сострадания, он жалел меня, одинокого, заблудившегося в джунглях мира человека, и хотел помочь. И Мирза, несмотря на внешнюю суровость, на самом деле желал мне добра, наверное, дон Хуан так же разговаривал с Кастанедой, выводя его из кустов сомнений на путь силы. Вдруг я почувствовала словно к спине, между лопатками, приложили горячий кирпич. Ощущение оказалось настолько явным, что я вздрогнула и обернулась, но за спиной, кроме покрытой веером трещинок стены, ничего не было.
Кирпич переместился под ложечку, потом снова на спину, Мирза глядел на меня прищурясь и слегка покачивая головой, я поняла, что надо мной работают, меня спасают, волна благодарности подступила к горлу, слезы полились из глаз. Что я могла подарить этим людям, чем ответить на любовь и теплоту? В тот момент мне стали понятны святые, умиравшие по слову пророка, они просто любили его, невыносимой, раздирающей сердце любовью, с радостью отдавая ему самое главное – самого себя.
– Курить пошли, – Мирза показал пальцем на пачку «Космоса».
– Толик, сигарета неси, Абай, огонь зажигай.
Абай и Толик вышли, Апа последовала за ними, Мирза указал мне на одеяло возле стенки и «это» повторилось с самого начала. Повторилось, но совсем по иному: с первого же прикосновения я почувствовала, как в меня вливается Космос. Через меч Мирзы струилась трепещущая субстанция добра, размывая, снося баррикады недоверия и сомнений. Каждым движением он приносил счастье, нет, делал меня счастливой, любимой, единственной, желанной. Я не проверяла энергетику и не пыталась войти в резонанс, а просто отдалась Мастеру, целиком, от гребенок до ног, закрыв глаза и радуясь близости с любимым человеком. Может быть, оттого все произошло гораздо быстрее и, к моему удивлению, закончилось волной восторга и обожания.
Наверное, я не совсем владела собой, и мой финальный крик вырвался за пределы сакли; когда мы вышли, Абай, улыбаясь своей милой и чуть ироничной улыбкой, заметил:
– Вот не думал, что прибалты такие темпераментные.
– Она из Одессы, – сказал Толик, и это были первые слова, которые я услышала от него в Каракалпакии.
– Пузырящаяся, словно молодое вино, – заметил Абай, освобождая мне место на бревне. Перед домом, в густых зарослях травы, лежало несколько стволов, лежали они тут давно, кора высохла и осыпалась, мы удобно расположились между торчащими сучками, и Абай раскупорил новую бутылку водки.
– Пей, Таня, – протянул Мирза пиалу.
–Я больше не могу, все, больше не могу.
– Пей, Таня, – рука Мирзы, держащая пиалу, не двинулась с места.– Потом виноград кушай.
Абай шутливо погрозил мне пальцем.
– Бунт на корабле? Знаешь, что за такое бывает?
– Меня вырвет! – я пустила в ход свой последний козырь. – Просто вырвет.
– Не вырвет, такой красивый девушк рвать не будет.
Я взяла пиалу, закрыла глаза и выпила залпом, стараясь не чувствовать вкус.
–Теперь кушай, – Мирза протянул мне гроздь.
Я принялась отщипывать ягоды, одну за другой, словно выполняя работу. Столько спиртного мне еще ни разу не доводилось пить, куда меньшая порция несколько лет назад вызывала бурный приступ рвоты. Я со страхом ожидала первых признаков наступающей дурноты, но они все не появлялись. Ни в тот вечер, ни во все другие, проведенные в Средней Азии, меня не мутило: свое обещание Мирза выполнил.